А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Не время дремать. Пришли почти. Готовься.
Ярина распахнула глаза, стряхивая дрёму; хотела получше разглядеть свою провожатую, но в это мгновенье полыхнуло пламя-цветок. Закрыло всё небо, ослепило белизной, взметнуло сноп пепла… и опало. Ярина осталась одна среди пепельного круга, в темноте, и ни трав не было, ни звёзд, ни ветра. Только маленькая птичка пела, пела всё громче. «Малиновка», – узнала Ярина. Улыбнулась, вытянула на щебет руки, почувствовала, как задели ладонь мелкие коготки. А потом полоснуло по горлу, воткнулось острое, пошло ниже, крепче, вгрызаясь в грудь, хлынула кровь. Ярина закричала, заметалась, но тяжёлые руки на плечах держали крепко, цепко, ни качнуться, ни увернуться. Перед глазами распускались громадные цветы, алые, жаркие, жгло меж рёбер. Ярина ощетинилась, накалила воздух, силясь вырваться, сбросить чужие руки.
– Ишь ведь сильная! – удивлённо донеслось сверху. – Молодец Обыда. Хороша будет новая яга.
Ярина рванулась снова, заплакала от бессилия, от боли, оледенившей сердце, заковавшей грудь в горячую клетку. В ушах зазвенело, будто что-то рвалось внутри. Сквозь звон, сквозь крик пробилось пение птички, медное, еловое, и лёд вскрылся, как весной на могучей Калмыши, и в дыру в груди ворвался ветер. Одна рука отпустила плечо, нырнула под рёбра. Вытащила сердце. Ярина закричала, как никогда не кричала, а потом осела, сникла, и только всё те же руки – одна сухая, цепкая, другая скользкая, окровавленная – держали её за плечи, не давали упасть. Снова завыл в пустоте ветер. Птичка, звонко тренькнув, юркнула сквозняком внутрь, упала камешком и притихла. Тогда уж чужие руки коснулись груди, сращивая рёбра, кожу, возвращая на место плоть и кровь. Хлопнули по спине.
– Возвращайся, будущая яга. Лес ждёт.
Отпустили. И Ярина полетела, полетела спиной назад, в омут, в звёзды, в страшную усталость, сквозь высокие рощи в знакомый Лес, в руки Обыды. Ничего не помнила: ни как домчал её Ночь Тёмная до избы, ни как Обыда обмывала-отпаивала полынным отваром, ни как уложила на печку, укрыла тремя одеялами, зажгла берёзовые свечи, клюквенные лучины.
Пробился только едва-едва сквозь дурман шёпот:
– Спи, спи, набирайся сил. Спи да спи сладко. Лес и царевны с тобой, глазастая…
Тихо-тихо, сухо, мерно, как ходики, тренькала в груди птичка.
* * *
– Вот, значит, как, – задумчиво произнёс Кощей, усаживаясь за стол. – Ранёхонько.
– Ранёхонько, – согласилась Обыда, одним глазом посматривая на гостя, другим – в оплетённое ветками стёклышко, в котором отражалась бредущая по лесу Ярина.
– Но помогло хоть?
– А то сам не видишь? Всё, никакая хворь теперь не берёт. С утра до ночи по лесу босая бегает. По хозяйству помогает. Коня у Дня Красного объездила. – Обыда оглянулась; понизив голос, добавила: – Вчера богинка та опять приползала. Я её выгнала, конечно, но всё крыльцо в слизи осталось. Ярина обеими ногами вляпалась – и хоть бы хны! А ведь сам знаешь, слизь у богинок ядовитая, хворая. В общем, такой прыти набралась девка, что радоваться бы и радоваться.
– Так что не радуешься? – вглядываясь в цветастый луг под босыми ногами Ярины, спросил Кощей.
– Косы темнеть начали. Как бы не опоздать… Да и у меня все силы вытянуло, пока я её иными дорожками водила. – Обыда пригорюнилась, вздохнула, упёрлась щекой в кулак. – Но не это самое плохое, Кощей. Не это.
Где-то во дворе булькнул, нырнув в колодец, Вумурт. Обыда и бровью не повела, глядела стеклянными глазами на сундучок, в котором Ярина хранила свои вещички да сокровища.
– Плохое самое, что не хочет она ягой быть. Керемету увести себя из Лесу не дала, но ягой быть всё равно не хочет. И напугала её эта птица проклятая черепами своими. Он ведь наговорил ей, всё рассказал про яг, про главную, про наш век. А она то ли не поняла ещё, то ли заперлась и не спрашивает ничего.
– Так загляни в мысли-то к ней, – предложил Кощей, постукивая по столу пальцами. – Сразу узнаешь. И самой проще станет.
– Сам попробуй загляни, – грустно и раздражённо отозвалась Обыда. – Такая стена, что Синему сосняку не снилось.
– Ишь ты, – хмыкнул Кощей. – С первого взгляда и не скажешь, что мысли на замке умеет держать.
– Да и со второго не скажешь, и с третьего, – проворчала Обыда, вертя стёклышко на свету, выглядывая, что за осенние ягоды складывает в корзину Ярина.
– А с чего ты решила, что она ягой становиться не хочет? Испугалась – так мало ли. В Лесу что ни шаг, то в первый раз пугаешься.
– Душой она не хочет, Кощеюшка. Керемет её сердце в руках подержал – она и почувствовала, что это такое. Это тут, в Лесу я спокойная да ласковая…
Кощей хмыкнул.
– …а ведь другое у меня внутри, и нутро другое, и работа-то настоящая – чёрная, грязная. И Ярине то же предстоит. А она не хочет.
– А ты поговори с ней начистоту, – посоветовал Кощей, запахивая плащ. – Расскажи, как есть, расскажи, что впереди. Чем сказки от Керемета слушать, лучше уж из первых рук, без всяких утаек.
– Расскажу – а она сбежит! – вырвалось у Обыды. Прижала ладонь ко рту, сама испугавшись сказанного. – Уйдёт… И Лес ведь её выпустит, Ярина уж найдёт, как уговорить, коли с русалками, с птенцами, с ивняком поладила…
– Что ж тогда, всё в страхе жить? До каких пор? Сколько ещё скрывать от неё станешь, таить? Прошлое спрятать ты сможешь. Будущее сможешь. А и то и другое запереть – хватит ли сил, Обыдушка?
– А ты помоги, – вдруг спокойно велела Обыда. – Помоги, Кощей.
– Чего? Где это видано, чтоб Кощей…
– Как друга прошу, помоги, – властно оборвала Обыда, и потянуло холодом. – Как друг не поможешь – как слуге прикажу.
В глазах Бессмертного сверкнули угольки. Поднялись костлявые руки – и упали.
Глава 9. Сердце-птица
Ярина вернулась с полной корзинкой цветов и грибов. Набрала и ягод, поздних, крупных, в самом сладком соку, – предвестников зимы, с белой оторочкой по
