Корнелия Функе - Чернильное сердце

Кокерель рассмеялся:

— Книги тебе хоронить не пришлось, правда? Как же они здорово горели, как первосортные дрова, а страницы в них при этом дрожали, как бледные пальчики.

Он пошевелил кистями рук, изображая, как это было. Элинор ударила его по лицу со всей силы — а сила у неё была немалая. У Кокереля из носу потекла кровь. Он утёр её рукавом и с изумлением воззрился на красные пятна, как будто не ожидал, что из него может вдруг политься что-то такое яркое.

— Нет, ты только взгляни! — сказал он, показывая Каприкорну измазанный кровью палец. — Вот увидишь, у Призрака будет с ней больше хлопот, чем с Бастой.

Он взял её за локоть и потащил, но Элинор шагала рядом с ним не отставая и с гордо поднятой головой. Только увидев лестницу с крутыми ступенями, уходившими в бездонную чёрную дыру, она на мгновение потеряла присутствие духа. «Ну конечно, склеп, — подумала она, — место для обречённых». Здесь и пахло соответственно — плесенью, сыростью, смертью.

Элинор сперва глазам своим не поверила, увидев прижавшееся к решётке худое лицо Басты. Она-то думала, что ослышалась на последних словах Кокереля. Но нет, вот он, Баста, сидит здесь, как зверь, в клетке, с тем же страхом и отчаянием в глазах. Появление Элинор не произвело на него никакого впечатления. Он смотрел невидящим взглядом сквозь неё и Кокереля, словно они были невидимками вроде тех, кого он всегда так боялся.

— Что он тут делает? — спросила Элинор. — Вы уже сажаете друг друга?

Кокерель пожал плечами.

— Сказать ей? — спросил он Басту, но тот не ответил и по-прежнему глядел на них тем же пустым взором. — Сперва он упустил Волшебного Языка, а теперь ещё и Сажерука. Так, конечно, можно испортить отношения с шефом, даже если воображаешь себя его любимчиком. А поджигать ты уже много лет как разучился.

Он бросил на Басту полный злорадства взгляд.

«Госпожа Лоредан, вам пора подумать о завещании, — вздохнула Элинор, пока Кокерель подталкивал её к соседней камере. — Уж если Каприкорн собирается прикончить своего вернейшего пса, то с вами он и подавно церемониться не будет».

— Эй, гляди веселей! — крикнул Кокерель Басте, выуживая из кармана ключи. — Ты всё-таки в компании двух женщин.

Баста упёрся лбом в решётку.

— Вы так и не поймали Огнежора? — спросил он без всякого выражения.

Голос его звучал так, словно охрип от крика.

— Нет, зато эта толстуха говорит, что мы всё же прихлопнули Волшебного Языка. Он мертвехонек, если ей верить. Видимо, Плосконос-таки в него попал. Не зря же он столько упражнялся на кошках.

За решётчатой дверью, которую отворил для неё Кокерель, что-то шевельнулось. В темноте, прислонясь спиной к чему-то вроде каменного гроба, сидела женщина. Сперва Элинор не могла рассмотреть её лица. Но тут женщина выпрямилась.

— Я привёл тебе компанию, Реза! — крикнул Кокерель, вталкивая Элинор в дверь камеры. — Можете поболтать друг с другом.

Он пошёл прочь, посмеиваясь.

Зато Элинор не знала, плакать ей или смеяться. Она предпочла бы увидеться со своей любимой племянницей где-нибудь в другом месте.

В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ

— Я не знаю, что это, — грустно ответил Файвер.

— Сейчас в этом нет ничего страшного, но потом, потом…

Они скручивали факелы, когда Фарид услышал шаги.

Факелы должны были быть прочнее и больше, чем те, что служили Сажеруку для представлений. Они ведь должны были гореть долго. Мальчик уже обрезал Волшебному Языку волосы ножом, который подарил ему Сажерук. Теперь они были у него короткие, как щетина, и узнать его с этой причёской было не так просто. Ещё Фарид показал ему, какой глиной натереть лицо, чтобы оно казалось смуглым. На этот раз их ни за что не должны узнать. И тут он услышал шаги. Шаги и голоса: один ругался, другой смеялся и что-то кричал. Слов было пока не разобрать — слишком далеко.

Волшебный Язык схватил факелы в охапку, Гвин тяпнул Фарида за пальцы, пока мальчик грубо заталкивал его в рюкзак.

— Куда же, Фарид, куда? — прошептал Волшебный Язык.

— Пошли!

