Жаклин Келли - Удивительный мир Кэлпурнии Тейт
Легче сказать, чем сделать. Трубка узкая, и звездочка все время мигает – нелегко ее найти. Но в конце концов у меня получилось.
– Отлично. Теперь держи трубку неподвижно и посмотри, под каким углом свисает бечевка.
Так я и сделала и обнаружила, что бечевка висит под углом в тридцать градусов. Это значит, что угол между горизонтом и Полярной звездой – тридцать градусов.
– Давай еще раз проверим.
Я снова измерила угол.
– Ага, тридцать градусов.
Он на меня глянул, будто хотел сказать – и не стыдно тебе.
– Я хотела сказать «да». Тридцать градусов. Но чем это нам поможет?
– Пойдем в дом, там объясню.
Мы зашагали к дому. Подул легкий ветерок, и мое воображение разыгралось. В эту минуту я чувствовала себя рулевым. Я была родной по крови всем рулевым прошлых столетий. Я балансировала на носу корабля, вперяя взор в подветренную сторону. Долгими темными ночами плыла я в безбрежной иссиня-черной воде. За моей спиной свежий ветер надувал в бескрайнем океане паруса. И только крошечная светлая точка указывала путь. О, храбрые сердца всех покорителей морей!
Мы вернулись в библиотеку, и дедушка показал мне на глобусе, что мы действительно на тридцатой широте от экватора. И если плыть вдоль этой широты на восток через Атлантику, попадешь на Канарские острова, до которых пять тысяч миль. Дедушка дал мне «Атлас мира», и я провела пару счастливых минут, читая о жизни канареек (кого же еще?) на Канарских островах.
– Дедушка, а как же долгота?
– Определить долготу куда сложнее. Для этого нужен очень точный часовой механизм. Теперь для нас часы – обычное дело, но несколько веков тому назад их не существовало. Люди определяли время по солнечным часам или вычисляли приблизительно, насколько высоко солнце стоит над горизонтом. Великими мореплавателями тех времен были голландцы, испанцы и португальцы. Но именно британский парламент пообещал огромную сумму денег тому, кто сможет изобрести механизм, который бы показывал точное время даже в трудных морских условиях. Надо было решить проблему определения долготы. У Джона Гаррисона ушло тридцать лет на изобретение морского хронометра, и это сразу дало британцам преимущество в морском деле. Только подумай, если бы португальцы изобрели хронометр первыми, мы бы сейчас, наверно, говорили бы по-португальски, а не по-английски.
Интересная мысль, но, увы, пора спать.
Утром за завтраком я глянула на Ламара, который с невероятной скоростью заглатывал овсянку. Мне вдруг страшно стало – транспортир ведь все еще у меня. Что, если он ему для школы понадобится? Он развопится, если не найдет транспортир. Стоит ему заподозрить Тревиса, как мой младший братец тут же и расколется, развалится, как карточный домик. К счастью, Ламар отправился в школу с книжками под мышкой, сегодня ему геометрия явно не грозила.
После школы Ламар и Сэм Хьюстон с приятелями затеяли на лужайке шумную игру в бейсбол. Базы они отмечали старыми мешками, набитыми шелухой от семян хлопчатника. У них не хватало одного игрока, так что они позвали Тревиса, которого обычно в компанию не брали. Они орали друг на друга, если что-то шло не так, подзуживали друг друга нестройными воплями, скандировали «бей, бей, бей», когда надо было ударить по мячу. Пока я слышу их ор, можно не беспокоиться.
Я побежала в комнату забрать транспортир. Агги сидела в гостиной и шила очередную блузку. Я вышла в коридор, огляделась по сторонам, надеясь, что меня никто не заметит, и проскользнула в комнату Ламара и Сэма Хьюстона.
Он, наверно, держит транспортир в жестяном сундучке вместе с накопленной мелочью, сластями и другими сокровищами. Я выглянула в окно. Отлично, они все еще в середине игры, обо всем позабыли, кричат Тревису каждый свое: бросай мяч сюда, бросай мяч туда. Сэм – разинув рот, размахивая руками – мчится ко второй базе.
Чувствуя себя преступницей, я вытянула сундучок из-под кровати. Совать нос в дела младших братьев – мелкое правонарушение, но лезть в вещи Ламара – тут пахнет высшей мерой наказания. По крайней мере, с его точки зрения.
Крик на лужайке не смолкал.
Я открыла сундучок. Ничего не касаясь, постаралась запомнить, где что лежит. Мне же все надо будет положить, как дедушка это называет, in situ, на свое место. Сигарная коробка (как у меня), две плитки шоколада, кулечек с коричными леденцами. Карманный словарь, ручка с острым стальным перышком, бутылка синих чернил. Орлиное перо, сломанный заводной клоун – детская игрушка, механизм давно заржавел, а вот и кожаный футляр с компасом и линейкой. Я поместила транспортир в нужное отделение, закрыла футляр. Интересно, а что в сигарной коробке? Ну, раз уж я тут…
Я открыла коробку. Несколько центов и пятицентовиков. Пара монеток по десять центов, пара четвертаков. Десятидолларовая золотая монета, которую ему дал отец. А прямо рядом с ней сияет еще одна – пять долларов.
