Н Кальма - Книжная лавка близ площади Этуаль
Второй тоже неплох, видна в нем лихость, бесшабашность какая-то, и товарищ он хороший, заботился о раненом, ходил за ним, как нянька. Но в первом, в Дени, Жермен угадывает большую внутреннюю жизнь, тонкий интеллект, скрытый огонь, сильную волю. Все-таки надо бы разузнать, что там у них происходит, как он относится к Николь. О, как все смешалось на свете из-за этой страшной войны, сколько кругом горя и как мало радостей! Надо, о, как надо бы им с Николь поговорить по душам, да разве это возможно? Николь при малейшем намеке взорвется, как петарда, Жермен отлично это знает. Но что выйдет из всего этого?
- Эй, Жермен, что ты там возишься? Хочешь свежий анекдот?
Ну конечно, Жермен не прочь послушать. Несмотря на оккупацию, по Парижу ходит множество дерзких историй, высмеивающих бошей, издевающихся над их повадками.
Николь просто-таки захлебывается:
- Слушай! В переполненном автобусе немецкий солдат наступает на ногу пожилому французу. Тот охает и отвешивает немцу оплеуху. Пока прибегает контролер, пока вступаются пассажиры, из глубины автобуса пробирается маленький старичок, размахивается и тоже дает немцу оплеуху. Разражается скандал, всех трех ведут в полицию. Полицейский комиссар допрашивает "пострадавшего" и обоих драчунов. "Видите ли, у меня очень чувствительные ноги, - говорит пожилой француз, - мсье наступил, и у меня от боли моментальный рефлекс. Но я прошу мсье извинить меня".
Бош ворчит:
"Рефлекс! Странный рефлекс... Но, в конце концов, я готов извинить мсье. Однако вторая оплеуха..."
Комиссар обращается к старичку:
"Вам на ногу никто не наступал, и вообще вы сидели далеко. Почему же вы ударили мсье?"
"Как вы не понимаете, комиссар? - отвечает старичок. - Когда я увидел, что бьют немца, я решил, что англичане уже высадились".
Жермен смеется, откинув тонкую белую шейку. Николь польщена: ее анекдоты имеют успех.
- Хочешь еще? Слышала стихи про рождество? Нет?
У нас не будет нынче рождества,
Эвакуировали Деву и Христа,
Иосиф в лагере вымаливает хлеб,
А боши реквизировали хлев.
Всех ангелов с небес зенитки сбили,
Волхвы в Британию давно уплыли,
Бык ныне царствует в Берлине, а осел...
Он в Риме стойло теплое нашел.
- Ты набита анекдотами и историями, точь-в-точь как старый матрац соломой, - объявляет Жермен. - Где это ты набралась? Наверно, у Жан-Пьера? Кстати, ты давно не рассказывала ничего о наших русских. Как они там? Как здоровье Дени? Зажил его шов? И вообще, как они прижились у Жан-Пьера?
- Шов заживает. С Жан-Пьером оба ладят, - буркнула, внезапно мрачнея, Николь.
- Ну еще бы не ладить, ведь Келлер такой добряк. Вот кто по-настоящему хороший человек! - продолжала Жермен, точно не замечая переменившегося настроения сестры. - А у Дени характерец неукротимый, вроде твоего. Никогда не забуду, как он бушевал здесь, у нас, как требовал, чтоб его немедленно отпустили. Ему, видите ли, надо во что бы то ни стало сию минуту идти куда-то, кого-то отыскивать, сражаться с фашистами. Ничего не желает слушать, рвется с постели. А ведь какая была рана - легкое прострелено, весь исходил кровью. Доктор Древе, когда извлекал пулю, шепнул мне, что не очень-то надеется на благополучный исход...
- И все-таки, несмотря на все это, ты и Гюстав потребовали, как только Дени стал передвигаться, чтобы он и Поль перебрались в Виль-дю-Буа, к Келлеру, - зло перебила ее Николь. - Потребовали, чтоб они ушли от нас!
- О, ну сколько же можно говорить об одном и том же! - в сердцах воскликнула Жермен. - Ты что, маленькая, не понимаешь? Им нельзя было здесь оставаться. Два взрослых парня в крохотной квартирке, которая у всех на виду, можно сказать, в самом центре Парижа! У нас и немцы-покупатели бывают, и соседи непременно бы дознались, что у нас живут чужие... А это всем нам грозило самыми страшными последствиями. Да и не одним нам, ты это отлично знаешь сама, только делаешь вид, будто мы поступили жестоко из эгоизма. Тебе нравится мучить меня и Гюстава, - уже жалобно договорила старшая сестра.
- Да уж твой Гюстав... - протянула Николь.
- Вовсе он не мой. Он общий! - опять вспыхнула Жермен. - Ты же знаешь, чем он занят. Разве это его собственные дела?