Фарид перебросил рюкзак через плечо и повёл его за собой к обугленным стенам. Мальчик перелез через почерневшие камни там, где было когда-то окно, спрыгнул в траву и нагнулся над густой порослью вьюнка. Белые цветы, как свежевыпавший снег, прикрывали покорёженный огнём лист металла. Фарид однажды от нечего делать прыгнул на это место. В долгие часы, проведённые с неразговорчивым, вечно замкнутым Сажеруком он прыгал со стены в траву и из травы на стену, чтобы разогнать тишину и скуку, — и тут-то и обнаружил яму, прикрытую листом. По звуку металла было ясно, что под ним пустота. Наверное, этот подземный чулан выкопали просто для хранения скоропортящихся продуктов, но, по крайней мере, однажды его уже использовали как тайник.

Волшебный Язык отпрянул, коснувшись в темноте скелета. Скелет казался чересчур маленьким для взрослого человека, и очень спокойно лежал в тесном подземном чуланчике, свернувшись, как будто устроился поспать. Наверное, Фарид потому его и не испугался, что он выглядел так спокойно. Если тут, под землёй, и жил дух, это могла быть только — мальчик в этом не сомневался — бледная, печальная тень, которую нечего бояться.

Когда Фарид задвинул сверху железный лист, они очутились в тесноте. Волшебный Язык был высокого роста, слишком высокого для этого чуланчика, и всё же рядом с ним мальчику было не так страшно, хотя сердце у Волшебного Языка колотилось не меньше, чем у самого Фарида. Мальчик слышал каждое биение его сердца — так плотно им пришлось прижаться друг к другу. И оба прислушивались к звукам, доносившимся сверху.

Голоса приблизились, но разобрать слова было трудно, земля приглушала их, словно они доносились из другого мира. Вот кто-то ступил на железный лист, и Фарид крепко схватил Волшебного Языка за локоть. Он отпустил его, только когда над их головами всё смолкло. Прошло много времени, прежде чем они решились поверить тишине, — так много, что Фарид несколько раз оборачивался, потому что ему казалось, что скелет пошевелился.

Когда Волшебный Язык осторожно отодвинул железный лист и выглянул наружу, вокруг действительно никого не было. Тишину нарушало только немолчное стрекотание цикад, да с обугленных стен взметнулась испуганная птица.

Грабители унесли с собой все: одеяла, свитер Фарида, в который он забирался ночью, как улитка в свой домик, и даже окровавленные лоскуты, которыми Волшебный Язык перевязывал ему лоб в ту ночь, когда их чуть не пристрелили.

— А нам-то что? — сказал Волшебный Язык, стоя с Фаридом у холодного кострища. — Сегодня ночью одеяла нам не понадобятся. — И погладил Фарида по чёрным волосам. — Что бы я без тебя делал, Мастер Подкрадываться, Ловец Кроликов, Находящий Укрытия? — сказал он.

А Фарид смотрел на свои босые ноги и улыбался.

ХРУПКОЕ СОЗДАНИЕ

Когда она сказала, что надеется обрадовать Динь-Динь, он спросил:

— А кто такая Динь-Динь?

— Как, Питер?! — изумилась она, но даже после разъяснений он так ничего и не вспомнил.

— Их так много, — сказал он. — Думаю, она теперь мертва.

И, кажется, был прав, ведь феи-то не живут долго, хотя сами настолько невелики, что и малый промежуток времени представляется им не таким уж маленьким.

Сажерука не было там, где искали его люди Каприкорна. Ему не удалось выбраться из деревни. Он и не пытался. Сажерук был в доме Басты.

Баста жил в переулке сразу за двором Каприкорна, среди заброшенных домов, населённых только кошками да крысами. Баста предпочитал не иметь соседей, он вообще не любил бывать с людьми, за исключением Каприкорна. Сажерук ни минуты не сомневался, что Баста с радостью спал бы у порога Каприкорна, позволь ему хозяин, но ни один из молодцов Каприкорна не жил в его доме. Они охраняли его — но и только. Ели они в церкви, а спали в одном из пустых домов, которых было много в деревне. У этого правила не было исключений. Большинство чернокурточников постоянно меняли место, жили сперва в одном доме, а прохудится, например, крыша — выбирали себе другой. Только Баста с тех самых пор, как они заняли эту деревню, жил на одном месте. Сажерук подозревал, что он облюбовал этот дом, потому что у порога там рос зверобой. Ведь это растение особенно славится как оберёг от всякого зла, кроме, конечно, того зла, что жило в сердце у Басты.

Дом был такой же, как почти все дома здесь, из серого камня. Ставни были выкрашены в чёрный цвет. Баста обычно держал их закрытыми и намалевал сверху знак, оберегающий, по его мнению, от несчастья, как и жёлтые цветы зверобоя. Иногда Сажеруку казалось, что Баста только потому так непрестанно боится проклятия и нежданной беды, что его пугает мрак в собственной душе, и от этого ему кажется, что и весь остальной мир так же мрачен.