Я замерла от изумления. Сердце билось как барабан. Моя, что ли? Наверняка моя. Чья же еще? Но точно не скажешь. Я повертела в руках монету. Как же я не догадалась сделать зарубку на мягком металле? Тогда бы я точно знала. Какая разница! Все и так ясно, он ее у меня украл. Жуткое преступление. Неужели Ламар на такое способен? Не валяй дурака, Кэлпурния, перестань заниматься глупостями. Он вор, и доказательство налицо. Теперь одно важно – как ему отомстить. Правильно?
Ой-ой-ой, за окном полная тишина. Хлопнула входная дверь, и я аж подпрыгнула. Пора сматываться! Без малейших раздумий я схватила обе монеты, засунула коробку в сундучок, задвинула сундучок под кровать и выскочила из комнаты, сжимая в потных ладонях тяжелые монеты. По монете в каждой руке.
Вбежала в свою комнату и стала лихорадочно оглядываться, куда бы их спрятать. В коробку под кроватью нельзя, Ламар туда сразу же полезет. А куда он не полезет? Понятно, под гальку к Сэру Исааку Ньютону. Никто – никто и никогда – не догадается, что они там.
Целых два дня я умирала от страха и чувства вины (признаюсь, смешанной с немалой долей злорадства). Когда Ламар откроет сундучок? Тяжко бремя воровства – меня не отпускала тревога. Право же, это не воровство, я просто вернула украденную у меня собственность – украла у вора. Если это моя собственность. Моя, конечно. Чья же еще?
Мучаясь бессонницей, я обдумывала разные способы возвращения денег Ламару – не то чтобы он это заслужил, поганец. Можно, конечно, просто засунуть монету обратно, а можно сделать так, чтобы он догадался – он уж догадается, – что это была я. Но все раздумья отлетели прочь в субботу за обедом. Брат был похож на разъяренного быка. Ноздри пышут огнем, того и гляди бросится. Из ушей пар валит. Он оглядел каждого из нас. Я собрала волю в кулак, чтобы выражение лица меня не выдало. Меня взглядом не испугаешь. Кожу сразу защипало. Кэлпурния, скомандовала я сама себе железным голосом, только посмей. Начнется крапивница – все сразу поймут, в чем дело. Как ни удивительно, но кожу щипать перестало.
– Что-нибудь случилось, дорогой? – спросила мама.
От гнева и ярости он почти не мог говорить. Хватит у него храбрости во всем признаться? Но он только злобно выплюнул одно слово – «нет».
Мы ушам своим не поверили, а мама даже отпрянула от неожиданности.
– Ламар Тейт, – загремел отец. – Как ты смеешь разговаривать с матерью таким тоном? Немедленно вон из-за стола. Я потом с тобой разберусь.
Ламар грохнул стулом и выскочил из комнаты. Отец спросил маму:
– Что это с ним такое?
– Понятия не имею, – у нее явно перехватило горло.
Я испугалась, что она сейчас заплачет. Стараясь, чтобы все вошло в норму, мы тихо занялись каждый своей тарелкой, но цыпленок с гарниром совершенно потерял вкус. Кто-то попросил передать хлеб, кто-то – подливку, и потихоньку, медленно-медленно снова потек неспешный разговор ни о чем. Едой наслаждался только дедушка. Он, самый наблюдательный из всех присутствующих, не переставая жевать, задумчиво глянул на меня.
Наказанный Ламар оставался у себя в комнате весь день и лишился еще и ужина, а отец три раза ударил его кожаной плеткой по ладони. Тревису стало жалко Ламара, и он спросил меня, не можем ли мы раздобыть ему еды. Я помогать отказалась. Тревис явно решил, что я вредничаю, но не рассказывать же ему о шоколадках у Ламара в сундучке.
Я старалась не попадаться Ламару на глаза – трудно будет сделать невинный вид, если он ко мне привяжется. Ничего тут не поделаешь. Он попал в ловушку, которую сам и расставил. Обвинить меня перед властями предержащими (в данном случае перед мамой и папой) значит признаться в еще более страшном преступлении.
Мне даже стало его жалко – чуть-чуть. Пора уже вернуть ему деньги, он достаточно наказан – если не за само воровство, то за его последствия, свое дурное поведение.
Три дня я обдумывала и раздумывала, вынашивала планы, как Наполеон на острове Эльба, и наконец решилась. Я позвала на помощь Тревиса, моего верного лейтенанта, и велела ему привести Ламара ко мне. Встреча была намечена за конюшней, рядом с загоном с Петуньей. (И не обвиняйте меня в том, что я даю имена животным, которые потом пойдут на мясо; это Джей Би ее окрестил. Он решил, что смешно дать замызганной зверюге имя в честь красивого цветка. Эта Петунья, впрочем, была довольно хорошенькой свинкой, ей особенно нравилось, когда ее почесывали за ушами с помощью палки. Надо признаться, мне будет жалко, когда настанет ее черед. Даже с таким красивым именем она все равно окажется в духовке, в кастрюльке и в коптильне, а на ее месте через год будет другая Петунья, поменьше и помладше.)
