Вильям Козлов - Президент не уходит в отставку
- Вы все мне противны: и ты и Гарик! - продолжала в запальчивости выкрикивать Алена. - Если бы вы знали, какая мне зеленая тоска с вами! Ну, что тебе сделал Боря? Поймал в твоем озере пять паршивых щук? За это надо было его снасти в озеро кидать, да?..
"Значит, кое-что он рассказал..." - подумал Сорока.
- Если вымахал под потолок да натренировал свои мышцы, думаешь, теперь любого можешь безнаказанно задевать? Это низко, Тимофей! И я не ожидала от тебя такого... Я всегда считала тебя умным, благородным, справедливым... Где же здесь справедливость? Да, он мне очень понравился, он не такой, как ты и Гарик...
- И совсем не такой, как ты думаешь, - не удержался и ввернул Сорока.
- Может, в конце концов, и мне кто-нибудь понравиться? - не слушая его, продолжала она. - А этот, - пренебрежительный кивок в ту сторону, где стояли Нина и Гарик (правда, их уже там не было: хитрый Гарик, видя, что запахло скандалом, увел Нину по тропинке в лес), - будет вечно пилить меня и выяснять, о чем я с ним говорила? Потом будет дуться целую неделю, ходить с обиженной физиономией? Да что вы за жизнь мне создали! Друзья называется...
Алена вдруг обмякла, в глазах сверкнули слезы. Прикусив нижнюю губу, она сбросила с ног туфли, подошла к скамейке и села рядом. Плечи ее затряслись, она уткнулась лицом в его грудь и зарыдала. Он растерялся, даже побледнел. Легонько обнял ее и стал осторожно гладить по вздрагивающим плечам. Волосы ее он неловко отводил в сторону, но они снова рассыпались и закрывали лицо. Он стоически стерпел ее несправедливые упреки, а вот слезы вызвали смятение. Он уже ничего толком не понимал и не знал, что нужно делать. Даже хотел было позвать Сережу, но раздумал: незачем ему видеть сестру в таком состоянии.
Выплакавшись, Алена вытерла нос носовым платком и, повернувшись к нему, спросила:
- Наверное, тушь с ресниц размазалась?
- Тушь? - глуповато уставился он на нее.
- Тимофей, я, кажется, и вправду влюбилась, - жалобно сказала она, глядя затуманенными глазами на озеро. - Он мне понравился еще там, в Комарове, когда ты подрался с ними...
Он почувствовал, как неприятно заныло в правом боку, хотел что-то сказать, но голос ему не повиновался. И тогда он, отвернувшись, прокашлялся. А когда снова повернулся к ней, лицо было обычным: спокойным и непроницаемым.
- Сдается мне, ты сделала очень неудачный выбор, - сглотнув слюну, ответил он.
- Неужели ты думаешь, я в Гарика когда-нибудь была влюблена?
- Он был в тебя влюблен.
- Дурачок, я любила тебя, - просто сказала она. - А ты мне все время подсовывал Гарика... Все три года я тебя любила. И ты не мог этого не знать... Иначе ты глупый и слепой! Бесчувственный, холодный чурбан!
- Черт возьми!.. - хрипло вырвалось у него.
- А ты все сделал, чтобы убить во мне любовь... Когда мне хотелось видеть тебя, ты исчезал на месяцы, когда я тянулась к тебе (рано или поздно ты всегда появлялся!), я натыкалась на холодильник... Если бы ты знал, как я злилась тогда на тебя!.. Помнишь, один раз я встала из-за стола и ушла? Я сказала, что меня ждет подруга, а сама весь вечер просидела в сквере, напротив нашего дома... Ты прошел мимо и даже не посмотрел в мою сторону... Тебе стоило хотя бы один раз по-человечески поговорить со мной, отбросив проклятую невозмутимость, или хотя бы в такой момент посмотреть на меня - и я была бы счастлива. Но ты этого, Тимофей, не сделал. Ты всегда держал меня на расстоянии, которое измеряется таким благородным понятием, как дружба... А дальше - ни шагу! А мне мало одной дружбы, милый Тима! Ты разве не заметил, что я уже взрослая?
- Я многое проглядел... - глухо ответил он, глядя перед собой. На острове мелькнул огонек, но он не обратил на это никакого внимания.
- Зачем же ты, Тима, так безжалостно убил мою любовь?
- Ты права: я глухой и слепой, - сказал он.
Лучше бы Сорока ничего этого не слышал. По-прежнему жил рядом с ней и был уже одним этим счастлив. Он видел, что Алена не любит Гарика. Да и тот чувствовал, но был слишком самоуверенным, чтобы даже самому себе признаться в этом. Последнее время он больше разыгрывал из себя влюбленного, чем был влюблен на самом деле.
Так спрашивается: правильно ли вел себя Сорока, видя все это? Но, оказывается, его невмешательство никому не принесло пользы: ни Алене, ни Гарику. Даже наоборот: сам того не ведая, он доставил девушке много горьких минут. А ведь все, по-видимому, оттого, что он недостаточно был уверен в себе и в своих друзьях. Ему запомнилась где-то вычитанная строчка: "От недостатка уважения к себе происходит столько же пороков, сколько от излишнего к себе уважения".
