Лабиринт мертвеца - Евгений Всеволодович Рудашевский
Гаммер без труда одолел свою физику. Когда мы ходили на Рельсы, он не переставал повторять, что экзамен у него был сложнейший, и посмеивался над Славой, который сдал информатику с «банальными заданиями по „КуМиру” и элементарной перепечаткой текста в „Ворд”», – Гаммер говорил, что к таким заданиям можно не готовиться. Слава возражал, возмущался, а потом признал, что испугался физики и выбрал профиль попроще.
– Жаль, нельзя начать девятый класс с начала, – вздохнула я.
– Ну нет! – возмутилась Настя. – С меня хватит и одного девятого класса!
Русский и математику мы сдали в июне по всем правилам ОГЭ. Я не забыла прежних провалов и ночь перед математикой не спала, а утром папа отпаивал меня крепким кофе. С заданиями по геометрии я не справилась и недобрала каких-то двух баллов до четвёрки, а русский сдала на отлично – в целом осталась довольна. Аттестат я получила, и об экзаменах можно было забыть на два года.
Жуткий синяк на попе весь месяц напоминал мне о приключениях в Заливине! Я так расшиблась, что неделю прихрамывала и спала на животе. Чудо, что копчик не сломала! Почувствовала себя настоящим пиратом, охотником за сокровищами. Призналась родителям, что грохнулась с забора, – в общем-то не обманула их. Мне нестерпимо захотелось рассказать им про чудака Смирнова, но родители доверились моему молчанию и с расспросами не приставали.
Чем дольше я молчала, тем сложнее было открыть им правду. А ведь раньше я обо всём рассказывала! Ну, почти обо всём. По крайней мере, настолько важные для меня события от родителей я не утаивала. Хотя тот поцелуй под Боярским был важен, а я ничего не сказала даже маме. И когда мы с Настей остались ночевать у её парня из колледжа, и когда мы с Олей Боткиной убежали от странного мужчины в Балтрайоне – это было по-своему важно, но я не хотела пугать маму с папой и ничего им не сказала. Ладно, я не всегда и не во всём им признавалась. Но разве можно сравнить дворовые глупости и охоту за сокровищами?! О таком молчать нельзя!
Время шло, а я не находила ни сил, ни смелости открыться. Потом решила, что родители сошли бы с ума, услышав о том, что со мной уже случилось и что ещё случится в ближайшие недели. Наверное, поступила не очень хорошо, но иначе не могла и вдруг почувствовала себя взрослой.
В этом чувстве было что-то приятное и печальное одновременно. Оно придало мне уверенности, но вместе с тем я неожиданно ощутила себя одинокой и беззащитной. Много думала об этом, и мысли приходили противоречивые. Я предпочла сосредоточиться на лабиринте мертвеца.
В Заливине мы упёрлись в тупик, но карта-головоломка Смирнова по-прежнему лежала перед нами, и, если верить Гаммеру, мы успели неплохо по ней продвинуться, а значит, сдаваться было рано. «Тяжёлый песок» и «банка из-под птичьего корма» превратились в обычные неиспользованные зацепки. Я выписала их на зелёные бумажки и повесила на доску в штаб-квартире нашего детективного отдела. Мы с Гаммером и Настей обменивались самыми невероятными теориями, но в итоге лишь признали, что Смирнов не без умысла спрятал песок – или, как говорила Настя, свой прах – за девятым кирпичом. Едва ли речь шла о насмешке или издёвке, нет. Песок, судя по всему, ещё должен был сыграть свою роль в решении головоломки. Мне вспомнилось туземное кольцо из «Лорда Джима», которое Джим получил в подарок от мистера Штайна и которое стало чем-то вроде пропуска в опасную страну Патюзан. Вспомнилась и золотая пластинка с выгравированным солнцем – Рэндольф получил её от Оцеолы, и она оберегала его от индейских стрел, потому что индейцы распознавали в нём друга. Я предположила, что тяжёлый песок – такой же амулет или пропуск, только не понимала, где и кому его предъявить. Пожалела, что мы выбросили банку. Проделали такой путь, расцарапались, расшибли мою попу, а ушли с пустыми руками! О том, чтобы вернуться на маяк, не было и речи. Да и песок, конечно, давно вымели и выбросили с прочим сором.
Первые дни после Заливина я прислушивалась к Безымянному переулку. Верила, что за мной приедет полиция. Вздрагивала от каждого телефонного звонка – боялась, что родителям позвонят из Полесска и расскажут, как я разгромила дом маячника. Спускалась к дедушке смотреть новости и ждала, что вот-вот репортёр с ужасом в голосе поведает всем о страшном нападении вандалов на Риндерорт. Ни полиции, ни звонка, ни экстренного выпуска новостей я не дождалась. Идти с повинной в Музей Мирового океана мы с Настей, Гаммером и Глебом не захотели, но сделали небольшое пожертвование на восстановительные работы – решили, что так расплатимся за устроенный нами беспорядок.
Я ещё переживала из-за того, что воспользовалась доверчивостью Людмилы Степановны, когда залезла в её документы. Неделю после экзаменов во всём помогала Людмиле Степановне в библиотеке и немножко успокоилась. Даже предложила ей провести на Бородинской выставку открыток и сказала, что принесу карточки, связанные с литературой. Мы с Людмилой Степановной договорились в сентябре вместе подготовить стенд, а папа пообещал найти подходящие открытки. Я и сама заранее заказала в интернете всякие карточки, которые сейчас выходили при детских издательствах, и карточки пришли хорошенькие. Мне особенно понравились иллюстрации Вольфа Эрльбруха. И папе тоже, хотя книжные открытки он не очень-то любил. А ещё папе понравилась головоломка Смирнова. Он провозился с ней пару вечеров, потом позвал меня к себе и рассказал, что ему удалось разузнать.
Распечатав папе головоломку, я заодно распечатала ему отрывок из песен «О рождении Орфея», и папа согласился, что строчка «чей голос заставлял умолкнуть соловьиных птиц» указывала на «Веду славян». Более того, отметил, что на неё же указывала строчка «в лесной земле, как девять солнц, засияет тёмная темница», потому что в «Веде» Орфей отыскал свою возлюбленную именно в такой темнице:
Гой еси, знаменитое дитя, юнак Орфей!
Девушка есть для тебя в лесной земле, в пещере,
Мать её полюбила Златого солнца,
Да и она светится, как солнце!
Пещера, где она сидит, есть тёмная темница,
Девушка ту пещеру освещает,
Пещеру она и греет как девять солнц!
