Макс Крузе - Урмель, который приплыл на льдине
Профессор и Кляксик приподняли варана и усадили его на яйцо. Но едва коснувшись брюхом льдистой поверхности, Вава так и зашипел от боли:
— На помощщщщщь! Оно ледяное! Я проштужу жжживот!
— Как глупо, что я не подумал об этом! Прости! — огорчился профессор.
Пинг гордо выпятил грудь:
— Сажайте меня! Я закаленный! Могу хоть целыми днями на льдинах лежать!
Тогда они спустили Ваву на землю и усадили Пинга. Он растопырил крылышки-ласты и лег животом на яйцо, пытаясь его обхватить.
— Ну как? — крякнул он. — Фто бы вы без меня делали!
— Напгггасный тгггуд! — цокнул Башмак. — Пинг слишком маленький. Он пыжится и елозит, а яичко на три четверти голое. Наседка должна закгывать яйцо целиком!
— Что же нам делать? — растерялся профессор.
— Может, Хрюкву наседкой посадим? — предложил Вава.
— Я не сижу на яйцах! — возмущенно фыркнула Хрюква.
— Хи-хи! — прыснул Пинг. — Знатная будет яиф-ффница, когда толстуфффка Хрюква взгромоздится наверх!
Хрюква повернулась к обидчику задом.
И тут Тима Кляксика осенило. Пусть Пинг сидит на яйце! Просто надо его утеплить. Пинга так раздувало от гордости, что он на все согласился. Вскоре пингвин исчез под грудой тряпья. Теплое одеяло, банное полотенце, простыни, занавески — в ход пошло все, что было в доме. Вскоре на берегу вырос огромный бесформенный холм. Как будто кто-то собрал узел белья, чтобы сдать его в прачечную.
Время шло. Солнце давно миновало зенит, потихоньку подкрался вечер. Затем наступила ночь, и стало прохладно. Тибатонг попросил зверей собрать побольше сухого хвороста. Вокруг яично-тряпичной горы развели костер. Потянуло сильным жаром. В темное небо летели искры.
Пинг взмок и громко кряхтел. Казалось, он вот-вот задохнется. Когда яйцо достигло температуры подогретой бутылочки, на него уселся варан, а к утру пост принял Башмак. И так проходили, сменяя друг друга, дни и ночи.
Через какое-то время звери заскучали. Профессор по нескольку раз в день прослушивал яйцо своим стетоскопом. Но только разочарованно покачивал головой.
И вот однажды — а именно в среду, в десять часов тридцать пять минут (профессор записывал все в журнале с точностью до минуты) — из недр яйца донеслось тихое чмоканье. Тибатонг просиял, расправил плечи и прошептал:
— Живое…
Момент был очень торжественный! Вава лежал на яйце, согревая детеныша мягким вараньим брюхом. Он с тревогой скосил глаза вниз.
— А вы точно жжжнаете, шшшто оттуда не вылежжжет шшштрашшшное чудище? — робко спросил он.
Но наверняка никто ничего не знал. И когда яйцо закачалось, профессор всем велел отойти подальше. Стоял жаркий полдень. Теперь-то уж солнышко точно могло завершить начатое дело.
Все попятились на безопасное расстояние. Шуш расправлял крылья, чтобы быстро взлететь. Вава робко шарил глазами по сторонам, подыскивая укромный камешек. Пинг стоял в воде, готовый сразу нырнуть и исчезнуть. Даже профессор, и тот отошел на пару шагов. Тима он крепко держал за рукав. Хрюквы вообще и след простыл, а Селифант… Ну а что Селифант?.. Голосил, как обычно, среди океана.
Яйцо раскачивалось и подрагивало. Кто-то давил на скорлупу изнутри. Оно качалось все сильней и сильней. Напряжение достигло предела.
И наконец скорлупа затрещала!.. Хрррусть…
…Пробив оболочку яйца, наружу высунулась странно скукоженная головенка. Глаза закрыты. Вслед за ней потянулась длинная шея — и тут же, как вялый стебель, свесилась набок. Затем показалось тело. Трещины становились все шире и шире. На покрытой слизью морщинистой коже измятого существа висели скорлупки.
— Гляди-ка! Ручки и ножки, как у меня! — возликовал Вава.
— Ой, какой хорофффенький! — умилялся Пинг. — На спинке крылыфффки — точно как у меня!
— Но кто же это такой? — спросил Тим Кляксик.
— Тсс! Я и сам пока не знаю! — сказал хриплым шепотом Тибатонг. От волнения у него пересохло в горле. — Сдается мне… что это… не может быть…
Существо тем временем вылупилось окончательно. Оно едва стояло на слабых ножках и попыталось было присесть на нечто, напоминавшее крокодилий хвост. Длинная шея гнулась, глаза не разлеплялись. Наконец новорожденный обессиленно уронил шишковатую голову на песок.
Внезапно рядом с ним появилась Хрюква. Никто даже не понял, откуда она возникла. Держа в зубах влажную губку, она принялась протирать ею младенца, счищая слизь и скорлупу.
Наконец малыш сумел открыть глаза. И первое, что он увидел в узкую щель, был розовый свинкин животик. Захлебнувшись писком, хлюпаньем и чмоканьем, младенец уткнулся в него мягкой мордашкой.
— Ах ты, брюква моя! — взвизгнула Хрюква. — Да он меня за мамашу принял! Профессор! Что делать?!
Она шарахнулась от уродливого цыпленка, но тот, шатаясь на хилых ногах, потащился за ней.
— О да! О да! — вскричал профессор, словно пробудившись от сна. — Сомнений нет! Это настоящий Урмель! Какое чудо!
Тибатонг сорвал с носа очки и возбужденно размахивал ими в воздухе.
— Глюк-глюк-плюк-плюк-птяк-птяк-птюк-птюк-гык-дык-мык… — лепетал младенец.
— Урмель… — выдохнул Тибатонг. — И говорить умеет!
Глава шестая
Профессор Хабакук Тибатонг совершает роковую ошибку
Говоря о древнейших животных, мы обычно представляем себе исполинов. Размером с пароход или высотный дом. Во всяком случае, гораздо крупнее слонов. Но ведь были звери и поменьше. Просто мы о них забываем. Вымершие гиганты значительно интереснее.
Кое-какие создания достигали тридцати пяти метров в длину — другие были не больше петуха. Новорожденный Урмель оказался, как бы то ни было, размером с человеческого детеныша или, если угодно, с упитанного гуся. (Впрочем, видом своим он не походил ни на того, ни на другого.) Позже, достигнув солидного возраста, он перерос Тибатонга на целую голову. Но стать устрашающим великаном ему так и не довелось.
Впрочем, до этого момента произойдет еще много чего интересного…
Поначалу в доме царили мир и согласие. Разве что Хрюкве приходилось несладко. Как вы помните, пока она мыла младенца, тот разлепил свои глазки и принял ее за мать. И теперь стоило ей отойти от него хоть на шаг, как раздавались дикие вопли. Спотыкаясь и падая, он таскался за ней по пятам и, как только терял ее из виду, поднимал такой жалобный вой, в сравнении с которым Селифантовы песни казались жизнерадостными маршами. Тельце его начинало дрожать, из круглых глаз градом катились слезы. Что оставалось делать бедняжке Хрюкве?
Урмель едва научился ходить, и подняться на Высполпу было ему пока не под силу. Пинг предложил смастерить из веток и сучьев что-нибудь вроде носилок. Но ему хорошо говорить — нести-то все равно придется другим. И потом, Тибатонг не хотел подвергать малыша даже самой ничтожной опасности. Не дай бог, кто-нибудь из носильщиков споткнется, уронит ископаемого младенца, да и себе набьет шишку.
И профессор решил, что у подножия Высполпу, недалеко от берега — на опушке тропического леса, среди душистых цветов — надо разбить временный лагерь. И поставить там колыбель.
— Нет! — отрезала Хрюква. — Нет и еще раз нет! Голубчик профессор, я пекусь о твоем хозяйстве. Уф-уф. Готовлю еду. Пришиваю пуговицы. Уф-уф. Может, и есть двуногие, у кого получилось бы вкуснее. Но я делаю все, что в моих силах. Уф-уф.
— Да ты отменная кулинарка! — воскликнул профессор. — Твой картофельно-брюквенный супчик — просто объедение!
— Благодарю, — ответила Хрюква. — Но не это я хотела услышать. Отнюдь. Я говорю, что из кожи вон лезу. Даже класс убираю за твоими грязнулями! Ффу.
— Я не гггязнуля! — гневно проклекотал Башмак.
Хрюква пропустила реплику мимо ушей.
— Но никто не заставит меня — никто, профессор! — покинуть мое уютное гнездышко ради того, чтобы цацкаться с этим страшилкой еще и ночью!
Провозгласив это, она развернулась и потрусила прочь, гордо виляя задом, задрав закрученный штопором хвостик. Через миг она скрылась в бамбуковой роще.
Урмель, все это время не спускавший с Хрюквы глаз, вытянул шею, заглотнул, давясь, побольше воздуха и разразился воплями и причитаниями: «Ай-яй-яй-яй-яй… Ой-ой-ой-ой-ой… Ый-ый-ый-ый-ый…» Это было душераздирающе. Камнедробительно.
У Хрюквы по спине побежали мурашки. Она встала как вкопанная. Сердце ее так и колотилось. Постояв немного, она развернулась, потрусила обратно и, подойдя к противному крикуну, ткнула его пятачком. Жалобы немедленно смолкли. Урмель довольно захрюкал. А Тим готов был поклясться, что маленький плут весело ему подмигнул!
Как бы то ни было, Хрюква смирилась со своей материнской участью. Рядом с бамбуковой рощицей разбили лагерь для вскармливания малютки. Почивальную Бочку скатили с горы и волоком подтащили поближе. Сперва Хрюква кормила прожорливое ископаемое кокосовым молоком из бутылочки. Затем в рацион вошли фиги, бананы и ананасы. Не прошло и месяца, как у младенца появилась удобная люлька — гамак, натянутый меж двумя пальмами. Хрюква сидела рядом, с веревкой в зубах, и баюкала малыша.
