Территория Холода - Наталия Ивановна Московских
– Ты только не думай, что теперь ничего не получится, – заверяет меня Нумеролог. – Ну, из-за карт. Они по мне соскучились и по гаданиям тоже! Быстро заговорят, я их откалибрую.
Беспомощно киваю, не в силах выдавить ни слова.
– Извини, что спрашиваю, – делает новую попытку Сухарь, – но… а с Принцессой, получается… не получается?
Умоляюще смотрю на него, он с пониманием кивает и замолкает.
– Я когда утром проснулся на свой второй день, остальным тоже предложил погадать. Ну, чтобы разговор завязать, – продолжает рассказывать Нумеролог, уже утягивая меня вглубь комнаты. – Меня чуть Гадалкой не прозвали, но сжалились. А то вся школа смеялась бы. «Нумеролог» звучит посолиднее.
– Не гонись за солидностью, – посоветовал Далай-Лама, – не твое это.
– Да и без нее нормально, – успокаивает Нумеролога Стриж. – Ну… в смысле, можно жить и так. Без солидности… я про нее. – И смущается, как делает почти всегда, когда заговаривается.
Нумеролог с благодарностью кивает ему. Они с Сухарем, не сговариваясь, подходят с боков к своим кроватям и сдвигают их, чтобы устроить большой плацдарм, на котором будут растить карточное будущее для невинной жертвы предсказания, коей сегодня буду я.
Простая, до неприличия замызганная игральная колода на удивление ловко ложится в руки Нумеролога, и он долго тасует карты, не роняя при этом ни одной.
– А чего так долго? – интересуется Стриж.
– Тихо! – шипит на него Нумеролог. – Я настраиваюсь. Вы мне своей игрой все сбили, надо вернуть.
Я осторожно смотрю в сторону Сухаря, и тот примирительно поднимает руку, успокаивая меня. Хотя его вид, скорее, говорит, что деваться мне некуда.
– Итак, давай сначала посмотрим на кличку, – деловито говорит Нумеролог.
Он как-то хитро раскидывает колоду на несколько стопок, берет первую, раскладывает ее поверх остальных и повторяет эту операцию, пока стопок не остается две – ровно по полколоды.
– Так-так, – заинтересованно тянет он. – Начнем. Сначала карты скажут, есть ли у нее что-то к кому-то другому.
Нумеролог переворачивает одновременно две карты из разных стопок. Долго ничего не говорит, выкладывая разные пары карт, затем выпадают два туза, и Нумеролог хмурится.
– Тоскует она. – Его почти пугающе черные глаза обращаются ко мне. – Тоска у нее есть по кому-то.
– По кому это? – недоверчиво спрашивает Сухарь. – На нее не похоже.
– По Майору… что ли? – неуверенно предполагает Стриж.
– Тсс! – Нумеролог качает головой. – Не мешайте.
Я стараюсь на карты Нумеролога больше не смотреть. У меня внутри снова все начинает ворочаться. Жуткая смесь злости, тревоги, досады и вины поднимается выше, как болотный ил, и мне начинает казаться, что меня сейчас стошнит. Я отчаянно понимаю, что совсем не хочу знать, что дальше.
Как по заказу, в открытую форточку, под которой я недавно мерз, влетает сильный порыв ветра, раздувший карты в стороны. Нумеролог пытается поймать их, Стриж с Сухарем бросаются ему помогать, но только сильнее перемешивают карты между собой. Сеанс гадания можно официально считать проваленным.
Нумеролог вскакивает и всплескивает руками.
– Не хотят! – хмурится он секунду спустя и извиняющимся взглядом смотрит на меня. – Слушай, похоже, карты не хотят тебе рассказывать… такого просто раньше не бывало! Обычно они всегда…
Я киваю и улыбаюсь, мне трудно скрыть облегчение.
– Ничего. Все нормально.
– Карты, похоже, считают, что тебе не положено знать! – с оправдательным жаром сообщает Нумеролог.
– Ничего, – повторяю. – Не положено, так не положено. Как-нибудь обойдусь.
Больше всего сейчас тянет снова уйти, и я решаю не отказывать себе в этом желании. Вскакиваю с составной кровати, беру толстовку, все еще влажную и холодную после того, как в нее куталась вымокшая Старшая, и спешно направляюсь в коридор.
– Даже не пытайтесь, – тихо напутствует Далай-Лама остальных, когда они синхронно набирают в грудь воздуху, чтобы меня задержать.
Темнота коридора, привыкшая, что я то и дело нарушаю ее покой, смиренно принимает меня, и я бреду к лестнице, утопая в ней.
Глава 18. О прогулках после отбоя, чужой печали и неоправданной доброте
СПАСАТЕЛЬ
На улице моросит мелкий дождь, колкий и холодный. Пробившаяся сквозь плитку трава поскрипывает под ногами, когда я выхожу на старую плиточную дорожку, тянущуюся через весь интернат. Холод поначалу пробирает до костей, но через некоторое время это проходит. Я успеваю окончательно привыкнуть к темноте и брожу по территории интерната, избавившись от оков ученического корпуса и начав, наконец, дышать полной грудью.
Путешествие по дорожке мне быстро наскучивает, так что я схожу с нее и огибаю ученический корпус с задней, самой темной стороны. Там почти везде густо растут деревья, и мало кто туда наведывается. Туда ходить некому и незачем. Именно поэтому я решаю, что это место сейчас подходит мне больше всего.
Пробираюсь сквозь назойливые колючие ветки и паутину, несколько раз чуть не оскальзываюсь на мокрых корягах и, наконец, выбираюсь на небольшую… я бы даже не назвал это полянкой – скорее, проплешиной посреди густых зарослей. Здесь почти непроглядно темно, свет долетает только из столовой: кухня по ночам работает. Почти у самых окон на первом этаже ученического корпуса (судя по расположению, это комната одного из комендантов), лежит старое замшелое бревно. Кое-как добираюсь до него и устало опускаюсь на влажный мох.
Тишина оглушающе обнимает меня. В зарослях тихо: ни птичьего пересвиста, ни шуршания веток, ни мяуканья бродячих кошек. Внешне место выглядит почти заброшенным, но пока я сижу на мшистой подстилке, у меня создается отчетливое впечатление, что на эту микроскопическую полянку наведывается кто-то помимо меня. В темноте я не нахожу этому никаких подтверждений, но предчувствие такое явное, что мне трудно с ним спорить. Это место пронизано тихой тоской и какой-то обреченной печалью. Некоторое время я утопаю в незримой чужой грусти, затем начинаю чувствовать себя непрошеным гостем и поднимаюсь. Холод ночи тут же напоминает мне о себе, заставляя поежиться.
Вернусь сюда как-нибудь днем, – решаю для себя. Очень уж интересно найти следы чужого пребывания и, возможно, встретить родственную душу, которой тоже иногда не терпится ото всех сбежать.
Пока выбираюсь из подпирающего ученический корпус леса, окончательно перестаю зябнуть и даже радуюсь возможности остановиться на дорожке, где осенние ветра снова открывают мне свои объятия. Забываясь, раскидываю руки им навстречу и запрокидываю голову к моросящему дождем небу, как вдруг ночь перечеркивает серп голоса:
– Вообще-то ученикам не положено разгуливать по улице после отбоя.
Мои руки падают по швам.
Майор.
Опять он.
Успеваю ощутить привычное раздражение – похоже, оно уже превратилось в рефлекс. В следующий миг у меня в ушах
