Уильям Хорвуд - Ивы зимой
Пошевелив напоследок носом, он снова открыл глаза. Небо потемнело, да и вообще становилось все холоднее.
— Крот!
Очередной возглас пробудил его окончательно. Он резко, рывком сел и тотчас же вновь повалился назад, в…
«…В траву! Трава, осока, камыши! Где-то рядом — вода. Ну и дела! — подумал Крот. — А мне-то, оказывается, изрядно плохо. Но ведь они зовут меня».
Двигаясь осторожнее, он снова привстал, на этот раз медленнее, и осмотрелся. Действительно, вокруг была трава, осока, камыши, а за ними — вода.
— Крот!
На этот раз голос вновь прозвучал откуда-то издалека.
— Это я! Я здесь! — крикнул Крот, но голос его настолько охрип и ослаб, что крика не получилось. Скорее сиплый шепот.
— Я здесь! Это я, Крот!
Бесполезно.
С трудом встав на ноги, он, пошатываясь, побрел сквозь камыши и вскоре оказался у реки. Река разлилась, вспучилась и мрачно-стремительно несла свои мутные воды мимо него. Откровенно говоря, никаких теплых чувств при виде этого потока он не испытал.
— Сюда, сюда, ребята! — послышалось на другом берегу.
Там в полумраке замелькали среди деревьев какие-то тени. Нет, не какие-то, а самые что ни на есть настоящие тени горностаев.
«Этого еще не хватало», — подумал Крот, откровенно недолюбливавший этих ребят. Впрочем, похоже, именно они выкрикивали на весь лес его имя.
«Барсук! — осенило Крота. — Это он организовал на поиски ласок и горностаев! Иначе с какой стати они повылезали бы из своих нор в чащах Дремучего Леса?»
Крот пробрался на выдававшийся в реку мысок и попытался привлечь к себе внимание тех, кто искал его.
— Эй, я здесь! Это я — Крот! Сюда!
Но голос, похоже, совсем изменил ему, потому что на другом берегу никто ничего не услышал. Помелькав среди прибрежных кустов, ласки и горностаи побежали за ивы вниз по течению.
— Я здесь… — уже скорее для себя повторил Крот и убедился в том, что — увы! — говорить он совсем разучился. То есть говорить-то он говорил, но только звука при этом почти не получалось.
Никогда за всю свою жизнь он не чувствовал себя таким больным, усталым, измученным и одиноким. Мир, который он покинул, был невыразимо приветлив и уютен. Мир, в который он вернулся, оказывается, совсем не ждал его.
— Кстати, хотелось бы знать, где именно я оказался, — обеспокоился Крот.
С этими словами он стал обшаривать окружающие камыши и изрядно промок, прежде чем вновь выбрался на относительно сухое место.
— Ой-ой-ой! — сокрушался он. — Я один, я покинут! Мне остается только вырыть нору в этой болотной жиже и спрятаться там до тех пор… пока…
От этих философствований он был вынужден отвлечься по весьма прозаической причине: к его ногам очень быстро и целеустремленно поднималась вода. Вскоре оказалось затопленным и то место, где Крот очнулся из забытья, а река все поднималась. Вынужденный искать место посуше, Крот поднялся вверх по прибрежному склону, пробрался через небольшую ивовую рощицу и… обнаружил, что за деревьями земля снова резко спускается все к той же холодной и все так же прибывающей воде.
«Я на острове, — сообразил Крот. — И здесь я буду вынужден остаться. По крайней мере на эту ночь».
Выбрав местечко на самой верхней точке острова, Крот наскоро соорудил себе более или менее приличное лежбище, сгреб под себя и на себя палую листву и сухую траву и стал готовиться ко сну.
Довелось ли ему снова встретиться с Кем-то, уже спасшим однажды его жизнь, удалось ли вновь побывать в том уютном и ласковом месте, где ему было так хорошо, где можно почувствовать себя не только самим собой, но и частью чего-то большего, неизмеримо большего, чем то, что можно себе вообразить, — этого Крот и сам не мог бы сказать наверняка, проснувшись на рассвете следующего дня от резких утиных криков. Вслед за птичьим гомоном в уши ему хлынул другой звук — далекий и тяжелый. Так реветь могла только падающая с высоты вода.
«Плотина… — отметил про себя Крот и вдруг спохватился: — А я-то — на острове! Ну и дела! Как же я отсюда выберусь?»
Он не вскочил и не забегал в панике по острову. Он даже не стал открывать глаза и продолжал уютно лежать в своей полуямке-полунорке. Он вел себя так, как и подобает тому, кто пережил катастрофу и знает, что все самое страшное уже позади, что хуже уже ничего не будет, а главное — что он уж как-нибудь сумеет найти выход из создавшегося положения.
