Елена Чудинова - Лилея
— Кто это? — шепнула Параша.
— Гоэлан, — догадался Ан Анку, указав на птицу рукою.
— А этот? — Катя задрала голову вверх, восхищенно следя за мощным полетом зловещей черной птицы с желтым узором на шее.
— Корморан, — усмехнулся Ан Анку. — Довольно добры они, эти кормораны. Не обижают даже взрослый молодняк. Нето, что гоэланы — те и птенцов соседских могут слопать за милую душу.
Подруги расхохотались. Так сладостно было стоять на этом соленом ветру, что гулял посередь скал, такая надежда слышалась в неумолчном шуме бьющихся о камень вод.
Только тут Нелли приметила, что от маленького Ле Ноаха, всю дорогу бежавшего впереди, осталась видна одна шляпа. Мальчик спускался по скальным расселинам к воде.
— Идите следом, сударыни, да не тревожьтесь, опасностей тут нету, — Ан Анку, позвякивая принятым от Ле Ноаха мешком, поторопился за мальчиком. А тот уж был внизу, перепрыгнувши с камня на камень среди превышающих его рост пенных гребней, по стеночке скользнул в пещеру, в пасти коей волновалась вода.
— Ох, тебе не допрыгнуть тут, — подзудила Елену Катя.
— Незачем, — Ан Анку что-то крикнул по-бретонски.
Ле Ноах воротился наружу и стоял теперь посередь широкой лодки. Ловко орудуя единственным веслом, он подал суденышко к уступу, где находились остальные. Заправским моряком глядел он в высоких сапогах, что заменили в дорогу деревянные башмаки, в шляпе с горделиво закрепленным к тулье белою кокардою полем.
Лодка качнулась, принимая путников, Ан Анку перехватил у мальчика весло и оттолкнулся.
Вновь упал туман, крики птиц сделались громче.
— Взаправду в этой воде соль, — Параша, поднесшая к губам ладонь, наморщила нос. — Еще под святой горой хотелось мне попробовать, да не до того уж было. Небось, можно варить похлебку да не солить.
— Гадость получится, — отозвался Ан Анку, вглядываясь вперед сквозь марево.
— Ну так и не велик толк у соленой воды жить, коли соль все одно покупай.
Туман вовсе загустел, Нелли хотела бы понять, как их провожатые знают, куда держат путь. Не хотелось бы сбиться в эдаком белом месиве, зловеще горланящем тьмами птичьих голосов. Сколь ненадежны кажутся доски под ногами, когда дороги не видно!
— Женщины на мельнице тревожились, что давно не появлялся Морской Кюре, — сказал вдруг Ан Анку.
— Кто это?
— Имени мы не знаем, оно и ни к чему. Просто священник, нормальный, то есть не присягнувший. Синие ведут за ним охоту по всему побережью. Только он и не выходит на берег. А как заслышится с моря звон колокольчика, добрые люди сами прыгают в свои лодчонки и плывут на него. В море посреди скал Морской Кюре и служит святую Мессу.
— Служит Мессу в море? Но как? — Сие было столь интересно, что Нелли тут же позабыла о скользящей под тонкими досками зловещей глубине.
— Да очень просто, он на своей лодчонке, а верные на своих, а мир принимать и причащаться по очереди подплывают борт в борт.
— И синие разве не преследуют ваши лодки?
— Куда там, — Ан Анку рассмеялся. — Плавать средь наших скал — все одно что в прятки со Смертью играть.
— Иной раз покажется, будто не женщины вас рожают, а пробиваетесь вы средь этих скал на свет из земли, что та ж камнеломка. Покидают ли бретонцы свои пределы? — спросила Нелли. — И коли да, не чахнут ли вдали от них, словно растение, вырванное с корнем?
— Вестимо, иной раз приходится бывать на чужбине, — отозвался Ан Анку, что-то разглядывая в тумане, в коем, казалось, ничего и невозможно было разглядеть. — Только мы впрямь боимся разлуки с родной землей, не мене, чем древний народ египтяне.
Елена и Катя подскочили одновременно, изрядно качнув лодку.
— В том была у египтян их сила, но в том же и слабость, — спокойно продолжил Ан Анку. — Тож и с нами. Мы взяли б в три месяца Париж, когда б легко нам было бродить вне видимости колоколен родных деревень.
— Ан Анку, сдается мне, не так ты прост, как кажешься, — не удержалась Катя. — Откуда ты знаешь свычаи египтян? Даже в Библии того нету.
— Поверь, я такой же темный мужик, как иные здесь, разве что немного разумею грамоте. Да и то не редкость. А что слыхал кое-что не из Библии, а из других книг, так я ровесник сына моего сеньора. Не единожды ходили мы вместе в море, мудрено ль, что пристала ко мне малая толика из того, что вколачивали в него учителя.
