Елена Матвеева - Черновой вариант

Матвеева Елена Александровна

Черновой вариант

Елена Александровна Матвеева

ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ

Первая книга молодой писательницы.

Повесть написана от лица школьника девятиктассника, который, рассказывая о своей жизни, хочет понять себя. Характер его еще не определился, он весь в борьбе с самим собой. И жизнь его не балует: умирает мать, не складываются отношения с отцом. Но Володя натура одаренная, с хорошими склонностями, он найдет свое место в жизни. Действие происхо дит в наши дни в Ленинграде.

ИЗДАТЕЛЬСТВО "ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА", 1980 г.

Елена Матвеева - участница VII Всесоюзного совещания молодых писателей, проходившего в Москве в 1979 году.

На таких совещаниях обстановка немного напоминает школу. Есть учителя, и есть ученики.

Трудные задачи тоже встречаются. И есть - как в школе - большие ожидания. Поэтому меня радует, что первая книга Елены Матвеевой выходит в свет.

Это повесть о современной школе. Мы говорили на совещании, что молодость - лучшее время для работы над книгами о ребятах и для ребят. Ведь все школьное еще так свежо в памяти. И не просто свежо. Вот почитайте, как пишет Елена Матвеева.

Такое впечатление, что она закончила свой десятый класс, пошагала дальше, а школьные дела и проблемы бегут за ней, не отпускают, тревожат и надо воротиться туда, в свои школьные годы: доспорить, довыяснить, доказать, доделать.

Надо заступиться за того, за кого не сумела заступиться девчонкой. Надо высказать свое мнение в том давнем споре, когда не нашлось убедительных слов. А главное, надо постараться понять всех тех, кого не смогла понять тогда, в свои четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать... Вот с этого стремления понять, влезть в кожу другого человека и начинается писатель.

И. Стрелкова

ПАМЯТИ БОРИСА БЕДНОГО

1

Первое сентября.

Проснулся я рано, а это со мной не часто случается.

Мать еще не ушла на работу, возилась в кухне. Закипал чайник. Не выходя из комнаты, я могу определить, что на плите - чайник или кофейник: чайник, закипая, всегда ворчит и барабанит крышкой, а кофейник хрюкает.

Я лежал с открытыми глазами и думал: только бы не вошла мать. Только бы не вошла. Притащится и обязательно все испортит. Одним присутствием. Но будильник громко отстукивал свои единицы времени, а мать не появлялась. Тонины в комнате тоже не было. Впрочем, была. Как всегда - вокруг меня. И я нежился, будто в гамаке, сплетенном облаком ее волос, улыбкой, движениями губ, глаз и запахом, главное, запахом, одурманивающим, горьковато-терпким запахом заморских духов каких-то. Так всегда, если я один, а иногда даже и при людях.

Я посмотрел на часы. Минут через двадцать мать уйдет на работу. Чтобы не встречаться с ней, промчался в ванную комнату, запер дверь и пустил воду. Потом забрался в ванну и закурил.

Курить я начал недавно. От сигарет, тем более натощак, кружится голова. Мне приятно, будто я в лодке.

Кем я себя представляю, когда лежу в ванне с сигаретой в зубах и слушаю ласковое журчание воды? Не могу сказать. По крайней мере не собой. Хотя, пожалуй, и собой, только сильно улучшенным: взрослым, самостоятельным, чуть небрежным - я мужчина, я личность, реагировать на мелочи у меня нет времени и желания. Лица красивее, чем есть, не надо, но, конечно, решительнее и мужественнее. Женщины... Они чувствуют во мне силу. Они боятся влюбиться в меня.

Я вижу свои тощие конечности, узкую грудь. Бледная, младенчески гладкая, лишенная всякого признака волосатости кожа. Обидная картина. Но это не мешает мне наслаждаться теплом и безопасностью. Здесь, в ванне, я на далеком острове. Никто и ничто не ворвется в мое одиночество, в мою тайную жизнь, которая имеет свойства рушиться от малейшего вторжения действительности. Вот такая это жизнь. Ну и пусть. Зато она моя. Я выпускаю сигаретный дымок, и в его желто-голубых нитях тоже Тонина.

Вообще-то она Антонина. Но имя это мне не нравится. Антонина - Тоня. Мещанское что-то. А Тонина - это заводь, это цвет дыма, и будто прыгаешь на туго натянутом брезенте. Загадочность и мелодичность.

По-моему, хорошо для женского имени.

Действительность - это моя мать. Конечно, готово дело, она уже под дверью:

- Ты будешь на завтрак колбасу?

- Мне все равно.

- Ты опять куришь? (Угрожающе.)

- Курю.

- Прекрати сейчас же!

- Прекратил. (Вполголоса: "Как же. Жди".)

- Я ухожу на работу.

- Ладно. (Вполголоса: "Давай, давай".)

- Что ты там бурчишь?

- С собой разговариваю.

Перед уходом опять подошла к двери:

- Я ухожу! Окурки за ванну не бросай.

- Понял.

Хлопнула дверь, повернулся ключ. Мать ушла.

