Корнелия Функе - Чернильное сердце

Сажеруку повезло, что ему удалось добраться до дома Басты. Не успел он шагнуть за порог церкви, как наткнулся на целый отряд подручных Каприкорна. Конечно, они его сразу узнали. Об этом Баста действительно позаботился раз и навсегда. Они так растерялись от удивления, увидев его, что он успел забежать в переулок. К счастью, Сажерук знал в проклятой деревне каждый камешек. Сперва он хотел пробраться к автостоянке, а оттуда уйти в холмы, но тут ему пришло в голову, что дом Басты стоит пустой. Он протискивался сквозь щели в стенах, лез по подвалам, прятался за ограждением давно заброшенных балконов. В умении прятаться его даже Гвин не мог превзойти. Сейчас ему пригодилось, что он из странного любопытства вечно обследовал самые отдалённые и заброшенные уголки этой деревни, как и любого места, где ему случалось оказаться.

Он совсем выбился из сил, пока добрался до дома Басты. Баста едва ли не единственный во всей деревне запирал свою дверь, но замок не мог остановить Сажерука. Он спрятался на чердаке, пережидая, пока сердцебиение немного успокоится, хотя балки там до того прогнили, что он на каждом шагу боялся провалиться. На кухне у Басты оказалось достаточно провизии — очень кстати, потому что от голода у Сажерука уже сводило желудок. Им с Резой ни разу не принесли поесть с тех пор, как засадили их в сетки. Было вдвойне приятно подкрепиться запасами Басты.

Немного наевшись, он чуть приоткрыл ставень, чтобы в случае чего вовремя услышать приближающиеся шаги, но в тишине слышался лишь один звук — лёгкий, едва уловимый звон. Тут только он вспомнил о фее — той, что Мегги вычитала в этот не обжитой феями мир.

Он нашёл её у Басты в спальне. Обстановка состояла там из кровати и комода, на котором были аккуратными штабелями сложены закопчённые кирпичи. В деревне поговаривали, что из каждого подожжённого по приказу Каприкорна дома Баста прихватывал на память камень, хотя огня он в последнее время боялся. Очевидно, это было правдой. На одном из кирпичей стоял стеклянный кувшин, в котором что-то слабо светилось, не ярче светлячка. На дне лежала фея, свернувшись, как бабочка, только что выползшая из кокона. Баста прикрыл горлышко кувшина тарелкой, но не похоже было, что хрупкое создание ещё способно улететь. Когда Сажерук убрал тарелку, фея даже головы не подняла. Сажерук сунул руку в стеклянную тюрьму и осторожно вынул маленькое существо. Ручки и ножки у неё были такие крошечные, что он боялся поломать их своими пальцами. Знакомые ему феи выглядели иначе, они были меньше, но крепче телом, у них была кожа фиалкового цвета и четыре блестящих крыла. А у этой цвет кожи был как у человека, а крылья не как у стрекозы, а, скорее, как у бабочки. Интересно, будет она есть то, что любили феи, к которым он привык? Попытаться стоило: она выглядела уже полумёртвой.

Сажерук взял с кровати Басты подушку, положил её на чисто вымытый кухонный стол (у Басты в доме всё сияло чистотой, как его всегда снежно-белая рубашка) и сверху пристроил фею. Потом он налил молока в блюдце и поставил на стол рядом с подушкой. Она тут же открыла глаза — значит, так же хорошо чуяла и любила молоко, как и те знакомые ему феи. Он обмакнул палец в молоко и осторожно капнул ей на губы. Она слизала каплю, как голодный котёнок. Сажерук капал ей в рот молоко, пока она не села, слабо взмахнув крылышками. На лицо её постепенно возвращался румянец, и она тихонечко зазвенела — но он не понимал ни слова, хотя знал три языка, на которых говорят феи.

— Какая жалость! — прошептал он, пока она расправляла крылья и неуверенно вспархивала к потолку. — Мне, стало быть, не удастся тебя спросить, не можешь ли ты сделать меня невидимкой или таким крошкой, чтобы улететь с тобой на праздник Каприкорна.

Фея посмотрела на него сверху, прозвенела что-то непонятное и опустилась на краешек буфета.

Сажерук сел на единственный стул, стоявший у обеденного стола Басты, и взглянул на неё.

— И всё же приятно наконец снова увидеть фею. Если бы ещё у огня в этом мире было хоть немного чувства юмора, а из-за деревьев хоть изредка высовывался бы кобольд или стеклянный человечек, может, я бы и привык ко всему остальному: к шуму, спешке, толпе, к тому, что от людей никуда не укроешься, и к слишком светлым ночам…

Он долго ещё сидел там, в кухне своего злейшего врага, глядел на фею, кружившую по комнате, всюду совавшую нос (феи — любопытные существа, и эта, видимо, не была исключением) и всё время подлетавшую к блюдечку с молоком, пока ему не пришлось наполнить его снова. Иногда за окном раздавались шаги, но всякий раз проходили мимо. Хорошо, что у Басты не было друзей. В комнате было душно, от духоты клонило в сон, а узкая полоска неба над домами ещё много часов останется светлой. Достаточно времени, чтобы подумать, идти ли ему на праздник Каприкорна.

