Елена Матвеева - Черновой вариант
Внизу все всколыхнулось в неровном темно-сером освещении. Струились каменные стены. Лесенка тряслась, как в лихорадке.
Девушка, впереди меня, шла почти на четвереньках и постоянно останавливалась. Тогда останавливался и парень и я, само собой. Мы ждали, пока успокоится лестница.
- Тебе, мальчик, нужно было подождать, пока мы поднимемся, - сказал парень. - Большая нагрузка для лестницы.
- Ничего, - я неудачно попробовал пошутить, - вместе и грохнуться приятней.
- Ничего, ничего, втроем как-то веселее, - сказала девушка, и я исполнился к ней благодарности и преданности.
Я ее очень жалел. Никогда не видел, чтобы у человека так тряслись ноги. Они даже не тряслись, а вибрировали.
- Не бойтесь, - ободряюще сказал я, - держитесь крепче, я вас сзади страхую. Все будет в порядке.
И вот уже парень затопал по дощатому настилу, перекрывшему барабан, втащил девушку, а она, жалко улыбаясь, протянула руку мне. Глаза у нее огромные, в пол-лица. Девушка-стрекоза. Руки влажные от страха.
В барабане, по кругу, в рост блеклые, как в дымке, кирпичные фигуры. Походили вокруг. Я придумывал, что бы сказать. Ведь мы втроем ползли к куполу, опасности подвергались, это нас должно было сблизить.
Мы теперь вроде сообщники.
Под нами, в центре, - дыра, огражденная двумя перильцами. Из дыры свисает шаткая, уходящая далеко вниз, до хоров, струнка, паутинка, лесенка, по которой мы поднялись. Купол забит досками.
Парень нашел деревяшку, положил на перильца и полез, чтобы заглянуть в купол. Там тоже фрески. Мы с девушкой-стрекозой держим его за ноги.
- Ну, что там? - спрашивает она.
- Не разгляжу... - А через некоторое время: - Богоматерь! И какая! Клянусь, это достойно кисти Феофана.
Он прыгает в барабан. Под ним обламывается и падает перильце. Девушка лезть отказывается. Я лезу.
Перила опять поставлены. Над пропастью деревяшка. Они держат мои ноги. Заглядываю между досок.
Изо всех сил стараюсь что-то увидеть. Левая нога сползает. Предупреждаю, чтобы держали лучше.
- Держим. Ну, как роспись?
В куполе темно. С трудом угадываю светло-кирпичные очертания. Мне кажется, это серафимы - головки с крылышками.
- Прыгай сюда, - говорит парень.
Заставляю себя оторвать руки от купольных досок и с грохотом падаю в барабан. Перильце срывается и летит в дыру. Мы возбуждены и разговорчивы.
- Ну, как богоматерь?
- Приличная.
- Я же говорил.
Спускаемся. Он впереди, девушка за ним, я замыкаю. Внизу лежат перила, как буква "г". Смотрительница, молодая, черная, ест бутерброд и строго спрашивает:
- Вы что это хулиганите?
Мы еще больше развеселились.
- Разве мы похожи на хулиганов? - говорит парень. - Скорее уж мы похожи на благородных разбойников.
Смотрительница идет к двери и ворчит с полным ртом. Мы - цепочкой за ней. Девушка-стрекоза стучит о камень каблучками.
Открывается дверь, и вместе с лязганьем замка появляется ослепительный прямоугольник, в основании которого под лучами солнца блестит трава.
Гремит замок, смотрительница удаляется, и парочка уходит. Я обалдел на минуту. Уже и забыл, что мы не вместе. Втроем лезли, рисковали, прикасались к прекрасному, и вот на тебе, они уходят, даже не попрощавшись.
Я сажусь у стены церкви и смотрю им вслед. И вдруг девушка-стрекоза оглядывается и машет мне. На пальце сверкает обручальное кольцо.
Я достаю из портфеля яблоко и путеводитель.
Разве плохо, когда человек совершенно свободен, когда ему некуда спешить и вместе с тем он может пойти куда ему заблагорассудится?
Я листал путеводитель с картинками и искал ту церковь, где только что был. Я хотел выяснить, что за роспись была в куполе. Оказалось, что это никакой не Феофан Грек, а только школа его.
Мне плохо одному. Не могу один наслаждаться приключениями и Прекрасным. Я хочу, чтобы кто-то со мной вместе все это видел и переживал и было бы с кем вспомнить, чтобы это не осталось во мне, не погрязло в каждодневности, не умерло. Хорошо бы, рядом сидел сейчас... не Капусов, не Тонина, не отец.
Славик бы сидел. Мы бы с ним еще куда-нибудь залезли. А потом я бы спросил его: "А помнишь?.."
В Новгороде я был ужасно одинок, а хуже этого не бывает.
