Владимир Пистоленко - Памятное лето Сережки Зотова
Едва Аня дочитала сводку, все громко захлопали.
И когда аплодисменты утихли, Аня сказала:
— Товарищи, среди нас находится учитель Павел Иванович Храбрецов. Он бывший фронтовик, офицер Советской Армии. Участвовал во многих боях с гитлеровскими фашистами. Давайте попросим Павла Ивановича рассказать что-нибудь из фронтовой жизни.
Снова захлопали в ладоши.
Павел Иванович поднялся:
— Я бы с удовольствием рассказал, но… как-то сразу, даже не знаю о чем.
— О боях, — подсказал чей-то мальчишеский голос.
— Павел Иванович, а там… страшно? — тихо спросил Костя Жадов.
Павел Иванович помолчал.
— Страшно. Даже очень. Жить-то ведь каждому хочется. Но, между прочим, страшно только сначала. Потом это чувство проходит. Может быть, притупляется. Когда увидишь — упал один твой товарищ, другой стонет, а на тебя ползут чужие танки, а за ними бегут автоматчики, бегут по твоей земле, и знаешь — бегут, чтоб убить тебя, забываешь обо всем и живешь только чувством ненависти, желанием бить без промаха… Вот даю слово, в это время ничего не страшно.
— Павел Иванович, а в тылах вы не бывали? У партизан? — спросил Ваня Пырьев.
— Нет, не довелось. Но в селах, где хозяйничали гитлеровцы, бывал. Вот я расскажу об одном случае, который запомнился мне на всю жизнь. Да и не только мне. Дело было в Белоруссии. После упорного боя мы отбили у фашистов одно захваченное ими село — все дома или разрушены, или сожжены. Население ушло в лес. И вот, когда мы вступили в село, я увидел на улице небольшую девочку, лет семи или восьми. Как сейчас ее вижу — одета в старенькое ситцевое платье, синее в белый горошек. Босая. Волосы светлые, почти белые. Заплетены в две небольшие косички. Девочка лежала на улице, видимо у своего двора. Я удивился — кругом ни живой души, а тут — девочка.
Подбежал к ней — она была мертва. Вы думаете, девочка была убита шальной пулей или, может быть, осколком? Нет. Ее закололи штыком. — Павел Иванович тяжело опустил руки на стол. — Вы понимаете? Значит, нашелся человек, у которого поднялась рука на ребенка! Девочку закололи в спину! Должно быть, она бежала, кричала, а он гнался за нею со штыком в руках и…
Свет от «летучей мыши» слабо освещал Павла Ивановича, но все видели, что нижняя губа его подергивалась.
— Мы похоронили ее. И дали клятву отомстить этим двуногим зверям, чтоб никогда больше…
Павел Иванович замолчал, сел на скамью. Потом он встрепенулся, словно сбрасывая оцепенение, застеснялся и, через силу улыбнувшись, сказал, указав на газету, которую читала Аня:
— Мои фронтовые друзья крепко держат слово, а вот я… — Он кивнул в сторону будки, где, залитый светом фонаря, висел бумажный лист. — Как видите, сплоховал.
— Ничего, Павел Иванович, впереди еще не один день, наверстаете. Была бы охота, — сказал бригадир. — Успехи-то не сразу приходят.
— То, что упущено сегодня, Лукьян Кондратьевич, не наверстать ни завтра, ни через месяц. Никогда! И получается, что этот день прожит не так, как должно. Выходит, он потерян.
— Павел Иванович, — обратилась к учителю Аня, — тут наши девушки-лобогрейщицы хотят с вами поговорить. Предложение у них есть.
Павел Иванович не успел ответить Ане, как у дальнего конца стола поднялась высокая, стройная девушка и сказала:
— Я старшая на лобогрейке, вроде звеньевой. Зовут меня Галина Загораева. Мы решили вызвать вас и Сережку Зотова на соревнование — кто больше скосит. И договор уже составили. Вот я прочитаю. Можно?
Она подвинула к себе фонарь и, склонившись над листком бумаги, принялась читать. Договор был коротким и в основном сводился к тому, что лобогрейщики обязуются скашивать каждой машиной не менее шести гектаров в день.
— Вот и все. Согласны? Подпишите.
— С удовольствием! — ответил Павел Иванович и обратился к Сергею: Как ты думаешь, Сережа, выполним такое обязательство?
— Они хитрые, Павел Иванович, их трое, — ответил Сергей таким тоном, по которому трудно было понять его отношение: «за» он или «против».
— Но машина и у них одна, и у нас тоже.
Сергей молчал, собираясь с мыслями.
Сидевшая напротив Павла Ивановича Наташа Огородникова подняла руку:
— Павел Иванович, мне можно сказать?
— Говори.
— Чего ты молчишь? — обратилась она к Сергею. — Или забоялся? Конечно, шесть гектаров — это не четыре с половиной, прохлаждаться некогда будет. Если он так мнется, пошлите, Павел Иванович, Зотова копнить, а погонщика возьмите другого. Я первая пойду. Вы не смотрите, что я девчонка. Я с любыми лошадьми управлюсь.