Алена отвела рукой от лица волосы и посмотрела на озеро. Над сосновым бором небо было чистым, прозрачно-зеленым. Солнце скрылось за Каменным Ручьем, но его лучи, преломляясь, еще прорывались то здесь, то там. И от этой игры света и тени вода все время меняла свой цвет: то свинцовая, то иссиня-зеленая, то багровая, как закипающий в домне металл.
- То, что я сейчас скажу, - нарушила затянувшееся молчание Алена, тебе не понравится... Но если ты настоящий друг, постарайся понять меня... Только ты один виноват в том, что произошло. Ты и сейчас для меня, кроме отца, самый дорогой человек на свете, Тимофей... Не улыбайся! (Он и не думал!) Это правда. Но сейчас все мои мысли не с тобой, а с ним... Это налетело на меня нежданно-негаданно, как вихрь. И сама не узнаю себя. Скажи он: "Пойдем со мной хоть на край света!" - и я, не задумываясь, пошла бы...
- И он сказал? - откашлявшись, произнес Сорока.
- Да.
Она пошевелилась, но головы не повернула, не решаясь взглянуть на него.
Снова повисла долгая тяжелая пауза. Где-то за домом раздался негромкий девичий смех, потом приглушенный голос Гарика. Распахнулась дверь, на крыльце показался Сережа. Постоял, повертел головой, но, никого не увидев, зевнул и снова скрылся в доме. Немного погодя квадратное окно с синими наличниками мягко осветилось: Сережа запалил керосиновую лампу.
- Я чувствую себя виноватой в том, что произошло.
- Ты здесь ни при чем!
- Я поеду с ними, - сказала она.
- В машине места для тебя нет. Их же пятеро!
- Нина остается здесь... - совсем тихо ответила Алена. - Вместо меня. Она будет о вас заботиться.
- Вон оно что... - сказал Сорока. - Вы все продумали.
- Так надо, Тима.
- Кому надо? - гневно выкрикнул он. - Ему?
- Мне, - удивленно взглянула на него Алена. - И пожалуйста, не кричи на меня.
- Это будет большая ошибка с твоей стороны, - совладав с собой, сказал Сорока.
- Возможно, - согласилась она. - Но я не могу ничего с собой поделать... Понимаешь, это сильнее меня.
- Тогда о чем мы говорим? Ты уже все решила.
- Я думала, ты меня станешь отговаривать... - разочарованно ответила она. - Больше того: не отпустишь.
- Я не хочу, чтобы ты обо мне плохо думала.
На этот раз она повернулась к нему и заглянула в глаза.
- Оказывается, ты меня неплохо знаешь!
- К сожалению, я только сейчас стал тебя по-настоящему ушавать, - с горечью вырвалось у него. - Слишком поздно!
- Ты ведь так и не сказал: любишь ли ты меня?
- Теперь это не имеет значения.
- А все-таки? Любишь или нет? - Ее губы совсем близко, красивые глаза сейчас совсем черные, и в них яркий блеск.
- Я тебе этого не скажу, - отвернулся он.
- Вот! - торжествующе воскликнула она. - Ты и сам не знаешь! Верно? Не знаешь ведь?
Зачем она так? Теперь-то он наверняка все знает, но что это может изменить?..
- Пусть будет так, - против воли согласился он.
- Ты гордый парень, Тима, - сказала она. - И ты не можешь быть другим. Наверное, и не надо.
- Когда ты уезжаешь? - спросил он.
- Завтра утром. Мы поедем в Москву, потом во Владимир, Суздаль... Она запнулась, подцепила пальцами ног влажный песок и подбросила вверх. - Я вернусь через неделю. Самое позднее - через десять дней.
- А как же... - Он кивнул на дом, за которым слышались приглушенные голоса Гарика и Нины.
- Гарику это уже безразлично, - усмехнулась она. - Выходит, зря ты так старался для друга, Тимофей? - Она насмешливо посмотрела на него.
- Выходит, - сказал он. - Я не про Гарика - про Сережу.
- Ты ему сам объяснишь.
- К чему тогда эта комедия: любишь - не любишь?
- Это не комедия, Тимофей, - серьезно сказала она.
Он резко поднялся и сразу заслонил собой озеро, остров.
- Тебе надо выспаться перед дорогой, - сказал он, глядя в сторону. Ветерок, взрябивший воду у берега, зашуршал осокой.
- Ты верен себе, - сказала она. - Опять заботишься... - Она вскочила со скамейки и подняла вверх лицо, стараясь заглянуть ему ц глаза. Послушай, Тимофей... Выбирай одно из двух: если ты скажешь, чтобы я осталась, я никуда не поеду, как бы ни хотелось, но... но, возможно, никогда тебе этого не прощу. Даже, может быть, возненавижу. Или - я поеду, но ты никогда меня за это не будешь осуждать, что бы ни случилось...
- В таком случае поезжай, - сказал он, глядя ей в глаза. Нет, он первым ни за что не отведет свой взгляд. Что у нее сейчас на уме? И почему иногда так трудно понять близкого человека? Да и в самом себе подчас невозможно разобраться. Он готов полжизни отдать, лишь бы она не поехала с этим... Но у него нет таких слов, которые бы ее остановили. А и были бы, он вряд ли их произнес бы...