16
Вечером я уехал. В поезде еще раз прочел путеводитель, а потом рассказывал Капусову, как насыщенно провел время, как меня чуть не заперли на ночь в Софии и как все было здорово. Надеялся, что он упомянет о путешествии Тонине. Я был очень рад, что вернулся. Уезжать следует хотя бы ради того, чтобы возвращаться.
У меня было такое отличное настроение, что я ласково и покровительственно поговорил на перемене с Надей Савиной. Мы даже из школы возвращались вместе. Я ей рассказывал про свои приключения, и все выходило радостно и замечательно. Надя слушала не дыша и не знала - не для нее я разглагольствую. Иду себе и представляю, что Тонина рядом.
Надя, конечно, влюблена в меня. Но сегодня это почему-то не тяготило, может быть, потому, что я такой веселый и довольный. Сегодня я даже немного благодарен Наде за то, что она идет со мной, разув глаза и уши, как верный пес, с готовностью идти вот так хоть на край света.
И еще открытие. У Нади ярко-синие глаза. Прямо как васильки. Она постирала форменное платье и пришла сегодня в свитере. Свитер - синий. Встала к окну, солнце бьет, тут я впервые заметил - глаза у нее синющие. Синий свитер, синий взгляд. Смешно краснеет.
Она застенчивая, а отвечает у доски громко, четко выговаривал слова, будто смелости ищет в своем голосе, а сама боится сказать что-нибудь не так. Меня все это немного трогает, но я чувствую превосходство - ведь влюблена-то она - и веду себя свободно и немного небрежно.
17
Тридцатое сентября.
Несколько дней назад я сделал гениальное открытие. Теперь стены в нашей комнате увешаны "керамическими" плитками разной величины, очень красивыми по цвету. На них новгородские церкви.
Делается так. Берется дощечка и на ней из замазки вылепливается рельефная картина. Покрывается зубной пастой (иначе не ляжет акварель), раскрашивается.
Теперь пройтись по всему этому мебельным лаком, и дощечка готова. Акварель под лаком немножко плывет, и получаются подтеки, красочные наплывы - с виду настоящая керамика.
У меня открылся прямо-таки талант к лепке. Уже перелепил половину картинок из путеводителя. Мама восторгается, правда с некоторым недоверием. У нее совершенно не развит вкус. Она не чувствует дыхания современности. Поэтому на стенах у нас и висит газетница с вышитыми болгарским крестом ирисами и какаято пошлая ширпотребная картина изображение под китайскую акварель, рамка под бамбук. Розы, птицы и иероглифы.
Сегодня опять шел с Надей домой из школы. Она говорит:
- А у меня именины.
- Почему ты так думаешь?
- Я не думаю, я знаю. Вера, Надежда, Любовь и Софья. Тридцатое сентября.
- Хитро придумано. День рождения тебе и именины. А когда у меня именины?
- Вот этого я не знаю. Спрошу у бабушки.
И вдруг я раздобрился:
- Идем, я тебе подарок подарю, раз у тебя именины.
Повел ее домой. Перед Надькой мне ничуть не стыдно нашей газетницы, покрывала и горы подушек с кружевной накидкой. Тем более, Капусову она про газетницу и подушки не расскажет. Надька же влюблена, а любовь скрытна, это уж я знаю точно.
Привел я ее и поставил перед моими изделиями из замазки.
- Выбирай.
Сел за круглый стол, закурил, чтобы произвести на нее впечатление, и наслаждался ее растерянностью.
Она тоже села за стол, так, чтобы видеть пластины.
- Замечательно! - будто выдохнула. Сидела тихая, красная как рак, сложив на столе свои крупные, в цыпках руки, круглые, с круглыми же ногтями.
- Я тебе кофе сварю, раз уж у тебя именины.
А ты выбирай, не стесняйся. Сам делал.
Я вернулся. Она продолжала сидеть так же, как я ее оставил, с зачарованным синим взором.
- Неужели ты сам все это сделал? Из чего?
- Секрет фирмы. Только оно не совсем твердое. На стенку можно вешать, а ногтем ковырять нельзя.
Налил ей кофе.
- Ты сам выбери, - попросила Надя.
Я снял ей Софийский собор.
- Здесь, - показал, - я чуть не переночевал.
Она будто в лотерею выиграла. Как же это просто - сделать ее счастливой.
- Славно у вас, - сказала она.
- Не очень. - Я вздохнул. - Если бы у меня была своя комната, я стены обшил бы тростником, повесил бы фонарь и клетки с птицами.
Придумал я про комнату с ходу, но, кажется, ей моя идея очень понравилась. Ей все нравится, что касается меня. Если бы она не была в меня влюблена, с ней, наверно, можно было бы дружить. В сущности, она неплохая девчонка, искренняя, даже слишком.
Нужно быть хитрее, многое нужно уметь скрывать.
Я помог ей донести до дому "керамику", чтобы не помялась. Подарить бы Тонине что-нибудь такое, чтобы хоть не осчастливить, а доставить минутное удовольствие. Я бы месяц лепил.
18
Мама уехала в однодневный дом отдыха в Семиречье.
