Иван Багмут - Записки солдата
У меня очень болела лапка от карандаша, и была надежда, что план «два» избавит меня от тяжелой работы. Теперь надежда бесповоротно лопнула. Жаль, но ничего не поделаешь… Вздохнув, я пошел в лабораторию посмотреть метеосводку, которую вывешивали на стене.
Температура воды в прудах поднялась уже до четырнадцати градусов. Еще неделя-другая, вода нагреется до восемнадцати, и начнется нерест карпов, подкармливание рыбы. В нагульных прудах уже прилаживают столики для раскладывания кормов.
Меня лихорадило: а что, если я не успею написать письмо и Пуголовица с Ракшей, обокрав пруды, сбегут?
Нервно облизываясь, я сел в углу и наблюдал за лаборанткой. Она смотрела в микроскоп, потом записывала что-то, снова заглядывала в окуляр, снова записывала. Затем вынула из-под объектива стеклышко, взяла другое, капнула на него какой-то густой жидкости, поставила стеклышко на место и снова принялась смотреть и записывать.
Вошел профессор, спросил:
— Ну как?
— Развитие планктона высокое. Вот расчет.
Профессор заглянул в микроскоп, затем в бумажку.
— Хорошо, — сказал он. — Отдайте это в контору, там подсчитают, сколько добавлять в пруды корма.
Когда лаборантка и профессор вышли, я вскочил на стол и приложил глаз к микроскопу.
— Ух ты! — воскликнул я от неожиданности, увидав необыкновенные существа, похожие на причудливых жуков. — Как они могли поместиться на таком маленьком стеклышке? Ой, как же я позабыл, что микроскоп все увеличивает?
Присмотревшись внимательнее, я догадался, что удивительные существа — циклопы и разные другие рачки, а также дафнии, только совсем молоденькие и потому такие маленькие, что их можно разглядеть лишь под микроскопом.
Тут же на столе стояли банки с червями, мотылями и личинками разных других насекомых, живущих на дне прудов. Это корм для взрослых карпов. Особенно много было красных мотылей — личинок хиропомид, потому что это основная пища карпов. Я так увлекся рассматриванием водяного царства, что нечаянно зацепил какую-то банку, и она со звоном упала на пол.
Не успел я спрятаться, как лаборантка вбежала в комнату и увидела мой хвост.
— Эти проклятые кошки испортят мне всю нервную систему, — пробормотала она.
— Простите, — сказал я. — Во-первых, я не кошка, а кот, а во-вторых, я нечаянно.
Но она схватила веник и, пока я успел выбежать из лаборатории, дважды стукнула меня по спине.
Всякая несправедливость глубоко возмущает меня, а несправедливость в отношении меня самого — в особенности. За что бить? Я же уронил банку не нарочно! Обиженный, с болью в спине и с еще большей в душе, я шел домой, и весь мир казался мне жестоким, недобрым, недостойным любви.
Вдруг в бурьяне что-то зашевелилось, и я приготовился к обороне. Но тревога оказалась ложной: из лебеды выглянул испуганный котенок-стиляга.
— А, романтик-паразит! — приветствовал я его. — До каких пор можно сидеть у матери на шее?
— А, кошачий мессия! — ответил мне в тон стиляга. — До каких пор вы будете вмешиваться в мою жизнь?
Ошеломленный такой непочтительностью, я на некоторое время потерял дар речи. Опомнившись, я решил не ругаться и показать этому грубияну с закисшими глазами свое моральное превосходство.
— Я желаю вам добра, — сказал я.
— В самом деле? — нагло сверкнул он глазами.
— Да, в самом деле, юноша. Почему вы не трудитесь?
— Нет достойного дела.
— Какое же дело вы считаете достойным?
— Ну, какое! Какое-нибудь необычное, не такое, как у всех.
— А почему именно вам должны предоставить необычную, особенную работу?
— А почему именно вы работаете у профессора, а мне предлагаете ловить мышей у какой-то школьной уборщицы? — нагло ответило вопросом на вопрос это жалкое создание. — Назначьте меня к профессору, или к министру, или к директору продмага, и я тоже буду работать.
Я улыбнулся, вспомнив, что, до того как попасть к профессору, жил как раз у школьной уборщицы.
— Вы же знаете, что такой работы здесь сейчас нет, — сказал я, теряя терпение.
— Нет такой — не надо никакой.
— А есть что станете?
— Ну, это проза…
— А без этой прозы сдохнешь! — не сдержал я грубое слово.
— Не сдохну, у меня есть мама!