И, как всегда, задним числом, мне стало ее жалко. Она, наверно, ждала: раз уж я так рано проснулся, то посижу с ней в кухне и мы поговорим о погоде, о том, что хоть колбаса и совсем свежая, но все-таки вчерашняя и ее нужно поджарить, а из десятка яиц по девяносто копеек три опять оказались тухлыми. Мать была бы довольна. Ей ведь так мало нужно.

Если бы человек жил сначала на черновик, а потом на чистовик, я бы многое переделал. Я бы заботливее и внимательнее относился к матери. Но я не хоте.гГ бы повторить свою жизнь. Все началось бы снова, и мне до встречи с Тониной оставался бы миллион лет. Я не хотел бы вернуть даже каникулы. Я очень ждал сегодняшнего утра.

Иногда даю себе слово: с завтрашнего дня постараюсь быть хорошим, добрым и делать то, что нужно.

Хотя чаще я намечаю начало новой жизни с понедельника. А в каникулы установил себе срок-максимум:

первое сентября. Вот сентябрь и пришел, а я вообще забыл о своем решении и заперся в ванной. Опять не получилось начать жить на чистовик. Может быть, это просто свидетельство, что ничто человеческое мне не чуждо?

Я выпустил из ванны воду, вытерся и пошел в комнату. Наша квартира коммунальная, но соседку мы видим раз в год по обещанию. У нее дочь вышла замуж за немца, и соседка по вызову в ГДР внуков нянчит.

Ей хорошо и нам.

Наконец-то один! Я пил чай, смотрел в окно, разгуливал из прихожей в кухню, в комнату. Люблю оставаться один. Жду этого момента, а потом самоупоенно бездельничаю. И Тонина порхает в воздухе.

Я уже тогда знал, что опоздаю в школу. Не собирался опоздать и все-таки хотел.

На школьном дворе и в вестибюле было пусто. Подходя к лестнице на второй этаж, я услышал смех Тонины и испугался. Она всегда очень громко смеется, одновременно торжествующе и удовлетворенно. У меня внутри живота будто кишки кто-то в кулак сжал. Я, не оглядываясь, выскочил из школы и долго еще не мог отдышаться. Дрожь в руках и ногах.

На улице по-прежнему солнце. Ничего не изменилось. Ну конечно же, я пробыл в коридоре не больше двух минут. Увидел стены, по которым скучал все лето, услышал ее смех и остался незамеченным.

Я махнул подальше от школы и стал шляться, разглядывая витрины, прохожих и дома. На улицах я всегда ищу Тонину. В автобусе, в метро мы можем случайно столкнуться. Бегу в магазин или в кино и знаю:

она там. Но город большой, соседа по лестнице можно год не увидеть. А я все жду встречи с Тониной.

Внезапной. Хочу этого и боюсь. Иногда и гуляю ради такого состояния желания и боязни. А лучше всего встретить ее так, чтобы она меня не увидела.

Еще бывает, найду похожую на нее со спины женщину и тащусь за ней, воображаю, будто это Тонина.

И лица ищу похожие. Но этот тип лица редко встречается.

Сейчас я точно знаю, что не встречу ее. Она ведет урок литературы в нашем девятом "А". И мне странно хорошо и спокойно. Даже тело движется свободно, как хочет. Я не вжимаю живот, не выпячиваю грудь, не расправляю плечи, не напускаю на лицо значительность, как обычно, потому что всегда готов наткнуться на нее.

Или вдруг она в автобусе едет и в окно смотрит, а я, ссутулясь, как кочерга, иду с тупой рожей.

Магазины еще не открыли. У комиссионного целая очередь с сумками, а один мужик с мешком, по очертаниям мешка понятно - у него там люстра. Мое знакомое кафе тоже закрыто. Двери распахнуты, а в дверях стул. Я еще походил по улочкам, заглядывая во дворы.

В одном бил фонтанчик, а в чашке фонтанчика купались воробьи. Здесь я посидел на скамейке. Потом обошел двор и прочел все надписи на асфальте: "Я люблю Вову", "Пират", а на стене: "Танька - дура". Интересно, кто же такая эта Танька?

В одиннадцать открыли кафе. Я зашел и взял чашечку черного полупрозрачного кофе без сахара. Хотел купить сахар и пирожок, но не купил, потому что представил: Тонина видит, как я невозмутимо беру кофе без сахара, сажусь за столик и, задумчиво глядя перед собой, мелкими глотками уничтожаю этот благородный напиток. И думаю о чем-то существенном. Рядом на подоконнике, в крышке от торта, свернувшись, спит кошка.

Я тешу себя мыслью: она не найдет меня в классе и, может быть, удивится, где же я, почему не пришел.

Заболел? И, может, ей станет чуть-чуть грустно (вдруг она хотела меня видеть) и скучно вести урок, потому что я не слышу, что она говорит. А еще меня не покидало беспокойство: сам себя лишил возможности сидеть сейчас с ребятами, слышать ее, смотреть на нее, придется объясняться с нашей классной за прогул, а еще все это глупости, и сам я мучаюсь, чтобы ее помучить.