— А кто твой сеньор, Ан Анку? — спросила Елена.
— Так Белый Лис, — ответил тот, странно изменившись в лице.
Тут Ле Ноах, три подруги успели только испуганно вскрикнуть, выпрыгнул вдруг через борт в море. Однако ж не утонул, но, поднявши фонтан брызгов, оказался в воде по колено.
Ан Анку поднялся в деревянной скорлупке, изготавливаясь прыгнуть на берег. Куда они приплыли? Туман растаял вдруг, открывая гряду скальных островов, поросших только низким кустарником и цепкими цветами: чертополохом, клевером, камнеломкой. Небольшой островок, к которому они пристали, не был, однако ж, вовсе необитаем. Выше по склону лепилась к скале сложенная из сколков того же бурого гранита живописная хижина без одной стены, роль коей играла самое скала. Взобравшись чуть выше хижины по склону, можно было ступить на черепичную крышу и подойти к трубе.
— А что, удобно дымоход чистить, — прозаически заметила Параша.
Взбежавши по узкой тропинке (хоть после зыбкой воды ноги и ступали не вполне уверенно), путники приблизились к скромному приюту.
В очаге дотлевали угли, изобличая недавнее присутствие человека. У стены, той, что подарила Натура, освободив немало дней человеку от борьбы с гранитом, были свалены вязанки вереска, покрытые козьими шкурами. Ну да, откуда здесь деревянная мебель, на самом-то острове ничего не растет.
Пол был выложен плитами, что могло б показаться излишней роскошью, когда б одна из плит, со свету это не враз удалось разглядеть, ни была сдвинута в сторону, открывая начало лестницы, ведущей в черный лаз.
— Скалы делают нас беспечными о своей безопасности, — усмехнулся Ан Анку, следуя вниз вослед за проворным мальчиком.
Ни тот, ни другой не подумали запастись факелами, да Нелли уже и видела далекие отсветы огня там, откуда доносился гул голосов.
Двигаясь в черном проходе, куда лестница опустилась, то ли на свет, то ли на голоса, Ан Анку, Ле Ноах, Параша, Катя и Нелли, шедшая последней, все отчетливей улавливали, что голоса сплетаются в песню.
— Пьем здоровье Его Величества!Сдвинем бокалы, фа-ла-ла-ла!Старые вина в изрядном количестве,Сдвинем бокалы, фа-ла-ла-ла!
Песня теперь гремела, подхваченная камнем. Огромный скальный зал, освещенный неровными сполохами факелов, казался залом рукотворного замка. Стесненность в дереве восполняли натянутые кое-где яркие ткани и ковры, превращавшие также лежбища из ветвей в диваны и оттоманки. Строем стояли десятки ружей — дорогих, с резным ложем и перламутровыми накладками, и самых простых, старого образца.
— А тот, кто за это не пьет,Пусть крюк в потолок вобьет!Желаем ему удавиться,И в ад прямиком провалиться!
Огромная ледяная колонна, с бочку в обхват и в два человеческих роста, служила службу самую хозяйственную: внизу была она обставлена кадками с рыбою, маслом, битой птицей. Пламя играло в ее хрустальных боках.
Каменная глыба служила столом, за которым и расположились на вереске люди. Крестьяне? Дворяне? По одежде было не разобрать.
Белокурый красавец, сущий Аполлон щасливой наружностью, поднимал роговый кубок: козья куртка его была накинута поверх тончайших кружав батистовой сорочки.
Бородатый мужик, мирно спавший в стороне, невзирая на весь шум, укрывался во сне парчовым камзолом.
При свете поставленной на бочонок восковой свечи в грубом подсвечнике какой-то вовсе немолодой человек столь же безмятежно делал грифелем записи в небольшую книжку.
— Пусть будут крепки полки,С позором бегут враги!
— завел белокурый Аполлон, превосходно заметивший вошедших.
— А мы, офицеры, Его кавалерыПокажем друг другу отваги примеры!
— Пьем здоровье Его Величества!Сдвинем бокалы! Фа-ла-ла-ла!
— подватили десятки голосов.
Старые вина в изрядном количествеСдвинем бокалы! Фа-ла-ла-ла!
— Но вон из застолья тот,В чьей подлость душе живет!
— продолжил красавец.
Пусть, честное слово! Катится онК круглоголовымВ Иерихон!
Голоса и своды вновь подхватили припев.
— Тысячу извинений, сударыня, — обратился к Елене красавец, отвешивая галантнейший поклон. Годами казался он едва ль не моложе ее самое. — Мы нынче празднуем и пьяны! Не хотелось портить песни! К Вашим услугам и у Ваших ног — Анри де Ларошжаклен.