Зачем ему туда идти? Книгу он сможет выкрасть потом, когда волнение в деревне уляжется и все снова пойдёт как обычно. А Реза? Но что он мог сделать для Резы? Призрак заберёт её. Тут уж ничего не поделаешь. Тут уж никто ничего не сможет поделать, и Волшебный Язык в том числе, даже если он и сделает такую безумную попытку. Но он ведь даже не подозревает, что она там. А за дочку его беспокоиться нечего. Она теперь любимая игрушка Каприкорна. Он не допустит, чтобы Призрак причинил ей зло.

«Нет, я туда не пойду, — думал Сажерук, — что мне там делать? Помочь им я не смогу. Я могу ещё некоторое время отсиживаться здесь. Завтра на свете уже не будет Басты, а это чего-нибудь да стоит. Может, и я тогда уйду отсюда. Навсегда, чтобы никогда не возвращаться…» Нет. Он знал, что этого он не сделает. Пока книга здесь.

Фея опустилась на окно. Она с любопытством выглядывала в переулок.

— Не надо. Оставайся здесь, — сказал Сажерук. — Там за окном жизнь не для тебя, честное слово.

Она вопросительно поглядела на него. Потом сложила крылья и присела на подоконнике. Там она и осталась, словно не в силах сделать выбор между душной комнатой и свободой в чужом мире за окном.

ПРАВИЛЬНЫЕ СЛОВА

Именно это и было самым ужасным: тина преисподней обладала голосом и кричала, аморфный прах двигался и грешил, то, что было мёртвым и лишённым формы, присваивало функции жизни.

Фенолио все писал и писал, но листков, спрятанных под матрацем, не прибавлялось. Он всё время доставал их, что-то зачёркивал и вписывал, рвал один лист и клал на его место другой. Мегги слышала, как он тихо ворчит себе под нос:

— Нет, нет, нет! Это всё не то, пока не то.

— Ещё час-другой, и стемнеет, — с беспокойством сказала она наконец. — А если ты не успеешь?

Он раздражённо ответил:

— Я уже успел. Я уже десять раз все закончил. Но я не доволен тем, что сделал. — Он понизил голос до шёпота: — Тут столько вопросов! А что, если Призрак, покончив с Каприкорном, двинется на тебя, или на меня, или на пленников? И потом — вправду ли нет иного выхода, как убить Каприкорна? Что станется после этого с его молодцами? Их я куда дену?

— Куда денешь? Да пусть Призрак всех их убьёт! — шёпотом ответила Мегги. — А то как мы вырвемся отсюда и как мы спасём мою маму?

Фенолио этот ответ не понравился.

— Какая же ты бессердечная! — сказал он. — Всех поубивать! Ты видела, что среди них есть совсем ещё мальчишки? — Он покачал головой: — Нет, я вам не организатор массовых убийств, я писатель! Я должен всё-таки додуматься до бескровного решения.

И он снова начал писать, зачёркивать, снова писать… А солнце за окном опускалось всё ниже, пока его лучи не окаймили золотом вершины холмов.

Заслышав шаги в коридоре, Фенолио каждый раз прятал написанное под матрац, но никто так и не зашёл к ним взглянуть, что там старик царапает без продыху на белых листах. Баста-то сидел в склепе.

К скучающим часовым за дверью в этот день часто приходили. Судя по всему, в деревню посмотреть на казнь собрались и те приспешники Каприкорна, что несли службу в отдалённых местах. Мегги прижималась ухом к двери и слушала их разговоры. Голоса были возбуждённые, часто раздавался смех. Все радовались предстоящему представлению. Никто, похоже, не жалел Басту — наоборот, то, что сегодня вечером казнят бывшего любимчика Каприкорна, придавало зрелищу особую привлекательность. Конечно, говорили и о самой Мегги. Они называли её маленькой ведьмой, колдуньей, и, кажется, не все верили в её чудесную силу.

Что до палача Басты — Мегги не узнала о нём ничего нового по сравнению с тем, что ей рассказывал Фенолио и что она запомнила из чтения у Сороки. Это было немного, но при всяком упоминании его имени она слышала в голосах, доносившихся из-за двери, страх и благоговейный трепет. Призрак был знаком не всем — только тем, кто, как и Каприкорн, был родом из книги Фенолио, но, видимо, все были о нём наслышаны и воображали себе в самых мрачных красках, как он расправится с узниками. О том, как именно он убивает свои жертвы, имелись, судя по всему, различные мнения. Предположения, доносившиеся до Мегги, становились по мере приближения темноты все страшнее и страшнее. Наконец слушать ей стало невмоготу, и она присела к окну, зажав руками уши.