Владимир Аникин - Русские народные сказки
— Ну, брат, теперь ты к своей хозяйке лучше и не показывайся, а то беда будет.
— Нет, ничего не будет, слова худого не скажет!
— Ну, нет, мужик! Если за это да не обругает тебя хозяйка, так вот двенадцать телег с солью — все отдам тебе, и с волами!
— Хорошо!
Пошли в деревню. Добрались до двора. Хозяин обоза стал в сенях и слушает, а мужик вошел в избу:
— Здравствуй, жена!
— Здравствуй, муженек! Что ж, променял волов?
— Променял.
— Где же телега?
— За козу отдал.
— А коза где?
— За кошелек пошла.
— А кошелек где?
— За перевоз взяли.
— Ну, хорошо, что сам-то назад воротился!
Раздевайся скорей да садись за стол, пообедай; чай, давно проголодался? О волах не кручинься: нет волов — и заботы у нас не будет!
Мужик сел за стол и кричит:
— Эй, хозяин! Ступай в избу, ну что — слышал? Правда моя!
— Правда, земляк, — сказал обозник, — забирай все двенадцать телег — и с солью и с волами.
Вот так-то и разбогател мужик и стал себе жить-поживать да добра наживать.
Худая жена
(Из сборника А. Н. Афанасьева «Народные русские сказки»)
атюшка, жениться хочу, матушка, жениться хочу! — говорил добрый молодец.
— Женись, дитятко!
И женился, выбрал себе худую жену: понравилась сатана лучше ясного сокола, и пенять не на кого, сам себе виноват! Живет с нею и кулаком слезы утирает.
Пошел раз на сходку, где судят да рядят; постоял там и воротился домой.
— Где был, — спросила жена, — что слышал?
— Да говорят: новый царь настал, новый указ наслал, чтоб жены мужьями повелевали.
Он думал пошутить, а она запомнила.
— Ступай, — говорит, — на речку рубахи мыть, да возьми веник — избу подмети, да сядь к люльке — дитя качай, да щи, кашу свари, пироги замеси!
Муж хотел было молвить: «Что ты, баба! Myжицкое ли это дело?» Да как взглянул на нее — холодом облило, язык к горлу пристал. Потащил белье, замесил пироги, в избе прибрал — и ничем не угодил.
Прошел год и другой; наскучила добру молодцу такая жизнь, да что делать? С горя выгадал выгадку. Была в лесу яма глубокая, конца-дна не видать; взял он — заклал ее сверху палочками, затрусил соломкою; приходит к жене и сказывает:
— Ты не знаешь, жена, как в лесу-то клад есть — и звенит, и гремит, и золотом рассыпается, а в руки никак не дается; я подошел было к нему, нос с носом стоял, дак мне не дался — посылай, говорит, жену!
— Ну, пойдем, пойдем!
Пошли в лес.
— Тише! Тут провальная земля, отсюда клад выйдет.
— Ах ты, дурень мужик! Всего боишься. Вот как я-то прыгну!
Прыгнула на солому и провалилась в яму.
— Ну, ступай! — молвил муж. — Я теперь отдохну.
Отдыхал он месяц и другой, а там и скучно стало без жены. Выйдет в лес, выйдет в поле, подойдет к речке — все об ней думает:
«Может, стала она и тиха и смирна; дай-ка выну опять!»
Навязал коробью, опустил под землю; слышит — села, тянет вверх, вот и близко… глядит, ан в коробье чертенок сидит! Мужик испугался, чуть веревки из рук не выпустил.
Взмолился чертенок, закричал ему вслух:
— Вынь меня, мужичок! Твоя жена всех нас замучила, загоняла. Повелишь что творить, стану тебе вечно служить; вот хоть сейчас побегу в боярские хоромы, мигом заварю кашу, буду днем и ночью стучать да бояр выживать, а ты скажись знахарем, приди, закричи на меня — я выскочу и уйду. Ну, ты и греби деньги лопатою!
Мужик вытащил коробью; чертенок выпрыгнул, отряхнулся — и поминай как звали!
В тот же день в боярском дому все пошло наизворот. Стали искать доку: добрый молодец вызвался докою, выгнал черта и получил плату хорошую.
Скоро пронесся слух, что у князя во дворце, в высоком тереме завелись домовые и не дают княжнам покою. Из конца в конец разослали по всей земле гонцов звать-собирать знахарей. Со всех царств собрали — нет проку, домовые стучат и гремят.
Пришел и наш дока, узнал старого знакомого, стал на чертенка и кричать и плевать; чертенок и не думает бежать, полюбилось ему в княжем терему жить.
— Погоди ж, когда так! — закричал дока. — Эй, жена! Поди сюда.
