Путешествие на «Тригле» - Святослав Владимирович Сахарнов
20.00
Двадцать ноль-ноль —это восемь часов вечера. По-корабельному.
Я давно уже понял: на корабле всё не так, как на суше.
Пол называется палуба. Комната — каюта. Наш капитан вместо ко́мпас говорит компа́с, вместо маяки́ — мая́ки.
Но путанее всего — время.
Дома у меня на столе стоял будильник. На нём были числа от 0 до 12. Половина пятого была половиной пятого. Стрелки я мог крутить, как хотел. Время подчинялось мне.
На «Тригле» всё оказалось не так.
В первый же день ко мне подсел капитан и объяснил, что время бывает судовое, солнечное, звёздное, среднее.
И каждое — разное. Половина пятого — это может быть:
и 4.30
и 16.30
и 16.25
и 23.10
и все что угодно.
На корабле есть такие часы — хронометр. К ним нельзя прикасаться. Когда с хронометром нужно что-нибудь сделать, его сносят на берег и специальные люди колдуют над ним.
Время — это наука.
Я понял: время подчиняется не художникам, а учёным и морякам.
Тригла
Я часто думал: почему наша шхуна называется «Тригла»?
— Три иглы?
— Три угла?
В оркестре есть такой инструмент — триангль. Треугольник. Если по нему ударить палочкой, раздаётся малиновый звон: денн-н-нь…
Как-то утром мы решили половить рыбу. Я, Дима и капитан.
За борт на капроновых жилках были опущены крючки с наживкой.
Капитану повезло. Его жилку сразу потащило в сторону. Он дёрнул. Жилка задрожала. Неторопливо смотав её, он вытащил на палубу рыбу.
Замечательную рыбу. Пёструю как птица, большеголовую, золотисто-бурую с голубыми плавниками.
— Морской петух, — сказал капитан, — тригла.
Так вот оно что! Наша неказистая шхуна называется именем этой красавицы!
Я долго разглядывал триглу, а когда вернулся к своей жилке, она тоже была туго натянута.
Я дёрнул — что-то сопротивлялось.
Все лица с любопытством повернулись ко мне.
Я торопливо начал выбирать удочку.
Наконец в воде показалось что-то жёлтое. Ещё одна диковинная рыба!
Я потянул — из глубины всплыл Венин бриль, аккуратно насаженный на крючок.
Бессовестные!
Я дёрнул — и… о счастье! — бриль отцепился. Поблёскивая полями, он снова погрузился в море.
Я оглядел шхуну.
Кая и Марлен смотрели в сторону.
Веня улыбался. Его чёрные волосы свободно развевались по ветру.
— Кого поймал? — спросил, подходя, Дима.
Лицо у него было каменное.
— Триглу, — как можно небрежнее сказал я. — Сорвалась.
— Ах, вот что!
Губы у Димы задрожали от смеха.
— Рыбу не мог вытащить, — сказал он и ущипнул себя за бороду. — А ещё Айвазовский!
Айвазовский
Айвазовский был художник.
Он жил на берегу моря, в Феодосии.
В шторм он раскрывал настежь окна своего дома и писал картины.
Солёные брызги летели на неоконченное полотно.
Он писал много.
Он написал очень много картин. Несколько тысяч.
И на всех было море.
Море утреннее и вечернее, море спокойное и в бурю, море у берегов России, Италии, Африки.
У Айвазовского есть картина «Наполеон на острове Святой Елены». Этот остров находится в Атлантическом океане. На картине бушуют волны. Они пенятся у подножия отвесной скалы. На вершине скалы стоит маленькая фигурка Наполеона.
Айвазовского не интересовал французский император. Его интересовало море. Что бы он ни писал, — он писал только его.
Как рыбы съели мою картину
А мои картины не писались.
Картонки, заготовленные для них на берегу, сырели и покрывались плесенью.
Я уставал. Я работал в воде часами. На шхуне я только спал.
И вдруг мне в голову пришла блестящая мысль. А что, если написать картину под водой?
Там так здорово!
Я сказал об этом товарищам.
— Для такого дела не жалко и акваланга, — сказал Марлен. — Пустим тебя на конце, чтобы не утонул. Будешь писать рядом со шхуной.
Конец — тонкая верёвка. Её прицепили мне за пояс. Чтобы кисти не всплыли, к ним привязали гайки.
Алюминиевый лист — вместо картона — принёс из машины капитан.
На меня навьючили акваланг, и я полез в воду.
Пять метров глубины. Светло как в студии!
Отчаянно пузыря и болтая ногами, я стал устраиваться. Положил лист, краски. Сидеть на дне оказалось страшно трудно. Я всё время всплывал и переворачивался вверх ногами.
Тогда я стал плавать вокруг листа. Подплыву, сделаю мазок — и поплыл дальше. Мазок за мазком.
И картина начала получаться.
Я писал подводный лес — бурые водоросли и лиловую даль, чёрные камни и кроваво-красных рыбок-собачек.
Очень хорошо!
Но тут появились зрители.
Стайка чёрных монашек-ласточек остановилась около меня. Подплыл круглый, как блюдце, с чёрной отметиной на хвосте карась-ласкирь. Он уставился плоскими глазами на картину и начал задумчиво жевать губами.
Подошли серебристые кефальки. Самая храбрая из них подплыла к листу и клюнула его.
Её примеру последовали подруги.
Я не сразу понял, в чём дело.
Рыбы выскакивали одна за другой вперёд и — тюк! — ударялись губами о картину.
И вдруг я увидел: они едят краски! Замечательные краски, приготовленные на чистом растительном масле.
— Кыш! Кыш!
Я замахал руками и тотчас же очутился метрах в десяти от картины.
Разбойницы-рыбы почувствовали свободу. Они дружно бросились вперёд… и, когда я вернулся, на алюминиевом листе лишь кое-где пестрели остатки краски…
Я дёрнул за верёвку: «Тащите наверх!»
Картины не существовало.
Плов из ракушек
Мы работали в Голубой бухте уже неделю. Нам надоели консервы и чёрствый хлеб.
— Сегодня я приготовлю вам плов из ракушек! — сказал капитан.
ПЛОВ — ЭТО ХОРОШО!
По этому поводу Марлен объявил выходных полдня.
Капитан оживился. В
