Елена Матвеева - Черновой вариант
Ей надоели мои приставания, а я прицепился, потому что меня в самом деле волновал разговор.
- Их ведь много, технических. Почему в оптикомеханический обязательно?
- Потому что оптико-механический моя сестра кончала.
- А где теперь сестра, что делает? - Я торопливо и настойчиво допрашивал Черепанову, а она словно и не понимала вопросов.
- Как - что делает? Инженером работает.
- А какие у нее обязанности?
Черепанова аккуратно положила трубочку на промокашку и посмотрела на меня, как на идиота.
- Инженерские, разумеется. Ты дурак или только прикидываешься?
- Дурак, а что? - Я потерял и к разговору и к Черепановой интерес. - А ты как, вообще-то времени зря не теряешь? Бережешь время?
- Стараюсь беречь, - сказала Черепанова. - Мотай отсюда.
- Время ты, может быть, и бережешь, но в жизни, наверно, много теряешь. У тебя ведь на размышления ни минутки не остается, а?
Лицо у Черепановой стало обиженным и детски простодушным.
- Володя, ну чего ты привязался? Чего тебе нужно?
- Умрешь с тобой от смеха, - сказал я презрительно и пошел к двери. Кишочки надорвешь.
Неужели Тонина не может раскусить Черепанову?
Неужели она не видит, что я лучше Черепановой и больше достоин хорошего отношения? Вот заболею на полгода, и пускай общается с Черепановой, Надькой Савиной, Ковалем. Пускай общается на здоровье.
13
Язык мой - враг мой. Знаю, что про Тонину нельзя говорить, особенно с Капусовым, и все время стараюсь навести его на разговор о ней.
Тонина пришла в новом платье, веселая. Во время каникул я думал о ней ежедневно, ежечасно, но во сне видел ее довольно редко. Я устал от нее. Я хотел ее забыть и думал о ней. Надеялся: пока ты не забываешь, силой твоих мыслей тоже не забыт. Ведь существуют же какие-то ниточки духовной связи.
Первую часть урока я тщательно делал вид, что не слушаю Тонину, трепался с Ковалем. Потом взял газету и уткнулся в нее, будто читаю. Любой другой давно бы выгнал меня из класса. А Тонина лишь выразительно посмотрела и сказала совсем не сердито:
- Володя, сейчас же перестань мне мешать.
- Сейчас перестану.
Сам остался доволен своим ответом, изобразил нарочитую внимательность и даже ручки сложил. Только успокоиться я уже не мог. Начал подавать реплики.
Все вокруг смеялись. Я был в ударе. Смеялась и она и смехом совсем особенным, покровительственным и чуть торжествующим, словно поощряла необыкновенного ребенка. "Ну, что вы скажете? Я же вам говорила... Ну, как он вам нравится?.." Меня это не только не обижало, но придавало уверенности.
К концу урока она достала пачку наших сочинений.
Моей тетради в стопке не было. Я не написал сочинение и не сдал. Тема сочинения: "Мой идеал". Перед самым звонком Тонина сказала:
- А ты, Володя, после уроков зайди в учительскую.
Я зашел. Она говорила со своей дочкой по телефону.
Дочери пять лет. Зовут ее Юлька. Мне бы хотелось на нее посмотреть.
Тонина манит меня рукой.
- Почему ты не сдал сочинение?
Я пожимаю плечами. Мне разрешается покапризничать.
- Я такого сочинения писать не буду.
- Почему же? - Говорит она мягко, даже ласково. - Напиши, о чем ты мечтаешь, каким хочешь стать, какие черты тебе нравятся в других.
Я молчу.
- Напиши о тех, кого ты любишь. Ведь ты любишь их за что-то.
- Это ужасно - любить за что-то. Я люблю просто так, ни за что. Кажется, я излишне горячусь, но уже не могу остановиться. - Кто же по-честному напишет такое сочинение? Никто ведь наизнанку себя выворачивать не станет. А общие слова я писать не буду.
Общие слова пускай Черепанова пишет. Она корифей по общим словам.
- Ну ладно, - говорит Тонина. - А о чем бы ты хотел написать? Ты ведь любишь живопись? Напиши об этом.
Как все просто. Двоек мне не ставят.
К нам подходит завуч и елейным голосом говорит:
- Ну, как ваш любимый ученик?
- Мой любимый ученик отказывается писать общие слова, а я ему за это не хочу ставить двойку.
Пускай напишет о чем-нибудь своем. А у него есть о чем написать. Он у нас большой специалист в живописи.
Я и раньше замечал в ее голосе, поступках, разговорах желание сделать меня в глазах других лучше, чем я есть, защитить меня, нелепого в своей любви.
И я вдруг понял: вместе со мной она что-то свое защищает. А может, она знает о моей любви к ней и со мной в сговоре? Она старается со мной вместе скрыть это от чужих глаз. А может, я навыдумал себе все это?