Николь успокоительно похлопала сестру по хрупкому плечу:
- Не кипятись, пожалуйста, никто не обижает твоего Гюстава. Я тоже, между прочим, уверена, что он и герой и мировой парень. Только уж слишком педант. Вообразил себя настоящим вождем и завел такую дисциплину - не вздохнуть! Кстати, Дени меня расспрашивал о нем и о Келлере. Чем они занимаются, да почему Жан-Пьер торгует с немцами, и так далее. Кажется, он что-то подозревает. Тот разговор, когда он лежал у нас... Мы думали, он без сознания, а он, оказывается, все слышал.
Жермен испуганно вскинула глаза.
- Какая неосторожность! Надеюсь, ты ему не сказала?
- Но ведь из Бетюна пришел хороший ответ! - возразила Николь. - Они оказались своими, все подтвердилось.
- И все-таки, покуда Гюстав не позволит, я тебе запрещаю болтать на эти темы, - строго сказала Жермен. - Я ничего не имею против, - прибавила она, - мы очень рады, что Шарль так о них отозвался, да и Гюставу они оба нравятся. Гюстав говорит, надо познакомить русских с нашими. Пускай наши своими глазами увидят тех, кто бьет немцев. Правда, ни Дени, ни Поль боев и не нюхали, но ведь они той же породы, советские. Думаю, если дойдет до дела, они не подведут.
- Еще бы! - горделиво сказала Николь. - Дени - это знаешь какой парень!
- Вот Гюстав и хочет... - начала Жермен.
Николь вдруг сердито покраснела.
- Как, уже выводы? Уже намерен их использовать?!
Жермен остро глянула на младшую сестру.
- А что? Тебе это не нравится? Ты возражаешь?
- Да нет, - заметно смутилась Николь, - я ничего не говорю. Только Дени, по-моему, еще слаб для чего-нибудь серьезного. Ведь он только недавно поднялся.
- Но если нужно?
- Тогда вместо него пойду пока я! - решительно сказала Николь.
"Ого, как видно, это всерьез! - думала, хмурясь, Жермен. - Как она вскинулась! Смотрите-ка, готова на риск, даже собой пожертвовать, лишь бы уберечь его. О, это очень-очень серьезно..."
Вслух она сказала:
- Все это не нам решать. Кажется, скоро станет очень горячо.
- Тебе известно что-нибудь новое? - с живостью спросила Николь.
- Нет, все, что было, тебе известно, как и мне. Но если взглянуть на сводку...
- Покажи! - потребовала Николь.
- Пожалуйста.
Жермен нагнулась к нижним стеллажам. Там, за толстыми томами "Истории масонства", был выдолблен в стене тайничок. Жермен, не глядя, нащупала бумажный жгут, вытянула его, развернула.
- На, читай!
Вот что прочла Николь:
"6 апреля в пять часов вечера колонна фашистских солдат в полсотни человек возвращалась из ресторана на площади Наций. На углу бульвара Шаронн три партизана подкараулили колонну и бросили в нее несколько бомб. Десятки убитых и раненых фашистов.
10 мая у Одеона партизаны напали на группу эсэсовцев. Фашистов забросали гранатами. Много убитых и раненых.
22 мая на бульваре Линне атакована машина бошей".
Николь обратила к сестре разгоряченное лицо:
- И все это совершила одна группа? Всего несколько человек?
- Кажется, - кивнула Жермен. - Наверное ничего еще не известно. Но и другие, ты же знаешь, не сидят сложа руки. Сама видишь, в Париже бошам становится неуютно.
- Браво-о! - заорала вдруг совершенно по-мальчишечьи Николь и подбросила к самому потолку одну из своих "Последних в жизни", да так, что туфля звонко шмякнулась об пол оторванной подметкой. - Браво, скоро мы с ними разделаемся! Скоро победа!
- Тише ты, сумасшедшая, соседи сбегутся или, чего доброго, услышат боши! - унимала ее, сама очень довольная, старшая сестра.
2. В ВИЛЬ-ДЮ-БУА
- Чем могу служить, мадемуазель Роллан?
- Я по поводу Арлетт, мсье Келлер. Пришла поговорить о вашей девочке.
- Опять что-нибудь натворила в школе? Вот негодница! Девчонке тринадцать, совсем уже большая, а никак не может без шалостей!
- На этот раз это не шалость, мсье Келлер, - начала, растягивая слова, учительница. - Если посмотреть на это как на... И вообще многие могли бы расценить это как...
Мадемуазель Роллан окончательно запуталась. Ее надутые красные щеки точь-в-точь детские воздушные шары, - казалось, готовы были лопнуть.
- Да что же такое сделала Арлетт? - не на шутку встревожился Келлер. - Что выкинула? Вы сказали, что это может быть расценено как... что?
- Как политическая акция! - единым духом выпалила мадемуазель Роллан. - Да-да, ведь у нас есть такие, что не дремлют. Они готовы приписать школе и мне самой бог знает что!
И мадемуазель Роллан принялась залпом выкладывать "дело" Арлетт:
- Был урок пения. Я вела его сама, потому что мадам Бернар больна. Я не очень-то знаю их обычный репертуар. И вот я предложила девочкам петь то, что им самим нравится. Тогда вышла ваша Арлетт, сделала знак остальным и начала петь, как бы вы думали что?