Тут чертенок не высидел и со всех ног махнул из-за печки вон.
Доке честь, доке слава, дока деньги гребет; но недаром говорят, что и в самом раю тошно жить одному.
Сгрустнулось добру молодцу, и пошел опять жену искать. Навязал коробью и опустил в яму: баба села, он и потащил ее кверху.
Вот уж близко! Баба вверх подымается, а сама зубом скрипит да кулаками грозит. Со страстей затряслись у мужа руки, сорвалась коробья — и загремела жена по-прежнему вниз, в яму.
Барские гуси
(Из сборника А. Н. Афанасьева «Народные русские сказки»)
одного мужика была жена сварлива и упряма: уж что, бывало, захочет, дак муж дай ей, и уж непременно муж соглашайся с ней. Да больно она льстива была на чужую скотину: как, бывало, зайдет на двор чужая скотина, дак уж муж и говори, что это ее. Страшно надоела жена мужу.
Вот однажды и зашли к ней на двор барские гуси. Жена спрашивает:
— Муж, чьи это гуси?
— Барские.
— Как — барские!
Вспылила со злости, пала на пол.
— Я умру, — говорит, — сказывай: чьи гуси?
— Барские.
Жена охает, стонет. Муж наклонился к ней:
— Что ты стонешь?
— Да чьи гуси?
— Барские.
— Ну, умираю, беги скорей за попом.
Вот муж послал за попом; уж и поп едет.
— Ну, — говорит муж, — вот и священник едет.
Жена спрашивает:
— Чьи гуси?
— Барские.
— Ну, пускай священник идет, умираю!
Вот исповедали ее, приобщили, поп ушел. Муж опять:
— Что с тобой, жена?
— Чьи гуси?
— Барские.
— Ну, совсем умираю, готовь домовище! Изготовили домовище. Муж подошел:
— Ну, жена, уж и домовище готово.
— А чьи гуси?
— Барские.
— Ну, совсем умерла, клади в домовище. Положили в домовище и послали за попом.
Муж наклонился к жене, шепчет:
— Уж домовище подымают, нести хотят отпевать в церковь.
А она шепчет:
— Чьи гуси?
— Барские.
— Ну, несите!
Вот вынесли домовище, поставили в церкви, отпели панихиду.
Муж подходит прощаться.
— Уж и панихиду, — говорит, — отпели; выносить хотят на кладбище.
Жена шепчет:
— Чьи гуси?
— Барские.
— Несите на кладбище!
Вот и вынесли; подняли домовище опущать в могилу, муж нагинается к ней:
— Ну, жена, уж тебя в могилу опущают и землей тотчас засыплют.
А она шепчет:
— Чьи гуси?
— Барские.
— Ну, опущайте и засыпайте!
Домовище опустили и засыпали землею. Так уходили бабу барские гуси!
Завещиние
(Из сборника И. А. Худякова)
ил-был мужик. Умирает у него отец и говорит:
— Ты, мой сын, живи так: чтобы ты никому не кланялся, а тебе бы все кланялись, и калачи бы ел с медом!
Умер отец. А этот мужик живет год — прожил сто рублей: никому не кланялся и все калачи ел с медом. Живет другой — прожил другую сотню. На третий год прожил третью сотню. И думает: «Что же это? Сотни у меня не прибавляются, а все убавляются!»
Приходит, рассказывает дяде. Дядя ему и сказал:
— Эх, ты! Выезжай-ко ты раньше всех на пашню, никому и не будешь кланяться, а тебе все будут кланяться. А приезжай домой поздно, тебе калач-то будет казаться с медом.
Жена-спорщица
(Из сборника А. Н. Афанасьева «Народные русские сказки»)
ыла у одного мужа жена, да только такая задорная, что все ему наперекор говорила…
Надоела жена мужу, вот он и стал думать, как бы от нее отделаться. Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладина. «Постой, — думает он, — вот теперь-то я ее изведу».
Как стала она переходить по перекладине, он и говорит:
— Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!
— Так вот же нарочно буду!
Тряслась, тряслась да и бултых в воду!
Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде вверх по течению.
— Что ты тут ищешь? — говорят ему прохожие мужики.
— А вот жена утонула, вон с этой перекладины упала.
— Дурак, дурак! Ты бы шел вниз по реке, а не в гору; ее теперь, чай, снесло.
— Эх, братцы, молчите; она все делала наперекор, так уж и теперь, верно, пошла против воды.
Брито — стрижено
(Из сборника А. Н. Афанасьева «Народные русские сказки»)
ужик обрил бороду и говорит:
— Смотри, жена, как я чисто выбрился.
— Да разве это брито? Это так только — стрижено!
— Говори: брито.
— Нет, стрижено!
— Говори: брито.
— Нет, стрижено.
