Команда сорванцов: Музей восковых фигур. Бал газовщиков - Филип Пулман
– Ты еще здесь? Чего ты хочешь? Никакой награды не получишь, и не надейся.
– Я хочу моего па, – с надеждой сказал Гром.
– Да! – вынырнул откуда-то Бенни. – Вы не можете держать под арестом двух человек за одно и то же преступление. Это против закона. И вы знаете, что настоящий преступник – старый Гребби, потому что он сам так сказал. А у меня есть фотография, которая это доказывает!
Он воинственно помахал детективной камерой.
– Так что можно мне моего папу назад? – сказал Гром.
– Нет, – сказал сержант.
Оба мальчика раскрыли было рты, но, постояв так, захлопнули их обратно.
Гром вдруг почувствовал себя очень, очень маленьким.
– Почему? – спросил он через некоторое время.
– Потому что твоего па арестовали не за фальшивые деньги. А за совершенно другое преступление. И назначили за него залог. У тебя есть при себе пятьдесят фунтов? Я почему-то думаю, что нет. Ну, и что будешь делать теперь?
Глава седьмая. Жертва испанской инквизиции
Некоторое время Гром стоял, разинув рот, и хлопал глазами. Потом закрыл рот и с трудом проглотил слюну.
Залог? Пятьдесят фунтов? А…
– А за что его тогда арестовали? – слабым голосом спросил он.
– Они тебе не сказали, сынок?
Гром покачал головой – насколько это у него получилось.
Сердце билось быстро-быстро. У сержанта было очень серьезное лицо – с таким выражением можно сказать только что-то уже совсем ужасное… Но сказать он не успел, потому что в этот самый момент их прервали.
Кто-то громко колотил в дверь и кричал.
Гром узнал этот голос – он принадлежал Брайди и был очень зол, а когда Брайди кричала и злилась, об этом очень быстро узнавала вся улица.
Сержант в свою очередь открыл было рот, чтобы выразить протест, но тут к первому голосу присоединился второй. Иностранный.
Французский!
Сержант и оба мальчика едва успели повернуться к двери, когда та с грохотом распахнулась. Констебль Джеллико, который, видимо, пытался предотвратить вторжение, практически упал внутрь, и в комнату ворвались разъяренная Брайди, на хвосте у которой висел, устрашающе скалясь, Акуленыш Боб, а за ними – тот самый таинственный француз!
Цвет лица Брайди сравнялся с цветом ее пламенеющей шевелюры, глаза метали молнии. Выглядела она со всем этим как весьма победоносный маяк.
Протолкавшись к столу, она с размаху шлепнула на него холщовую торбу.
– Я это сделала! – вскричала она. – Я его нашла!
– Эт’ еще что такое? – возмутился сержант. – Констебль, какого дьявола вы пустили сюда всю эту кодлу?
– У нее тут… останки, сержант, – сообщил констебль Джеллико, выглядевший бледным и каким-то нервным.
– Что?!
– Эээ… человеческая голова, – слабо брякнул страж порядка.
Брайди громогласно фыркнула и извлекла из мешка голову… воскового Диппи. Сержант в ужасе передернулся.
– Что это, к чертовой матери, за…
– Да из воска она, из воска, тупица! – рявкнула Брайди. – Только это не воск! Гром, спокойно, все в порядке. Ты теперь богат, старина! Акуленыш – говори!
– Это сирая амвура! – триумфально крикнул Акуленыш и немедленно присоединился к сестре, которая, подхватив Грома, закружила его по комнате в бешеной джиге.
А дальше все вдруг начали говорить одновременно, включая француза. Впрочем, один голос легко перекрыл общий гвалт.
– ВСЕ ЗАТКНУЛИСЬ! – на пределе легких гаркнул Гром.
– Именно это я и собирался сказать, – кивнул сержант. – Ты, девочка… как-тебя-там – говорить будешь ты. Остальные молчат!
– Все эти парни пытались спереть нашу восковую фигуру, – переведя дух, сообщила Брайди. – И ентот вот мусью тоже. Я-то сразу смекнула, что на вора он не похож, да только мы ему слова вставить не дали. Вот я и подумала… а потом мы с Акуленышем вскрыли куклу и нашли там только солому и всякий мусор… тоисть дело точно было в голове, ага? А голову сделали из куска воска, который принадлежал Грому – и я вспомнила его домашнюю работу…
На стол лег весьма грязный листок бумаги.
– «Амбра серая. Жирная субстанция мармориформной или бороздчатой конфигурации, выделяемая из кишечника кашалота. Высоко ценится в парфюмерии», – громко прочитал сержант. – Это что еще за ахинея? Бороздчатой? Мармориформной?
– Кто его знает, – авторитетно пожал плечами Бенни. – Нам сначала надо дойти до «Б», а потом до «М» по словарю. Мы пока только на «А».
– Это все неважно, – нетерпеливо отрезала Брайди. – А важен ентот вот кусок – про парфюмерию. Так что я нашла мусью – вот этого! – подумала, он именно потому за ним и охотился. И я была права! Права!
Маленький француз, который только что не корчился от волнения, немедленно вступил в разговор:
– Да! Мадемуазель совершенно права! Меня звать Гастон Леру, парфюмьер! Я изготавливать самые прьекрасные, самые изысканные духи на свете! И когда мой нос – орган, чрьезвычайно чувствительный и деликатный… – тут он обеими руками потрогал собственный нос, словно желая убедиться, что тот на месте и надежно прикреплен, – когда мой высокопрофессиональный и незаменимый нос уловил аромат серой амбры, я просто пошел за ним. Потом я его потерял. Потом он меня нашел. Это самый прьевосходный, восхитительный, глубоко прекрасный образец серой амбры, который я встрьечал в своей жизни! Я должен его получить! Мой гений его желать!
Сержант устало потер лоб.
– Что значит, вы должны его получить? Судя по всему, он принадлежит присутствующему здесь юному Грому. Если вы хотите эту вашу амбру, придется купить ее у него. Сколько она стоит? Пару фунтов?
– Сильно больше! – сказала Брайди. – Скажи им, мусью! Давай!
– Извольте, – с достоинством кивнул месье Леру. – Рыночная цена, да. Она составляет шесть фунтов за унцию.
Никто не произнес ни слова.
Никто не двинулся с места.
Потому что никто не мог.
– Шесть фунтов?! – пискнул наконец Гром. – За унцию?! Так это же…
Он в каком-то священном ужасе уставился на помятую, потертую голову с усами из конского волоса, кровавым глазом, треснутыми перепачканными зубами.
Сержант потрясенно присвистнул.
– Где почтовые весы? – рявкнул он. – Быстро, констебль!
Джеллико пододвинул ему небольшие латунные весы, стоявшие у него прямо под носом.
– Усы я не хочу, – быстро сказал месье Леру. – И глаза. И зубы. Удалите их!
Бенни исправно выковырял все поименованное; сержант ласково водрузил оставшуюся голову на одну чашку весов и по одной стал добавлять гирьки на другую.
– Четыре фунта и четырнадцать с половиной унций. Все верно, мусью?
– Совершенно
