Альма. Неотразимая - Тимоте де Фомбель
– Девочке нужно срочно поговорить с кучером.
– Довольно шутить, – отвечает Салливан.
Кортес разворачивается.
– Куда вы?
– Мы уезжаем, – говорит купец.
– Немыслимо!
Кортес спокойно выходит из конюшни. Салливан бежит следом.
– Войдите в моё положение, – говорит он, – вот-вот будет полночь…
Управляющий смотрит на небо. На нос ему только что упала капля.
– Боже мой, дождь…
– Прощайте, – говорит Кортес.
– Постойте!
Музыка вдали зазвучала торжественней. Заветный час близится. Салливан представляет ярость хозяйки, если купец уедет вместе со своим хлопком. Он сдаётся:
– Хорошо. Я покажу девчушке бараки.
Все трое останавливаются.
– Но вы, – говорит он Кортесу, – вы пока отгоните повозку к навесу у птичника.
Салливан уходит вместе с Альмой. Он то и дело поднимает руку вверх ладонью, опасаясь новых капель. Дойдя до изгороди, сердито окликает губернаторскую стражу:
– Пропустите её и смотрите за ней как следует. Она ищет кучера госпожи Лашанс.
Салливан убегает со всех ног в сторону господского дома.
Падают новые капли, с голубиное яйцо. Обрывками доносятся аплодисменты.
* * *
Ноэль Вандом сидит с виолончелью и следит за стрелкой на подвешенных к пюпитру часах. Он должен заиграть ровно в полночь, подав тем самым сигнал к началу. Остальные музыканты ждут его знака. Они сидят в беседке и единственные не замечают, что начинается дождь. Гости самоотверженно стоят в саду между клумбами, ожидая появления всадницы и фейерверка.
Ноэль Вандом старается не отвлекаться. Однако забот у него много. Завтра его квартет покинет этот материк, но никто их нигде не ждёт. Тем более при Венском дворе, где они не бывали отроду. Вандом – скромный скрипичный мастер из Парижа, решивший попытать счастья в Америке вместе с тремя товарищами. Два года назад он продал свою мастерскую, где чинил инструменты. И покинул Европу. Но странствия не задались. В этих диких, работящих землях починщик скрипок никому не нужен. Четверо приятелей немного поработали столярами в Нью-Йорке, Бостоне и Филадельфии. Там-то, шлифуя деревянные панели в кабинете одного пенсильванского депутата, Вандом и добыл всё необходимое для сургучных печатей, которыми снабдил собственноручно написанные рекомендательные письма. Ночами они играли для себя и для бродячих собак. Но никогда не выступали перед Джорджем Вашингтоном, который, впрочем, к музыке равнодушен.
Концерт в поместье Лашанс должен оплатить им дорогу домой. Им удалось выдать себя за личный квартет австрийского императора. Парики они украли из багажа в дилижансе. Всё, что есть у них австрийского, – это возгласы «Ja, ja, jawohl!», которыми они неустанно обмениваются.
Полночь. Смычок Ноэля Вандома приходит в движение. Альт с двумя скрипками вторят ему. Дождь, похоже, не усиливается. Собравшиеся оптимистично шепчут друг другу, что гроза обходит их бал стороной. Все ждут появления Изабеллы Бубон-Лашанс. Через изгородь вдруг перелетают пять дымных зарядов. Ограниченный гибискусом и факелами квадрат служит сценой. По траве стелются плотные синие клубы. Все аплодируют.
Музыка звучит драматичнее. От виолончели ком подступает к горлу. Ноэль Вандом сам сочинил эту пьесу по случаю бала. Вторая скрипка, рядом с ним, интерпретирует тему несколько вольно, но Вандому нравится, что его музыканты и серьезную музыку играют, будто на сельских танцах в Иванову ночь.
Стоя среди гостей, управляющий Салливан не сводит глаз с синеватого облака. Лошадь с наездницей вот-вот должны появиться. Дым расползается между факелов как большой гриб. Все ждут. Капли падают чаще. Они уже не с голубиное яйцо, а скорее с крохотный мячик: их больше, и сыплют они плотнее. Отбивают дробь по земле между зрителями. Поначалу парики, шляпы и причёски защищали от ливня. Но вскоре головные уборы намокли как губки. Полный разгром, полный провал. Все суетятся, кричат, намокшие костюмы тяжелеют, тянут вниз. Сидящие лицом друг к другу музыканты ничего не замечают. Они под крышей и продолжают играть «Сонату для всадницы», хотя последняя никак не показывается.
У Ноэля Вандома в глазах стоят слёзы. И не зря. Пьеса прекрасна. Музыканты переглядываются с чувством.
Позади них – светопреставление. Все бегут к усадьбе. Маски линяют, ткань липнет к телу. Две женщины в панике сцепились причёсками. Они бегут в разные стороны, падают навзничь. Катаются по траве, дрыгая ногами. Остальные бегут прямо по ним.
Главная аллея – поток, в котором плавают шейные платки, маски с перьями, соломенные шляпки. Мужчины забыли о галантных манерах. Они борются за жизнь, цепляясь за любую подвернувшуюся руку, пояс, юбку. Самые удачливые уже внутри дома. Они кричат во всё горло, зовут своего кучера, торопят лакеев, чтобы поскорее убраться отсюда.
– Валентен! Уильям! Где наши лошади?
Никто не хочет, чтобы его заметили в таком виде. Один из спасшихся обернул ажурную скатерть вокруг пояса. Он плачет. У него пропал парик и туфли. Он бормочет:
– Зелёные туфли на каблуках в два дюйма…
Музыканты в саду непоколебимы. Они играют третью часть сонаты. На партитуре Вандом написал маленькими наклонными буквами: «adagio». Эта часть самая неспешная, свободная и прочувствованная из всего, что он когда-либо сочинял. На репетициях он говорил друзьям: «Когда играете, представляйте, будто ваша возлюбленная мчится в ночи верхом прямо к вам».
Каждый пытается это представить: отрешённые взгляды, взволнованные руки. Они вкладывают в игру всю душу.
Синеватое облако перед ними постепенно рассеивается. Порох прогорел, факелы потрескивают, капли дождя прибивают витающую в воздухе цветную пудру. Лишь один зритель не сдвинулся с места. Салливан. Он, мокрый с головы до ног, надеется на чудо. Смотрит на облепившую гибискусы синюю грязь. И не слышит музыкантов, чьи возлюбленные всё ещё скачут в ночи замедленным галопом.
Из-за изгороди выползает нечто бесформенное. Салливан отпрянул. Он подумал, что вышедшая из берегов Миссисипи принесла в сад крокодила. Но это Изабелла Бубон-Лашанс. Она ползёт на локтях. Маска, линяя, окрасила её лицо в морковный цвет. Она беззвучно ловит ртом воздух. В обшитых золотом петлицах её охотничьего костюма торчат ветки. Она медленно поднимается из грязи.
* * *
Альма входит в последнюю хижину. Здесь спит дюжина мужчин. Остальные она уже осмотрела. В руке у неё фонарь: она отобрала его у стражника, который старается не отставать. Она будит спящих, светит в их усталые лица. Дождь беззвучно гаснет в соломенной крыше.
– Вот он, – говорит стражник.
Он указывает на несчастного кучера в углу. Тот подложил свой красный камзол под голову, свернув подушкой.
– Нет, – говорит Альма, – не может быть.
Кучер открывает глаза, заслоняется рукой от света. Конечно, это не Лам.
Альма видит страх в глазах старика. Ей становится стыдно. Уже много месяцев она ищет Лама и скользит мимо чужих страданий. Она
