Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно
— Какая удивительная мысль! — воскликнул я. — Чтобы ее как следует усвоить, надо хорошенько выспаться. Разум и Инстинкт в один голос говорят мне, что давно пора отправляться домой. Итак, спокойной ночи!
— Я провожу вас, ну хотя бы немного, — отвечала леди Мюриэл. — Знаете, мне сегодня еще не удалось подышать свежим воздухом. Прогулка пойдет мне на пользу, и к тому же мне есть что рассказать вам. Не хотите ли прогуляться лесом? Это куда приятней, чем идти обычной дорогой. Правда, уже темнеет…
Войдя в лес, мы побрели под сенью густых тенистых крон, образующих почти идеально симметричную аркаду или, напротив, распадающихся, насколько хватает глаз, на множество гребней и шпилей, похожих на призрачный готический собор, порожденный туманной фантазией поэта.
— Здесь, в лесу, — после долгой паузы (вполне естественной в таком уединенном месте) начала леди Мюриэл, — мне почему-то всегда приходят на ум феи! Можно задать вам вопрос? — немного замявшись, спросила она. — Вы верите в фей?
Вопрос прозвучал столь неожиданно и настолько сильно взволновал меня, что я едва удержал слова, готовые слететь с моих губ.
— Верю ли я? Если под словом «верите» вы имеете в виду, верю ли я в возможность существования фей, то я отвечу вам: «Да, верю». А что касается реальности их существования, то тут нужны доказательства.
— Вы как-то раз сказали, — продолжала моя собеседница, — что готовы признать — при наличии доказательств, разумеется, — все, что не является априори неприемлемым. Мне кажется, вы относите Призраков к явлениям, существование которых можно доказать. А разве Феи к ним не относятся?
— Думаю, да, — отвечал я. Мне опять с трудом удалось удержаться, чтобы не рассказать леди о феях. Просто я не был до конца уверен, правильно ли воспримет этот рассказ моя очаровательная слушательница.
— Нет ли у вас какой-нибудь любопытной теории о том, какое место среди творений Божьих они занимают? Умоляю, скажите мне, что вы о них думаете! Могут ли они (разумеется, если признать, что они действительно существуют) нести моральную ответственность за свои действия? Я имею в виду, — тут моя спутница резко изменила тон и заговорила вполне серьезно, — способны ли они совершить грех?
— Они способны мыслить, правда, на более низком уровне, чем мы, люди, и даже никогда не дотягивают до интеллектуального уровня ребенка; надо полагать, есть у них и этическое чувство. Было бы нелепым думать, что такие существа не имеют свободы воли. Поэтому я склонен считать, что они способны совершить грех.
— Значит, вы верите в них? — обрадованно воскликнула леди Мюриэл, всплеснув руками и захлопав в ладоши. — Тогда скажите, какие у вас для этого основания?
И мне опять пришлось бороться с искушением открыть ей все, что я знаю о феях.
— Я верю, что жизнь существует во всем — не только в материальной форме, которую можно было бы ощутить доступными нам органами чувств, но и в нематериальной, невидимой. Мы ведь верим в существование некой нематериальной сущности — назовем ее душа, дух или как вам угодно. Но почему вокруг нас не могут существовать некие иные сущности, не связанные с материальной оболочкой? Неужели Бог не мог создать этот рой комаров, кружащихся и танцующих в солнечных лучах, только затем, чтобы они, вопреки всем нашим понятиям, могли беззаботно наслаждаться счастьем тот единственный час, который им отпущен? Где мы дерзнем провести разграничительную линию и сказать: «Он создал только это, и ничего больше»?
— Правда, правда! — воскликнула она, устремив на меня сверкающий взгляд. — Но это не более чем отговорки. А ведь у вас есть серьезные основания, не так ли?
— По правде сказать — да, — отвечал я, чувствуя, что теперь могу рассказать ей все. — Просто прежде я не мог подобрать удобного места и времени. Знаете, я видел их собственными глазами — и в этом самом лесу!
Леди Мюриэл ни о чем больше меня не спрашивала. Она молча шла рядом, чуть наклонив голову и скрестив руки на груди. Пока я рассказывал ей о своих приключениях, она несколько раз вздохнула, как ребенок, у которого дух захватывает от удовольствия. И я поведал ей то, о чем не отважился бы даже слово шепнуть никакому другому слушателю на всем белом свете: о своей двойной жизни и, более того (ибо моя могла мне просто пригрезиться в полуденной дреме), — о двойной жизни этих очаровательных детей.