Из школы мы выходим вместе. Я неудачно пытаюсь открыть перед ней двери. Я весь какой-то неловкий, не знаю, куда деть руки, ноги, и шея задеревенела.
Больше всего я обеспокоен тем, что она думает обо мне. Она так мало меня знает. Как она может судить, что я за человек, а значит, и любить меня? И я все время стараюсь сообщить ей побольше о себе.
Мне кажется, она меня для своего удобства создала, какого хотела: способный ученик, немного нахал, избалован вниманием взрослых, имеет свои довольно завиральные мнения и идеи, впрочем, как и положено в его возрасте. Мне это даже льстит, и я старательно играю свою роль, чтобы не разочаровать Тонину и не поставить в тупик.
У людей есть способность наделять других своими качествами и не видеть им не присущих. И я такой же, я ведь тоже вижу Тонину такой, как мне хочется, как мне ближе и понятнее.
Так каким нужно быть - для каждого другим или для всех самим собой?
Я окончательно запутался.
Теперь иду рядом с ней и мучительно думаю, как бы упомянуть, что на каникулах я прочел "Деревушку" Фолкнера.
- У вас бывает, что вы забываете сюжеты книг? - спрашиваю наконец. Год назад прочел Фолкнера и забыл начисто.
И ведь это правда. Забыл, в чем там дело.
- Ты, наверно, очень много читаешь, - говорит она, - но это тоже неплохо. У тебя идет процесс накопления. А отбирать будешь позже. Сюжета ты не помнишь, но ты вынес мысль, ощущение, аромат книги, правда?
- А интересно, почему люди читают книги, волнуются, переживают? Для чего вы читаете?
На минуту мне показалось, что она скажет, как отец когда-то: "Не задавай глупых вопросов". Но она ответила:
- Книги дают мне возможность быть там и с теми, с кем я не могу быть в действительности.
А я не могу быть в действительности с ней, и книги мне не помогут. Я и читаю, чтобы там, в книгах, найти подтверждение своим переживаниям.
- Ты сейчас читай "Войну и мир", заранее, чтобы к тому времени, как мы подойдем к Толстому, у тебя было все прочитано. Потом "Преступление и наказание". Читай русскую классику.
- А я еду на несколько дней в Новгород, - неожиданно говорю я. Маленькое путешествие.
- Один? - удивилась она.
- Ас кем же? Конечно, один.
- Ну что ж, счастливо. Расскажешь потом, как путешествовал.
Подошел ее автобус. Она уехала.
Оказывается, на улице теплынь. Я увидел все вокруг. Кирпичный дом, деревья в зарешеченных лунках на асфальте.
Я положил руку на ствол. Деревья живые, тепла и эластична кора, шелковисты листья, пористая древесина дышит.
Я шел домой и наслаждался зрением. С ней я слепну. Тысячу раз перебирал наш с ней разговор. Путешествие. Вот ведь вылетело. Теперь придется ехать обязательно и срочно.
Я давно задумал путешествие. И деньги есть - тридцать рублей, отложенные на зимние ботинки. Далеко не уедешь. В Таллин нельзя: Капусов подумает - обезьянничаю. По дороге домой зашел в библиотеку - взять путеводитель.
Мама, конечно, не захочет меня отпустить.
14
Двадцать пятое сентября.
Провожающие стояли по ту сторону автобуса и напряженно смотрели в лица отъезжающим через тусклые, в подтеках стекла. И хотя лично меня никто не провожал, я устал от этих гипнотических взглядов.
Наконец тронулись, провожающие поплыли назад, а пассажиры облегченно откинулись на спинки сидений.
Все-таки странное это чувство - уезжать. Завтра все здесь будет по-прежнему. Те же улицы, дома, люди.
Знакомые пойдут в школу и на работу. А у тебя все станет другим, новым и интересным.
У меня в портфеле подробный путеводитель. Я ехал осматривать достопримечательности и дышать воздухом путешествия.
За городом потянулись поля и леса. В селах подбирали пассажиров. Свободных мест не было. Какая-то бабка сидела прямо передо мной, на ступеньках у двери, подстелив голубую трикотажную майку. Каждый раз, когда нужно было впустить людей, она поднималась, забирала свою майку, потом стелила ее и опять садилась. У нее было коричневое заплывшее лицо и чистые глаза, как два озерца. Каждый раз, когда она, кряхтя, вставала, мне было стыдно. Вообще-то полагалось уступить ей место, но место у меня было нумерованное. Я мучился и продолжал сидеть. А она снова вставала и снова опускалась на ступеньки. Я имел право на свое место, я заплатил за него и должен был ехать пять часов, а бабка вышла через час. С другой стороны, я отравил себе жизнь.
Впереди все застило тучей. От этой синей тучи до горизонта протянулись тонкие, почти пунктирные линии, какие бывают на гравюрах, когда японцы изображают дождь. Где-то впереди, наверно в Новгороде, лило.