Крот помнил, что его угораздило провалиться под лед, откуда он — сам или с Чьей-то помощью — сумел как-то выбраться. Теперь, оказавшись на острове, один, но живой и почти здоровый, он должен был придумать способ добраться до родных мест, до дома, до друзей. Он не забыл, что все началось с того, как он отправился на поиски Рэта и Выдры, попавших в какую-то переделку.
— Хорош помощничек, нечего сказать, — укорял себя он. — Я глупый и самонадеянный крот, возомнивший о себе слишком много. А теперь мало того, что им по-прежнему, может быть, нужна помощь, так ведь хуже всего то, что они наверняка с ног сбились, разыскивая меня. К тому же меня ищут… нет, наверное, на меня охотятся ласки и горностаи. Да, охотятся. Пожалуй, пора выбираться из этих мест, и поскорее.
С этой здравой мыслью Крот направился в обход своих новых владений. Здесь ему довелось побывать только однажды — давным-давно. Тогда пропавший Портли, которого разыскивали все друзья и приятели Выдры, почему-то оказался именно здесь, на острове, точно так же как сейчас здесь очутился Крот. Вообще-то звери старались пореже бывать в этом месте. Нет, острова никто не боялся, скорее наоборот: все испытывали к нему какое-то особое почтение и уважение, ощущая, что когда помощь бывает по-настоящему нужна, она приходит именно отсюда и именно здесь обитает тот Некто, кто в крайнем, порой самом отчаянном, случае спасает и выручает лесных жителей.
Остров, по правде говоря, изрядно уменьшился со вчерашнего вечера. Поднявшаяся река затопила немалую его часть, и прибрежные кочки превратились в россыпь крохотных островков. Летом среди этих кочек было так хорошо! Здесь жило множество насекомых, и воздух звенел от жужжания пчел, писка всякой мошкары и стрекота похожих на летающих дракончиков стрекоз.
Сейчас от этого рая не осталось и следа. Жалкие, полузатопленные островки, казалось, вот-вот смоет, проглотит мутная, быстро текущая река, которую никто, даже Рэт, не рискнул бы форсировать вплавь. Небо кое-где скрывали облака, кое-где виднелись голубые лоскутки. Иногда выглядывало солнце, чуть оживлявшее этот мрачный пейзаж. Крот внимательно оглядывал оба берега в надежде увидеть кого-то, помахать, покричать, подать знак, чтобы передать всем, что он жив и здоров. Все напрасно: берега были пусты. Кроту оставалось лишь бродить взад-вперед по острову от одной кромки воды до другой и рассчитывать хотя бы случайно привлечь чье-нибудь внимание.
Ему удалось найти кое-какую еду. Этого было достаточно, чтобы продержаться и не ослабеть от голода, но никак не достаточно, чтобы досыта наесться и отвлечься от мыслей о вкусной домашней пище. Крот обнаружил, что стоило ему забыться, как мысли его, под аккомпанемент бурчащего желудка, погружались в сладостные воспоминания о том, как восхитительно питался он у себя дома, какие шикарные ужины закатывал для себя и друзей. Мысли его блуждали от сладкого пудинга к копченым сосискам, от лукового соуса к картофельному супу, сдобренному…
— Нет, нельзя! Хватит! — мужественно обрывал себя Крот и вновь принимался осматривать окрестности в надежде заметить хоть какие-то признаки жизни на берегах реки.
Где-то во второй половине дня, когда стало ясно, что река больше не поднимается, а оказавшийся на острове Крот чувствует себя гораздо лучше, произошло кое-что интересное: вместе с последним предвечерним снопом солнечных лучей, упавших на поверхность реки, среди мелких островков — полузатопленных кочек — мелькнуло в камышах что-то… что-то знакомое.
Просто синее пятнышко, но формой и размерами оно очень напоминало одну штуковину… С этой вещью у Крота были связаны самые приятные воспоминания. Боясь ошибиться, он присмотрелся повнимательнее, отошел на несколько шагов, чтобы поглядеть с другой точки, прищурился и прошел чуть вперед, шлепая по воде и раздвигая камыши. Сомнений больше не оставалось: лодка Рэта Водяной Крысы.
— Не может этого быть! — сам себе возразил Крот.
Кому, как не ему, было известно, насколько бережно и заботливо относился Рэт к своей лодке. Оставить ее непривязанной — нет уж, увольте. На такое Рэт не способен. А когда лодка изрядно пострадала от горе-морехода Тоуда, Рэт приложил немыслимые усилия, чтобы восстановить ее, зато лодка действительно стала как новая.
Но вот она оказалась здесь, собственной персоной. Весла лежали вдоль бортов, веревка, свисавшая с носа, уходила в воду. Слегка покачиваясь, лодка неспешно скользила по волнам, двигаясь по течению. Поболтавшись у острова, она явно вознамерилась продолжить путь к плотине.