— Я тоже могу и, вот честное слово, не подведу, — взмолился Костя Жадов.
Но Павлу Ивановичу не пришлось ответить — ребята подняли шум, заговорили сразу.
— А почему это ты? — возмутился Коля Копытов.
— Подумаешь, какой стахановец нашелся! — насмешливо скривив губы, сказал Володя Селедцов.
— Пускай Павел Иванович сам скажет, кого возьмет, — предложила Наташа Огородникова.
— Павел Иванович, назначайте. Кого выберете, тот и пойдет. Мы без обиды, — заверил Витя Петров.
— А мне кажется, ребята, что переводить человека с одного места на другое, когда он еще только начал работать, не следует, — возразил Павел Иванович. — Потом, я не думаю, чтобы Зотов договора напугался.
— Чего же ты молчишь, словно язык проглотил? — толкнув Сергея в бок, накинулась на него Таня. — Тебя спрашивают.
И Сергею вдруг стало ясно, что от этого ответа зависит многое в его судьбе. Он поднял голову, глянул направо, налево — за столом сидело, может быть, около пятидесяти человек, и не только школьники, но и взрослые. Все они внимательно смотрели на него. Ждали.
— А я не против договора, я — как Павел Иванович. И нечего тебе, Костя, лезть на живое место. Ты даже совсем и не подходишь на лобогрейку, потому что ты бессильный. Вот. И еще скажу, что буду не только лошадей гонять, а и сменять Павла Ивановича на скидке.
— Вот это настоящий деловой разговор, — одобрил бригадир.
— Вопрос ясен, — согласился с ним Павел Иванович и обратился к лобогрейщицам: — Вызов принимаем.
— А я бы по-другому сделала, — сказала мать Наташи Огородниковой. — Я бы предложила написать один договор для всех, кто работает здесь на сенокосе. И лобогрейщиков сюда включить, и копнильщиков — словом, всех переписать. А то одни соревнуются, другие — нет.
Предложение было принято единогласно.
Через полчаса все разошлись по своим местам. Спать.
Когда начали стелить постель, Павел Иванович спросил:
— Ну, как у тебя настроение, Зотов?
— Ничего, — ответил Сергей и тут же поправился: — Хорошее.
Павел Иванович похлопал его по плечу:
— Молодец ты, Сережа, правильно выступил. Мы с тобой еще поработаем. По-ра-ботаем! А теперь — на боковую.
Сергей нырнул под одеяло. Рядом опустился классный.
…Нет, что ни говори, а Павел Иванович хороший человек.
Лежит Сергей, и на душе спокойно, даже маленько вроде бы как весело. Все Павел Иванович.
А вот Манефа Семеновна не хвалит его. Да, ведь она говорила, что Павел Иванович не зря старается для колхоза, что ему за это большие доходы будут. Интересно бы узнать… Может, спросить? Неловко, еще обидится Павел Иванович. А узнать бы надо. Вот как надо!
— Павел Иванович! — негромко позвал Сергей.
— Ну? — уже полусонным голосом отозвался Павел Иванович. — Ты чего?
— Павел Иванович, а за то время, как вы будете работать в колхозе, вам зарплата идет?
— А как же? Обязательно.
Значит, права Манефа Семеновна. Выходит, что классный из-за заработка старается? Сергею стало немного обидно.
— А ты почему спросил об этом? — поинтересовался Павел Иванович.
— Просто так.
Павел Иванович догадался, что вопрос задан не «просто так», и решил объяснить Сергею все, как есть.
— У меня сейчас отпуск. За него я получил отпускные. Слышал такое слово?
— Слышал. У меня папа получал.
— Ну вот. Во время отпуска человек может отдыхать, читать, в общем, заниматься чем хочет. Это его личное время. Я, например, решил поработать в колхозе.
— А в колхозе вам идет оплата?
— Вообще-то должны начислять трудодни. Как всем, и тебе в том числе. Но мне трудодней не нужно. Я обхожусь зарплатой учителя… Да разве в трудоднях дело? Помочь людям хочется.
Вот он, значит, какой, Павел Иванович. Выходит, Манефа Семеновна зря на него наговорила.
Сергей больше ни о чем не спрашивал. Он повернулся на бок и сладко заснул.
БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЙ
Сергей уснул спокойно и ночью не просыпался, но сон его был тревожным. Рассказ Павла Ивановича об убитой белорусской девочке настолько запал в его душу, что она даже приснилась ему.
Он увидел ее такой, как рассказывал Павел Иванович: и платье такое же, в белый горошек, и светлые волосы, заплетенные в две небольшие косички. Только лицом девочка была похожа на Таню Ломову. Лежит она на улице, бледная-бледная, косы разметались в разные стороны, а над ней склонился Павел Иванович и его друзья-фронтовики. И все они стоят молчаливые, суровые, а по щекам Павла Ивановича текут слезы. А девочка, только это будто уже и не Таня Ломова, а именно Наташа Огородникова, вдруг поднялась, закрыла лицо руками и, всхлипнув, убежала.
