Анатолий Мошковский - Трава и солнце
Впрочем, может, он не пришел?
Вряд ли. Как миленький явился, прибежал и теперь веселит и ужасает своими рискованными номерами ребят, и в их восторженном визге отчетливо слышится голосок Алки.
Как удрать с работы? Ведь до осени еще будут возиться с домом. Мать работает как вол и от других требует того же.
Канючить? Не выйдет. Сказать, что очень устала? Не поверит. Может, сбежать?
Ах, как хочется в воду! В легкую, прохладную, ломящую косточки и обжигающую тело свежестью и радостью.
Фима вдруг вскрикнула и, выронив носилки, повалилась в тень, под стену строящегося дома.
- Ма! - закричал Локтя. - Ма, Фимка упала!
Мать вышла через дверной проем, строго сощурилась на солнце, жилистой рукой убрала с глаз седоватые волосы.
- Чего с тобой? Ушиблась?
Фима держалась грязной рукой за лоб.
- Голова что-то закружилась трошки... С солнца, что ли...
- Галактион, принеси воды, - приказала мать, - а ты посиди немножко, пройдет!
Фима прильнула губами к краю холодной кружки, напилась и осталась сидеть в тени. Скоро мать вышла из проема с носилками.
- Полегчало?
Фима мотнула головой:
- Не. Ни капельки.
- Иди в хату. Полежи.
- А потом я немного погуляю. Ладно?
Мать пошла с носилками к ерику, не сказав ни слова, и это означало согласна.
Фима юркнула в дом, умылась, подмигнула осколку зеркала у рукомойника, надела чистое платьице, сунула ноги в тапки, выскользнула из калитки, прошла по кладям до угла своего участка, перешла изогнутый, как кошачья спина, мостик, оглянулась и... полетела к Дунайцу.
Она была быстрая, тонконогая, и доски почти не прогибались под ней. На ней хорошо сидело короткое платьице - сама сшила - с пуговками на спине. Она была смуглая, как глазированный кувшин, почти черная; кожа на носу трижды облезла и грозилась облезть в четвертый раз; коленки и локти были в болячках и косых царапинах, глаза смотрели живо и враскос. В мочках ушей, как маленькие акробаты на кольцах, в такт бегу раскачивались "золоченые" сережки из раймага - сорок копеек пара...
Вода отражала ее быстрые ноги, и рвущееся на ветру платье, и заборчики двориков, и тополя с акациями в этих двориках, и тучки в небе. Было знойно, и в ериках, распластав ноги, дремотно, как неживые, лежали лягушки. А может, они устали от своих ночных воплей и теперь отдыхают?
Лягушки, сидевшие на гребле, при ее приближении, как комочки грязи, прыгали в ерики. По воде, как конькобежцы, бегали длинноногие жучки-водомеры.
Как-то здесь снимали кинокартину, и курчавый человек с кинокамерой в руках охнул и сказал:
- Красотища-то какая! Ну, вторая Венеция, и только. Даже, может, красивей... Все здесь естественней, уютней и человечней, чем там, - сам видел. Там точный расчет архитекторов, а здесь сама жизнь...
Ловко обегая встречных бородачей, баб с бельем в тазах, перелетая крутые спины мостиков, перепрыгивая пропасти там, где доски были сорваны и виднелись столбики, летела Фима к Дунайцу, летела по этой самой "второй Венеции", красоту которой не замечала, потому что в других городах не была и не знала, что не все они такие необычные и красивые.
А вон и крыша лодочного цеха, и любимое место их купания, и мальчишки на кладях, и брызги над каналом...
Фима на ходу стала стаскивать через голову платье и, когда добежала до ребят, была в одном темно-синем купальнике. Стряхнула тапки, подпрыгнула, изогнулась и...
Глава 3
МАРЯНА
Аверя вынырнул и увидел в воздухе изогнутую фигурку в купальнике. Звонко, почти без брызг вошла она в воду.
Аверя знал, кто может так нырять.
Набрав побольше воздуха, он мгновенно погрузился и, быстро работая ногами, с силой загребая руками, поплыл туда, где должна была вынырнуть Фима.
Вода в канале была мутноватая, и Аверя редко открывал глаза: все равно ничего не увидишь. И все-таки, чтоб схватить Фиму за ногу, для этого стоило не жалеть глаз: вот потеха-то будет!
Стремительно, с акульим проворством мчался Аверя у самого дна, глядел вверх и видел смутное сияние солнечного дня, пляшущие тени у поверхности и смотрел вниз - в холодный, тесный, выталкивающий сумрак глубин.
Фимы нигде не было.
Неужто подалась вбок? Аверя стал крутиться из стороны в сторону, шаря вокруг руками.
Воздух кончался. Все сильней давило на барабанные перепонки. В ушах заныл тоненький комариный звон. В голове чуть помутилось.
Он старался как можно дольше продержаться в глубине, но к горлу уже подкатывала дурнота удушья. И Аверя не сразу, а медленно, словно нехотя, высунулся наружу, рывком головы отбросил с лица налипшие волосы, жадно хватил струю воздуха. И оглянулся.
С бревна смотрела на него в открытом сарафанчике Алка; на воде, крестом раскинув руки и ноги, лежал Аким.
Аверя искал глазами Фиму.
Ее нигде не было. Ого!
Аверя саженками поплыл на середину Дунайца. И тут, метрах в четырех от него, выскочила из воды Фима и брассом поплыла к берегу. Аверя ринулся следом. Фима взвизгнула, засмеялась и снова нырнула. Аверя - за ней, стремительно поплыл под водой, вынырнул и увидел Фимину голову у другого берега.
Аким глядел на Дунаец. На Аверю не смотрел, хотя среди мальчишек было признано, что нет в Шаранове пловца лучше его, и все им любовались.
Аверя не огорчался: завидует! Конечно, Аким - парень крепкий, весь из мускулов, - каждое утро зарядка, а вот хорошо плавать научиться у него нет времени: вечно торчит в библиотеке. Пусть делает вид, что не замечает его...
Зато Алка не спускала с него глаз. Аверя подплыл к берегу, схватился за борт лодки, рывком бросил свое тело в корму и знал, не глядя на Алку, что она любуется вспухшими на его плечах и руках мускулами.
Потом попрыгал на одной ноге, вытряхивая из уха воду, схватил сзади мокрыми руками Алку, - она взвизгнула.
- Сейчас пузыри у меня запускаешь!
Алка подняла на него круглые глаза:
- Не надо, Аверчик, не надо... Насморк у меня с утра, застудилась, видно.
На берег вылезла Фима. С носа, с локтей и мокрых косичек ее сильно капало. Губы от долгого пребывания в воде чуть посинели и мелко вздрагивали. Авере не очень нравилось, что она так здорово плавала сегодня, и он старался не смотреть на нее. Он только вежливо осведомился:
- Замерзла? А знаешь почему? Потому что дохлая. Смотри - одни мослы торчат: на спине каждый позвонок сосчитать можно... - и провел пальцем по ее спине.
Фима отпрянула.
Алка смерила ее взглядом и засмеялась.
- Смотри, стукну! В воду полетишь! - Фима погрозила Авере кулаком.
- Дохлая, дохлая! - завопил Аверя. - Что у тебя за кулак?.. Ну иди пощекочи меня - не боюсь...
- А сам убегаешь? Пусть, кто хочет, заплывает жиром, а я не хочу. Ну куда ж ты убегаешь от моих мослов?
- А слабо вытащить кол, - сказал вдруг Аверя, - он вон там, в трех метрах от лодки. Вишь, сколько натаскали, а этот не дается.
На берегу, рядом с лодками, валялось с десяток толстых кольев. В прошлом году, когда здесь снимали кинокартину, над Дунайцем специально соорудили живописный мостик и с него по ходу съемок, за деньги, предлагали мальчишкам прыгать. Аверя тогда сильно разбогател: заработал пятнадцать тридцать; раз сто, наверно, нырнул в одежде, то с перил, то, словно спьяну, грохался, - подменял одного актера, героя картины, который не пожелал это делать. Вначале репетировал падения и выслушивал указания курчавого человека с кинокамерой, как нужно естественней падать, потом падал, учитывая все пожелания, и его снимали на пленку. Затем мостик разобрали. Но большинство кольев так и осталось в воде. Они мешали лодкам и фелюгам, да и нырять с берега было небезопасно. Ребята привязывали к кольям веревки и выдирали.
- Дурочку нашел! - сказала Фима. - Алку попроси, у нее силы больше не одни мослы.
- Только мне это и нужно! - закривила губами Алка. - Я такими вещами не занимаюсь.
Фима посмотрела на нее и вдруг быстро подошла к веревке, конец которой валялся на берегу. Намотала на руку и стала дергать.
- Ну-ну, - приободрил Аверя.
- Если не замолчишь - брошу.
- Да я ведь жалеючи, чтоб не надорвалась. Уж очень азартно взялась.
Алка прыснула в ладони.
Фима подергала-подергала - кол, чересчур добросовестно вбитый в дно, сидел прочно. Тогда Фима принялась дергать кол то в одну, то в другую сторону. Кол не поддавался.
Фима давно уже высохла на солнце, и теперь на лбу ее блестели капельки пота. Она отошла к лодке, в которой лениво раскинулся Влас, выпрямилась и... и не с края причала, а в метре от него прыгнула, пролетела над причалом и лодкой - это у мальчишек считалось высшим шиком! - и вонзилась головой в воду.
- Видала? - повернулся к Алке Аверя. - Дает Фимка!
- Ну и что? - сказала Алка. - Зато она плохо одевается, платья на ней, как на пугале, и худущая такая.
- Верно, - вздохнул Аверя, - тощая! Заставили б тебя дома так молиться, не такой стала б.
Алка поправила на коленях сарафан и хихикнула.
- Зато из нее может получиться прекрасный капитан. Евфимия Зябина капитан крейсера, гордость Шаранова!