Когда я рассказывал ей о забавных выходках Бруно, она только посмеивалась; когда же я поведал спутнице о доброте, кротости и самоотверженной любви Сильвии, она глубоко вздохнула, как человек, услышавший наконец дорогую и долгожданную весть, которую он давно и всем сердцем ждал; и по ее щекам одна за другой покатились слезинки умиления и почти счастья.
— Мне очень давно хотелось встретить ангела, — прошептала она так тихо, что я едва мог разобрать ее слова. — И я просто счастлива, что видела Сильвию! Меня сразу же потянуло к ней — с первого же мгновения, как я ее увидела… Слышите! — неожиданно воскликнула она. — Это же Сильвия поет! Это она, клянусь вам! Неужели вы не узнаете ее голос?
— Я слышал, как поет Бруно, и притом не один раз, — отвечал я. — А вот голоса Сильвии пока что не слышал.
— А мне довелось слышать ее, правда, всего один раз, — сказала леди Мюриэл. — Это было в тот самый день, когда вы принесли нам те самые волшебные цветы. Дети тогда выбежали в сад, и я увидела, что навстречу им идет Эрик, и решила помахать ему из окна. Подойдя, я увидела, что Сильвия под каким-то деревом поет странную песню. Право, я никогда не слышала ничего подобного. В ней говорилось что-то вроде «Я думаю, это Любовь, я знаю, это — Любовь». Ее голосок звучал словно во сне и, казалось, доносился издалека, но слова были просто очаровательны — прекрасны, как первая улыбка ребенка, как показавшиеся вдалеке белые утесы родного берега, когда возвращаешься домой после долгих странствий. Голос ее заполнял все мое существо умиротворением и небесным блаженством. Слышите! — опять воскликнула она, охваченная радостным волнением. — Это же ее голос, и та же самая песня!
Признаться, слов я не мог разобрать, но в воздухе явно витала какая-то мелодия, постепенно звучавшая все громче и громче и словно приближавшаяся к нам. Мы замерли, и через несколько мгновений увидели двух детей, направляющихся прямо к нам под аркой, образованной тенистыми кронами деревьев. Дети шли, держась за руки, и лучи заходящего солнца рисовали над их головками нечто вроде нимбов наподобие тех, какие можно увидеть на иконах и картинах с изображениями святых. Они смотрели в нашу сторону, но явно не видели нас, и вскоре я заметил, что и леди Мюриэл охватило хорошо знакомое мне «феерическое» настроение. Теперь мы оба пребывали в нем и могли видеть детей, а они нас — нет.
Как только дети подошли поближе, песня смолкла, но, к моей радости, Бруно предложил: «Сильвия, а Сильвия! Давай споем все сначала! Это так весело!» Девочка отвечала: «Хорошо-хорошо. Только запевай сам».
И Бруно запел — тем самым тоненьким детским голоском, который я отлично помню.
Что за сила велит быстрой пташке вернуться В свое гнездышко к малым птенцамИ усталую мать заставляет проснуться И поправить постель малышам?Что за чудо: щебечет малыш на руках Голоском легкой ласточки вновь?
А затем случилось самое удивительное чудо из всех тех чудес, которыми был столь обильно отмечен год, хронику коего я и пишу здесь, — я впервые услышал, как Сильвия поет. Правда, петь ей пришлось совсем немного, всего несколько слов, и притом едва слышным голосом, но очарование и благородство ее голоса просто не поддаются описанию. Никакая земная музыка не в силах передать этого.
Это тайна, о ней можно только шептать, Ибо имя той тайне — Любовь!
При первых же звуках ее голоса мое сердце пронзила щемящая боль. (Такую пронзительную боль я испытывал прежде лишь один раз, и порождена она была не слухом, а зрением и возникла в тот самый миг, когда я увидел совершенную красоту. Было это на одной из художественных выставок в Лондоне, где в толпе посетителей я лицом к лицу столкнулся с маленькой девочкой поистине неземной красоты.) В следующий миг слезы так и брызнули у меня из глаз; мне хотелось выплакать всю душу, изнемогавшую от блаженства. А еще через миг меня охватило чувство благоговейного трепета, почти ужаса. Наверное, нечто подобное испытывал Моисей, услышав с неба слова: «Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». Фигурки детей стали почти призрачными и светящимися, словно метеоры, а их голоса слились в поистине небесной гармонии мелодии:
Верю: это Любовь, Знаю: это Любовь,Это может быть только Любовь!
А через миг они опять обрели обычный облик. Бруно продолжал один:
