Арчил Сулакаури - Приключения Саламуры
Нелегко ходить по верёвке, когда под тобой где-то внизу беснуется река. Дойдя до середины, Саламура остановился — не заметила ли его тюремная стража.
Дубинорукие, как и раньше, стояли навытяжку и смотрели только вперёд. Им было приказано охранять вход в тюрьму, поэтому они не сводили глаз с ворот. А смотреть по сторонам или вверх дубиноруким никто не велел.
Саламура медленно продвигался вперёд, ведь каждый шаг мог стать для него роковым. Но лучше бы он хоть немножко поторопился! Ночь надвигалась так стремительно, что скоро не стало видно и верёвки.
В жизни не испытывал Саламура такого страха. Даже когда первый раз делал четыре сальто. А сейчас… сейчас у пастушка дрожали колени. Он стоял на одном месте, не решаясь идти дальше. Впереди, хищно разинув пасть, подстерегала его пропасть.
Саламура медлил. Однако сколько он мог так стоять? Друзья ждали его сигнала. Восстание должно было начаться, едва Саламура проникнет в тюрьму. А значит, судьба Байи и всех других узников в эти минуты зависела только от него.
Промедление было равно поражению. На чёрном фоне неба угадывались контуры тюрьмы. Саламура даже различал дымовую трубу. Она казалась так близко…
А внизу грозно ревела Пенистая. И тут Саламура вспомнил о Байиных светлячках. Он поспешно достал коробок и выпустил их на волю.
— Дорогие мои, осветите верёвку.
Светлячки с радостью высветили один отрезок верёвки, затем второй, третий…
Саламура уверенно направился вперёд. Наконец он достиг крыши тюрьмы.
Через дымоход в камеру
Дорога была каждая минута. У Саламуры, как назло, страшно разболелись ноги, но об отдыхе и думать не приходилось. Усадив в коробок светлячков, он подошёл к дымовой трубе. Заглянул. Дымоход был темнее ночи.
Пастушок обвязал трубу второй связкой верёвки, туго затянул петлю и начал спускаться вниз. Чтобы вся тяжесть тела не ложилась на руки, Саламура упирался ногами о стенки дымохода — носки лапотков свободно влезали в щели между кирпичами, и он спускался, как по лестнице. Так Саламура оказался в камине.
Удивлению Акти-Лу не было границ: из камина вылез чёрный, словно трубочист, мальчик. Мудрец чуть было не вскрикнул, но сдержался — достойно ли это для мудрого человека? Саламура тоже не ожидал этой встречи, но и он не растерялся.
— Кто вы? — спросил пастушок.
— Я мудрый Акти-Лу.
Саламура никогда не видал Акти-Лу в лицо, но много слышал о его уме и начитанности.
— Вы тот самый Акти-Лу?! Но как вы сюда попали?
— Господи, неужели вам ничего не известно? Так вот, молодой человек, это тюрьма, а я узник!
— Как они посмели арестовать вас, мудрейшего из мудрых?
— Эти варвары не только арестовали меня, они разнесли мою раковину! Хотел бы я знать, чем она им помешала?!
В камере было темно. Луч света, проникающий в «глазок», солнечным зайчиком лежал на полу.
— Эта дверь закрыта? — спросил пастушок.
— Ещё бы! Иначе никакая сила не удержала бы меня в этом клоповнике, — с достоинством ответил Акти-Лу.
Какая нелепость: Саламура спешил освободить узников, и сам вдруг оказался запертым в четырёх стенах!
— Что ж, полезу обратно, — решил пастушок. — Только бы не задохнуться от копоти. Может, и вы со мной?
— Нет уж, на меня не рассчитывайте — слыханное ли дело, мудрому старику лазить по крышам.
— Мы скоро освободим вас, уважаемый Акти-Лу!
— Ох… мальчик.! — тяжело вздохнул мудрец. — Твоими бы устами мёд пить.
В коридоре кто-то громко разговаривал, голоса приближались к двери камеры Акти-Лу. Саламура поспешил вернуться в камин. Дверь открылась. Вошли первый министр и начальник тюремной стражи Раза.
— С кем ты разговаривал? — строго спросил Бородавка.
— Я? — деланно удивился Акти-Лу.
— Да, ты!
— Ни с кем! — коротко отрезал Акти-Лу, но при этом покраснел до корней волос.
Ведь он солгал. А мудрый Акти-Лу ещё с детства знал о том, что люди никогда не лгут, особенно мудрые. Но он где-то читал, что ложь бывает двух родов — полезная и вредная. Если ложь приносит пользу и служит добру, она полезная. Поэтому мудрец иногда тоже может солгать. И всё же лицо и уши Акти-Лу горели от стыда.
Но в камере было темно, и Бородавка не заметил, как наш мудрец залился краской. А начальник стражи и подавно не мог этого увидеть — он был одноглазый.
— Как — ни с кем? — продолжал допрос Бородавка. — Я хорошо слышал голоса!
— Извините, но у мудрых старцев бывает такая привычка: иногда разговаривают сами с собой. — Акти-Лу вновь покраснел.
— Раза, тщательно осмотри камеру! — приказал первый министр.
Начальник стражи произвёл настоящий обыск, он не забыл даже в камин заглянуть своим единственным глазом. Но ничего подозрительного не обнаружил.
— Ого, здесь и камин есть, — насторожился вдруг Бородавка. — Он может сбежать!
— На моём веку такого не случалось! — почему-то улыбнувшись, возразил Раза.
— И всё же немедленно переведи его в другое помещение!
— Но все камеры набиты битком.
— Одна ещё пустует. Меня не проведёшь. — В голосе Бородавки зазвучал металл.
— Мне казалось, она понадобится для…
Бородавка не стал слушать оправданий начальника стражи. Он только сказал:
— Выполняй мой приказ!
В коридоре кто-то громко стучал сапогами. Бородавка вышел из камеры и столкнулся нос к носу со своим личным телохранителем. Я забыл вам сказать, что после позорного поражения Зуботычины первый министр взял себе в телохранители командира взвода дубиноруких.
— Господин первый министр, — рявкнул новый телохранитель Бородавки, — к вам пожаловала госпожа Фринта, ваша дочь.
— Фринта, приехала моя Фринточка! — воскликнул любящий отец и невольно сунул руку в карман.
Первым побуждением Бородавки было вознаградить телохранителя за добрую весть. Однако первый министр тут же одёрнул себя: не он ведь привёз Фринту, так зачем же выбрасывать деньги на ветер.
Бородавка стрелой помчался во дворец — там его ждала Фринта.
Оставим на время Акти-Лу с прячущимся в камине Саламурой и побежим вдогонку за Бородавкой. Уж больно интересно посмотреть, как встретятся после столь долгой разлуки отец и дочь.
Первый министр не узнаёт свою дочь
Бородавке не терпелось увидеть любимую Фринту. «Но если, — думал он на бегу, — она привела с собой этого проходимца Хиларио, я сойду с ума. Разве моей дочери ровня сын какого-то тестодела».
К его счастью, Буэры во дворце не было. Придворный поэт тоже соскучился по своим родителям и пошёл навестить их.
Сопя и отдуваясь, Бородавка взбежал по каменной лестнице, рванул на себя дверь и… замер на месте. В спальне Фринты находилась какая-то другая девушка.
Отец не узнал собственную дочь!
— Папочка! — бросилась на грудь Бородавки Фринта.
— Не подходи, самозванка! Какой я тебе папа?
— Папочка, дорогой, это я, твоя дочь, приглядись ко мне получше.
Бородавка вперился в незнакомку. Действительно, улыбка очень напоминала Фринту. Да и голос, глаза, волосы… И всё же чего-то не хватало…
— Ох, папа, неужели я так изменилась? — Фринта повернулась к зеркалу. — Да, я и забыла, что сделала операцию. Видишь, как мне к лицу новый нос.
Первый министр схватился обеими руками за голову.
— Фринта, что ты натворила?! Куда делся твой нос — наша фамильная гордость? А бородавка? Даже крохотную, прелестную бородавку не пощадила?! Тьфу!
— Папочка…
— Молчи! Что скажут люди? Как они теперь узнают в тебе мою дочь!
— Подумаешь, люди! Главное, я стала красавицей.
— Это всё проделки Хиларио, бездарного рифмоплёта! Вон отсюда!
— Папа?!
— Чтобы отныне ноги твоей не было в моём доме!
— Но…
— Никаких «но». Одно из двух: или пришей на место свой старый нос, или никогда больше не показывайся мне на глаза.
— Как же я пришью старый нос?
— Если ты смогла укоротить его, можешь и удлинить!
— Это исключено.
— Тогда вон отсюда!
Бородавка захлопнул за собой дверь и чихнул.
Фринта поняла — отец не шутит. Фринта ушла так, что её никто и не заметил. Конечно, кроме личного телохранителя Бородавки. Ему вменялось в обязанность следить за всем, что происходит во дворце, и телохранитель всегда был начеку.
Первый министр метался по кабинету.
— Эта молодёжь потеряла всякое уважение к старшим. Ей ничего не стоит одним ударом разрушить то, что веками создавалось нашими предками. Боже, какого носа лишились мои внуки и правнуки!.. — сокрушался Бородавка.
«Однако эта дурёха может и вправду уйти», — подумал он и рванулся к спальне дочери.
Но было поздно: Фринта уже шла по безлюдной улице к дому великого поэта Хиларио Буэры.
Осмотрев все комнаты, первый министр подскочил к своему телохранителю:
