Девочка и призрак - Ханна Алкаф
«Паванг ханту?» По спине Розика вдруг побежали мурашки. Он никак не ожидал, что этот вежливый неуклюжий неряха умеет усмирять призраков и чудищ. Неужели он на такое способен? Неужели он может его уничтожить?!
Это что… страх?
Паванг повернулся к Сурайе:
– Ты сможешь потерпеть ещё несколько дней, дитя? Хватит ли тебе сил и смелости?
– Думаю, да, – ответила Сурайя. – Я на это надеюсь.
– Ммм, тогда хорошо, – Паванг промокнул салфеткой лоснящийся лоб. – До полнолуния пять дней.
– Обычно в это время я его кормила, – сказала Сурайя. – Для… для привязки.
Паванг кивнул:
– Видишь ли, в пору полнолуния любые ритуалы и заклинания, которые мы используем, имеют наивысшую силу. И как бы сильно он ни был на тебя зол, ты в это время ему нужна. Твоя кровь – единственное, что связывает его с этим миром. Твоя кровь – приманка, – кусочек мурукку выпал из складки у него на груди, паванг поднял его с колен и рассеянно закинул в рот. – Полная луна – чудесное и устрашающее явление, – задумчиво жуя, заметил он.
– Так же говорила и моя мать, – произнесла мама и тут же закрыла рот, словно сказала лишнее.
– Не сомневаюсь, – ответил паванг тихо. Его голос был полон деликатного сочувствия. – Но луна ещё и коварна. Это как подсыпать в тесто сахар. Добавь немного – и сырая смесь станет всего лишь приятной на вкус. Всыпь ещё – и неплохой пирог станет очень вкусным. Ещё чуточку – и он превратится в кулинарный шедевр, способный заставить взрослых мужчин прослезиться. Ещё капельку… и всё пропало.
– К чему это вы? – спросила Сурайя. Розик тоже ничего не понимал.
– Только к тому, что мы должны быть осторожны, – пояснил паванг, тепло улыбнувшись.
– С ней всё будет хорошо? – В мамином голосе впервые послышалась нерешительность. – Она… она не пострадает?
– Нет, не должна. Она – нет.
Сурайя посмотрела на него, прищурившись:
– А он?
В этот миг Розик любил её как никогда сильно: грудь, где должно было располагаться сердце, едва не разорвало от счастья.
– Он? – Паванг вскинул бровь, аккуратно ставя чашку на кофейный столик, звякнув стеклом о стекло. – Ты, конечно, хотела сказать «оно», дитя.
– Я хотела сказать «он», – упрямо заявила Сурайя. Розик заметил, что мама так поджала губы, что между ними не пролез бы и лист бумаги. – Что с ним будет?
Её вопрос привёл паванга в замешательство.
– Ну… он уйдёт.
В этот момент, если прислушаться, из тёмного угла комнаты можно было услышать резкое шипение.
– Навсегда?
– Если мы всё сделаем правильно.
В комнате вдруг стало темнее. На горизонте, где всего несколько секунд назад было яркое дневное солнце, теперь маячили тучи. Тёмные и сердитые, они мерцали молниями. Мама поднялась, чтобы закрыть окна от собирающейся грозы.
– Он пострадает? – уточнила Сурайя.
Ветер превращал дождь в острые тонкие плётки, беспрестанно хлещущие по жестяной крыше, а ветки деревьев снаружи – в кулаки, с силой молотящие по окнам.
Паванг улыбнулся.
– Если мы всё сделаем правильно, – повторил он. И Розику показалось, что он уловил странный отблеск за заляпанными стёклами. Сурайя вздрогнула, и Розик вздрогнул вместе с ней. – Не волнуйся, дитя, – произнёс паванг мягко. – Я о тебе позабочусь. Тебе ничего не грозит. Но если существо, которое тебя преследует… не изгнать, оно продолжит вредить. Нужно избавиться от него раз и навсегда. Понимаешь?
Она долго молчала. И пока одна за другой шли минуты, Розику хотелось завопить, сказать, что он никогда больше её не обидит, что ему иногда бывает сложно с собой совладать, но он будет стараться изо всех сил. Он не мог, да и не хотел, представить себе мир, в котором никогда её не увидит, не сможет быть возле неё.
– Господин Али задал тебе вопрос, Сурайя, – прорезался сквозь тишину мамин учительский голос с отчётливой повелительной ноткой. Таким тоном приказывают сидеть прямо, слушать внимательно и смотреть в учебник. Таким голосом требуют ответа.
– Да, – сказала Сурайя негромко. – Понимаю.
Ветер снаружи завыл, словно раненный в сердце дикий зверь.
Глава двадцать вторая. Девочка
КОГДА ПАВАНГ УШЁЛ, Сурайя, лежа в постели, долго думала – о запахе и ночных кошмарах, о бледном лице и фиолетовых синяках Цзин. Думала о разговорах шёпотом под одеялом и тёплых объятиях перед сном. О первой дружбе – и о настоящей дружбе. Она думала о странном блеске в глазах паванга и об ознобе страха, проводящем по её спине холодными пальцами, когда он говорил. А больше всего она думала о слове «навсегда». Чем дольше оно сидело в голове, тем холоднее, жёстче и неумолимее становилось.
Она села в кровати. Длинные волосы прилипли к потной шее, и она нетерпеливо собрала их в небрежный хвостик.
– Розик, – прошептала Сурайя. Она произнесла его имя впервые за долгое время. И оно было странным – горько-сладким и знакомым на вкус. Гроза стихала. Ветер уже почти не свирепствовал, а лишь хныкал за окном. – Розик, – повторила она. В этот раз её голос прозвучал чётче, увереннее. Тени в углах комнаты стали расти и сгущаться, как если бы пытались превратиться во что-то ещё. – Знаю, ты здесь, Розик, – сказала Сурайя. – Ты всегда здесь. Выйди и поговори со мной. – Тени в углах на миг колыхнулись, как бывает, когда ветерок играет с пламенем свечи. А затем возник он – не в истинной своей форме, а кузнечиком на подоконнике. Небо позади него полыхало пламенем заката, и тень, которую он отбрасывал, была огромной и зловещей. – Привет, Розик. – Он промолчал, поэтому Сурайя продолжила: – Ты, наверное, удивился, зачем я тебя позвала?
– Полагаю, чтобы проститься, – произнёс он, и её покоробила незнакомая резкость в его голосе.
– Не я так решила, – заметила она.
– Однако я не припомню, чтобы ты выразила бурный протест! – вспылил он. – Но, возможно, его заглушило висящее в воздухе предательство.
– Предательство? – Сурайя уставилась на него, открыв рот, глаза наполнились слезами гнева. – Это ведь ты всё время вредил моей подруге! И пытался навредить мне!
Она почувствовала дрожь под ногами. Комната заходила ходуном. По стенам легонько застучали рамки с рисунками. Принадлежности для рисования на столе зацокали и заклацали друг о друга.
Когда Розик заговорил снова, его голос был подобен глубокому рокоту:
– Ты бросила меня, как только нашла себе другую компанию! Меня, который был рядом с тобой ещё с тех пор, когда ты