— Я на месте вашей матери не давал бы вам есть…
— А! — вдруг подпрыгнул он. — Так это вы подбиваете маму, чтобы она перестала меня кормить?! Вы?! Бессердечный сибарит! Профессорский лакей! Ну, хорошо! Я не буду ничего есть и сдохну с голода! Пусть тогда мама поплачет! Нарочно сдохну! Всем назло!
— И правильно сделаете, — сказал я совершенно серьезно. — А главное, логично: не хочешь работать — не ешь!
Романтик посмотрел на меня гноящимся глазом, помолчал и, отойдя на несколько шагов, крикнул:
— Как же, сдохну! Дожидайтесь!
И скрылся в зарослях лебеды.
— Паразит! — выругался я.
Новый сговор жуликов
После обеда я принялся за выполнение операции «Взрыв» и, преодолевая боль в коготках, дописал первое слово: «Расхититель».
Вдруг меня вызвал Грей и таинственно сообщил, что пришло письмо Петренко. Поручив ему проследить за письмом и узнать о предстоящем приезде «тетки», я пошел развлечься, половить мышей в амбаре. Кстати, мышей там стало значительно меньше: мой призыв уничтожить вредителей дошел до сердца соплеменников. Кот-подхалим даже предлагал созвать общее собрание и наградить меня грамотой, где было бы отмечено мое личное участие в проведении кампании. Когда слух об этом дошел до моих ушей, я категорически отказался, и должен сказать, что мой авторитет после этого значительно возрос. Странно, люди часто не понимают этой простой механики: меньше думать об авторитете и больше о деле, и авторитет укрепится сам.
Поймав мышь, я ощутил новый прилив физических и моральных сил. В такие минуты хорошо думается, и я решил еще раз проанализировать обстановку.
«Сказал ли Веремиенко директору о гнусном предложении Петренко-Пуголовицы? — поставил я себе вопрос и ответил: — Нет, иначе Пуголовицу сняли бы с ночного дежурства». Обидно было за парня, решившего, что «моя хата с краю». А как облегчил бы он борьбу, рассказав руководству о воровских намерениях Пуголовицы!
Прибежал Серенький и знакомым мне тоном детектива бросил:
— «Тетка» приезжает завтра в двадцать два ноль-ноль.
Вечером дома говорили об отъезде профессора. Костя с женой уговаривали его остаться еще на несколько дней, но он не мог: дела призывали в институт.
— А как с Петренко? — спросил профессор.
Я старался не пропустить ни слова.
— Хорошо бы оставить его у нас. Думаю, институт обойдется без него несколько недель… — засмеялся Костя.
— Я не возражаю, но лучше спросить его самого.
На миг в выражении Костиного лица появилось что-то новое, но я не разобрал, что именно.
Позвали Пуголовицу. Я не сводил глаз с Кости, но прежнего выражения на его лице уже не было.
Пуголовица согласился остаться на горячую пору нереста карпов, и я радовался, что успею осуществить операцию «Взрыв», хотя и придется повозиться с писанием.
На другой день, отдыхая от писанины (коготки ужасно болели!), я осмотрел нерестовые пруды. Температура воздуха неуклонно повышалась: скоро наступит время, когда карп начнет метать икру.
Я обошел не все пруды, их более двух десятков, и все похожи друг на друга, как мышата. Воду в них еще не напустили, и можно было ходить по дну, заросшему мягкой травкой, которая называется лисохвостом. Должен сказать, что название выбрано на редкость удачно: у жены профессора была горжетка из лисьего хвоста, на которую я как-то улегся спать (это было одной из причин обострения наших отношений с профессоршей), и я уверяю, что трава значительно нежнее лисьего хвоста.
На берегу каждого пруда выкопали по две ямы глубиной с метр. От каждой ямы шла к пруду небольшая канавка, а на дне ям лежали кучи компоста. Прежде я путал компост с компотом и компостером, но это совсем разные вещи. Компост — сильно унавоженная почва.
Скоро в ямы напустят воды, и в ней расплодится масса дафний и циклопов.
По канавке они поплывут в пруд, а там их съедят мальки карпа.
Потом я осмотрел нагульные пруды, где устанавливали под водой кормовые столики.
Вернувшись домой и пообедав, я, хоть и устал, опять взялся за писание. Лапка немного отдохнула и не так болела. Я хорошо поработал три часа и написал третье слово. Потом, спрятав бумагу и карандаш, забрался в угол под кровать, чтобы избежать Леночкиных ласк, и скоро уснул крепким сном, как всякий, кто хорошо потрудился.
Разбудил меня Серенький. Часы показывали около восьми вечера, следовало спешить. На наше счастье, к прудам шла машина, и через четверть часа мы оказались на месте.
