Елена Чудинова - Лилея
Через две клетки огромной шахматной доски, по которой вела дорога, сейчас как раз взбежавшая на пригорок, на поле копошились три человека. Верно крестьяне работают, подумалось было Нелли, то тут один человек поднял голову.
— Да здесь-то арапы откуда?! — охнула Параша.
Теперь было уже видно, что лица всех троих мужчин, заметивших наших путников в свою очередь, черны. Крестьянами нежданные арапы не были, во всяком случае — сейчас: все они были с ружьями. Где-то в ветвях крикнула сова, хотя совы вроде бы и не кричат днем.
— Надо мне с ними перемолвиться, — Ан Анку, который уж давно срезал длиннющий шест, даже не подумал приближаться к чернолицым. Вместо того он коротко разбежался и упруго взмыл на гибкой палке, перемахнув через заросшую дроком гряду. Вот уж он стоял посередь крошечного поля. Еще прыжок — и он уж за другой оградою.
— Эх, ловко, — позавидовала Катя.
Ан Анку стоял уже со странными людьми, что-то обсуждая по-бретонски. Даже если б ветер не относил слова прочь, Нелли едва ль бы поняла.
— Вот уж о чем Филипп не предупреждал, так что у бретонцев бывают лица как чернослив, — пошутила она, пряча растерянность.
— Так то люди из отряда Пернэ, — пояснил Ан Анку, чей толк с чернолицыми оказался весьма недолог.
— И что, это отряд берберов? Отчего у них черные лица, или это маски?
— Какое маски, охота была мастерить безделицы, — усмехнулся Ан Анку. — Такой уж у них теперь свычай: мазать лица сажею. А еще их сразу отличишь по тому, как они подсыпают в двойной заряд пороху еще и речной песок. Ружья громыхают, словно в аду!
— Но зачем?
— Да чтоб парижан пугать. И не худо выходит, должен сказать.
— А вы тут, похоже, не только за революционные непотребства не любите парижан, Ан Анку? — заметила Елена.
— Да за что их любить, — махнул рукой молодой бретонец. — Телячьи головы! Почитают себя умней всех, а сами готовы бежать стадом за всяким, кто их только больше хвалит!
— Ну, Ан Анку, думаю, никто лучше тебя еще не сказал в двух словах причины революции! — Нелли засмеялась. Невзирая на трудность дороги, ноги были легки, а грудь дышала вольно.
— Разве я зряшно говорю? — бретонец остался сериозен. — Голодно им, вишь, без хлеба, а за плугом пускай между тем ходит мужичье! Бездельничают да горлопанят, а женщины их, сказывают, сами даже не ткут и не пекут хлебов, все им подавай готовое! В лес попадут, заплутают хуже малых ребятишек. Пустой народ, право, пустой.
Столь жалкие виды Натуры доводилось Нелли видеть только разве в старом папенькином альбомце, где зарисовывал он с гарнизонной скуки окрестности Оренбурга. Деревья прижимались к земле, словно боясь чего-то, а невысокая трава еле пробивалась сквозь каменистую почву.
— Верно ветры тут все время гуляют, — уронила Параша, недовольно поправляя косу. Ее волоса, только утром переплетенные, разлохматились, поскольку голова была непокрыта. Нелли же только плотней натягивала чепец.
— Иначе б они не натыкали столько мельниц, — усмехнулась Катя.
Однако мельница, маячившая впереди, вопреки сильному восточному ветру даже не думала махать крыльями. Молоть, верно, было нечего, и хозяин заклинил нехитный механизм.
— Можем мы спокойно отобедать на мельнице старика Бурделе, — сказал Ан Анку, окинув мельницу пытливым взглядом. — Синие оттуда ушли, а у нас все одно есть там дело.
— Тебе чернолицые сказали, что на мельнице были синие? — спросила Нелли.
— Да нет же, вон, глянь повнимательней, молодая дама Роскоф. Крыло верхнее остановилось не дошед малость до флюгера. Опасность, значит, миновала, можно заходить. Кабы полным Андреевским крестом, чтоб флюгер приходился ровно меж двух верхних крыл, так означало бы — не ходите ко мне, добрые люди, напоретесь на злых. А коли вот эдак, крестом обычным, так все сюда, на помощь!
— Ну, ловко! — Катя восхищенно цокнула языком.
Вскоре уж Нелли с любопытством разглядывала, сидя за огромным столом, внутренность крестьянского дома. Прямо над столешиницею тянулась длинная полка с дырками для немудреных столовых приборов, чтоб каждый мог дотянуться до ножа и ложки своих не подымаясь с места. Выше лежали недоступным мышам рядком огромные хлебы. Казалось, в большой комнате кроме этого длинного стола да двух скамей к нему ничего и не было, поскольку прочие предметы мебели были все соединены в одну стену. Над похожей на шкаф занавешенной кроватью тянулся буфет с посудой, прочее ж образовывало огромный комод.
