Кошачья голова - Татьяна Олеговна Мастрюкова
Мама поманила меня за собой, и, прикрыв дверь их комнатки, мы вышли во двор и сели на лавочку.
Хозяева были где-то заняты своими делами. Жарило солнце, со стороны цветочной грядки веяло густым медовым ароматом. Мимо с громким гудением пролетел огромный шмель. Под нашими ногами куры лениво клевали шелуху от семечек, а мама рассказывала мне, как Ульяна Ильинична спасала Алину от икотки.
Это настолько не соответствовало радостной, умиротворенной летней атмосфере вокруг, что казалось
еще более жутким, но мама улыбалась и вытирала непроизвольно текущие слезы. Слезы не отчаяния, а облегчения.
Алина, по словам мамы, проснулась утром сама и первый раз поела с удовольствием. Потом даже самостоятельно вышла из дома. Правда, вскоре опять обессилела, и ей потребовалось посидеть на ступеньках крыльца, чтобы переждать головокружение и дрожь в ногах.
До дома знатки мама с Алиной добирались медленно, но без остановок. Не разговаривали, но маме показалось, что Алина уже чувствовала приближение избавления. На перилах крыльца висел передник, который, оказывается, Алина всегда надевала во время визитов к знахарке. Мама сказала, что сестра сама надела его, маме даже не пришлось помогать.
В домике Ульяны Ильиничны, несмотря на знойное марево на улице, было оглушающе жарко из-за растопленной печи. Едва они зашли в комнатку знахарки, Алинино лицо внезапно исказилось, она отшвырнула стул и стала очень громко материться.
Я бы ни за что не поверил, не скажи об этом мама. Алина никогда не позволяла себе ругаться матом при взрослых и дома, тем более — при родителях. Мама сказала, что она и сама слов таких не знала. Как будто ругался какой-то пьяный мужик с социального дна, а не юная девушка из приличной семьи. И ужасно было в свой адрес такое от собственной дочери слышать. Приходилось напоминать себе, что это не Алина, не мамина девочка. А вот Ульяна Ильинична и ухом не повела, вообще внимания не обратила, хотя поток брани был обращен в первую очередь на нее и потом уже на маму. Старушка с неожиданной силой усадила Алину на другой стул и, удерживая ее за плечи, а сама откинув голову, стала читать какое-то заклинание.
— Вроде по-русски говорила, а непонятно что.
А студент хотел, чтобы я слова записывал, ха! Да зачем вообще я про него вспоминаю теперь…
Алину страшно ломало и корежило, но она не могла вырваться из-под рук знахарки, продолжающей держать ее за плечи. И встать не могла, словно была привязана к стулу.
Мама особенно не вдавалась в подробности, но даже при одном воспоминании побледнела так, будто сейчас в обморок упадет.
Не моя сестра и не мамина дочь, а Палашка страшно и оглушительно выла на разные голоса. Жужжала, как муха. Орала, как от боли. Пот ручьями лился с Алининого лица, и непонятно было: из-за жары растопленной печи или от напряжения.
Ульяна Ильинична в какой-то момент резко развернула Алину вместе со стулом к себе и обеими руками пригнула голову вниз, надавливая на затылок. Мою бедную сестру стало рвать какими-то водорослями и жуками. Теперь мама поняла, зачем нужен был передник.
Очень трудно было сдержаться и не броситься к мучающейся Алине. Особенно когда она вдруг как-то обмякла и тихонько заплакала, совершенно по-человечески. Руки упали плетьми вдоль тела, плечи опустились, и старушке пришлось удерживать Алину, чтобы она не уткнулась лицом в свои колени, прямо в отвратительную рвотную массу. Тут потребовалась мамина помощь. Пока мама держала в объятиях дочь, знахарка ловко сдернула с Алины передник, стараясь не расплескать содержимое, завязала узлом и запихнула в туесок. Потом, не теряя времени, распахнула дверцу печной топки и кинула передник прямо в огонь. Тут же поднялся такой свист и треск, будто в печь засунули петарды.
А Алина обнимала маму, прижималась к ее плечу и продолжала плакать, как маленький ребенок, которому очень страшно и больно. Мама, когда рассказывала об этом, тоже заплакала и целую минуту сидела, закрыв лицо руками.
Потом Ульяна Ильинична и мама обмывали Алину наговоренной водой, знатка окуривала ее пучком каких-то трав, гладила ладонями по голове. Сестра под ее руками начала улыбаться и засыпать, продолжая прижиматься к маме.
Мама замолчала, плача и улыбаясь одновременно.
— Мам, ну теперь все? Все в порядке? Из Алины ведь все вышло, да? — с надеждой спросил я. У самого в глазах защипало.
Улыбка на мамином лице слегка померкла. Мама быстро вытерла слезы, выпрямилась и посмотрела на меня:
— Тут все не просто, Егор. Я тоже думала, что все в печке сгорело и теперь нашему кошмару пришел конец. Ульяна Ильинична потом будет пепел выгребать и еще какие-то с ним обряды проводить, но этого недостаточно. Чтобы совсем беса изгнать, нужно найти вещь, в которую колдун или колдунья засадили его при создании. А у нас такой вещи нет. Ульяна Ильинична говорила, что на кошачью голову сделано.
— И мне сказала кошачью голову искать! — встрепенулся я.
И тут же в памяти всплыл жадно пожирающий раков каженник. Вдруг он и кошек всех так же сожрал? Зачем я вообще об этом думаю?!
К счастью, мама не слышала моих мыслей и со вздохом продолжила разговор:
— Вот видишь. Если мы разыщем эту кошачью голову, через которую к Алиночке попало, то тогда навсегда сможем избавить ее… Надо эту голову уничтожить, и все пройдет. Больше никогда ее мучить не будет. А у нас сейчас только на семь лет заглушена эта проклятая Палашка, или кто там ею прикидывался.
— Только на семь лет! — разочарованно протянул я.
Мы с мамой замолчали, погрустнев и думая каждый о своем.
Вокруг нас ходили курицы, копошась в земле. И солнце жарило, как обычно, и где-то птицы щебетали. И все было так спокойно, по-деревенски, будто ничего никогда непонятного не происходило.
Мама вздохнула:
— Навсегда тоже можно было, но… Я так не могу. А вдруг обратно вернется еще хуже? Так нельзя. Не по- человечески это как-то…
Вот это номер!
— Мам, ты серьезно? Ты отказалась избавить Алину сразу и навсегда? Поверить не могу!
Мама посмотрела на меня с несчастным видом:
— Я думала, Егор, очень много думала. Я даже хотела Алине сказать, но не стала. Понимаешь, Ульяна Ильинична сама такое не делает, но могла бы направить к тем, кто практикует… В общем, надо на другого человека икотку эту перевести. Перенести на еду, на вещь, чтобы икотка поселилась у кого-то другого.