Две женщины в черных юбках с необычайно высокой тальею, в черных косынках, сколотых на груди под глухим воротом, но в белых смешных чепцах, тонкого кружевного плетения, укрывавших не всю голову, а только узел волос, хлопотали меж очагом и столом. Одна казалась вовсе юной, другая средних годов, обеи красивы и статны. Им помогала прелестная чернокудрая и синеглазая девчушка в домотканной рубашонке. Нелли задалась пустым вопросом, доводилось ли ей встречать на родине людей, чтоб были брюнеты, но при том синеглазые.
На столе уж стояли в большой мисе залитые молоком каштаны, лежала головка сыру и кусок масла, столь свежего, что из него точились капельки молока.
Молились перед обедом, понятное дело, по латыни, однако ж сколь неловко было ничегошеньки не понимать из застольной беседы! Мелькали, понятно, отдельные известные от мужа слова, да что толку. Между тем Нелли охотно бы поговорила с хозяйками. Проницателен был взгляд старшей, которая, только окинувши им гостей, добавила к сервировке фаянсовую тарелку, которую выставила перед Еленой.
— Отчего бы у вас, бретонцев, мужчины одеты так ярко да празднично, а женщины в черном, — сказала она Ан Анку, больше ради того, чтоб скрыть смущение. Не один раз доводилось ей в жизни есть за крестьянским столом, и давно уж она перемогла неудовольствие от пользования общей посудиной. Сама б она нипочем не стала просить для себя особой миски.
— Какой там, молодая дама, — Ан Анку намазывал масло на огромный ломоть охотничьим ножом. — У наших хозяек, а у девок и вовсе, наряды куда веселей мужских.
Нелли промолчала, однако ж не сумела сдержать взгляда, скользнувшего по крестьянке и ее дочерям.
— Да, редко им доводится покрасоваться, — усмехнулся Ан Анку. — Но мы вить прибрежные жители. У наших женщин в свычае горевать по погибшим три года. А наши мужчины погибают в море куда как чаще.
— Оне не снимают траура? — изумилась Нелли.
— Иная девушка уж и замуж пойдет и сыновей на морской промысел проводит, а платье так и лежит в сундуке ненадеванное. Что делать, родни-то много. Шутка есть у нас. Будто бы разговорились француз да бретонец. Француз спрашивает, как, де, сударь, Ваш отец умер? Утонул в море, говорит бретонец. А как умер Ваш дед, пристает француз. Утонул в море, опять отвечает бретонец. Ужас, говорит француз, на Вашем, сударь, месте, я бы никогда в море не ходил! А бретонец тогда в ответ: а Ваш, сударь, отец как почил? В своей постеле, гордо отвечает француз. А Ваш дед? Тож в своей постеле, отвечает француз, да еще больше пыжится. Ужас, сударь, говорит бретонец. Никогда б я на Вашем месте не ложился в постель!
Подруги расхохотались, но не успело их веселье стихнуть, как в горницу, тяжело топая деревянными сабо, вбежал мальчонка годов десяти, с прямыми, как у Ан Анку, волосами, спадавшими ниже шелкового кушака. В руках ребенка был погромыхивающий железом тяжелый сверток из мешковины.
— Быстро ты обернулся, Ле Ноах, — одобрительно кивнул Ан Анку. — Пойдешь со мною в море, чтоб отогнать лодку обратно?
Ребенок недовольно наморщил лоб.
— Превосходно ты понимаешь по-французски, лентяй. Я сказал, в море пойдешь? Лодку отогнать надобно, — повторил Ан Анку.
— Пойду, коли Маргерит с Барбой отпустят, я, поди, один мужик в дому покуда деда нет, — ответил ребенок, старательно выговаривая. — Ну как синие придут?
Разговор вновь устремился в русло непонятной речи, Елена догадалась, что Ан Анку спрашивает у хозяек разрешения взять мальчика с собою.
Вскоре они шли уже по широкой тропе меж вереском и дроком, а тропа под их ногами медленно шла вверх. В десяти шагах видно было плохо — над кустарниками таял туман.
— Ан Анку, отчего не только ты, но даже малый парнишка понимает по-французски, а взрослые женщины нет?
— Так вить не о чем нашим женщинам болтать с французами, — пожал плечами Ан Анку. — А бретонцу француз и в лучшие годы хоть немножко, да враг. Как же мужчине да не уметь разобрать, о чем враги судачат?
Туман разошелся вдруг в две стороны, словно занавес в театре. От открывшегося взгляду зрелища у Нелли сперло дыхание. Бурые скалы громоздились друг на дружку ровными уступами, словно ступени великанов. Белая полынь и желтый лишайник, мелкие розовые цветки камнеломки веселыми пятнами расцветили сумрачные изломы. А внизу, далеко-далеко, билась о подножия скал иссиня-черная вода. Белая птица, парившая над волнами средь обрывков тумана, сама казалась бесплотною и прозрачной, духом птицы.
