Большая книга ужасов – 35 - Мария Евгеньевна Некрасова
Мы с теть-Таней шли домой, она, должно быть, по заданию матери, вела со мной душеспасительную беседу на тему: «Как ты можешь бросить музыкалку, ведь это твоя жизнь». Они с мамой посменно трудились над спасением моей музыкальной карьеры: теть-Таня промывала мозги днем, мама – вечером по телефону. Я привыкла и даже не бесилась, а так, вяло отбрыкивалась, когда становилось уж совсем невмоготу. Я вообще стараюсь молчать в таких случаях. Пусть болтают себе вместо радио.
Теть-Таня вдохновенно рассказывала, как я гублю свою музыкальную карьеру. Я ей не мешала, и она увлеклась, вспоминая каких-то рок-звезд семидесятых годов и их отношения с учителями. При чем тут я?
Я демонстративно глазела то под ноги, то по сторонам. У нашего подъезда сидел дядька с лохматой собакой, было непонятно, где у собаки голова, а где хвост. Теть-Таня видела, что я ее не слушаю, злилась и повышала голос:
– …А когда его учитель сказал: «Музыка – это не твое», – он оставил учебу. – Она сказала это так, что слышал, наверное, весь дом, окна-то открыты.
– Так и я так же сделала! Мне Надежда зачет не поставила, значит, тоже считала…
– Да кто тебе сказал… – и теть-Таня продолжила монолог на тему «Вернись в музыкалку, жизнь себе поломаешь!». Сколько пафоса из-за какой-то школы!
Нет, оставлять музыкалку было, конечно, жалко. Но тогда, стоя с теть-Таней у подъезда, я уже не видела выхода. Зимний зачет завален. Пересдавать поздно. Летние экзамены можно пересдать осенью, но я до них не допущена. Потому что зимний зачет завален. Не знаю, может, мать с теть-Таней и надеялись как-то уговорить Марлидовну, мне же ситуация казалась тупиковой и дурацкой. Такой дурацкой, что и шевелиться не хочется. И вот в этот момент, когда я так подумала, а теть-Таня опять повысила голос, читая нотации, до моих ушей донеслось:
– Все еще можно исправить.
Кроме дядьки с собакой, рядом были еще десятки открытых окон, эта необязывающая фраза могла доноситься из любого из них. Мало ли о чем люди говорят у себя на кухне, не обращая внимания на тех, кто шляется под окнами и может принять на свой счет это: «Все еще можно исправить». Когда кто-то умер, так и говорят: «Случилось непоправимое». А я уставилась на дядьку, как баран уставился бы на новые ворота, если бы ворота умели говорить и сверкать на солнце лысиной. Лысина кивнула, как будто здороваясь, и повторила, как для тупой:
– Даже непоправимое можно исправить. Приходите вечером к нам на занятия в спиритический клуб, во-он тот подвальчик…
Теть-Таня ошарашенно смотрела то на дядьку, то на окна. На ее лице так и читалось: «Караул, нас услышали враги!» Сама виновата: орет на всю улицу, вот и спалилась.
– Что за спиритический клуб? – Но теть-Таyя уже очнулась и утроила бдительность. Бросив дядьке:
– Спасибо, другие планы. – Она буквально потащила меня в подъезд. По дороге громко нашептывая одно-единственное слово: «Секта!» Глаза при этом у нее были совершенно безумные, как будто она в этой секте уже побывала и ощутила все прелести промывания мозгов. А как я ее слушаю по двадцать часов в сутки? Я даже злорадно похихикала про себя и про сектанта, или кто он там, уже почти забыла. Но теть-Таня, видимо, решила, что я не расслышала, и дома принялась объяснять мне про секты, спиритические клубы и жизнь на Марсе. Это было хотя бы не о школе, так что первые пять минут я даже слушала. Потом сделала вид, что меня тут нет, а теть-Таня – просто сломанный приемник, который не выключается. Но уже через два часа я решила, что пора сматываться.
– Пойду погуляю.
– Погоди! Семь часов, скоро мама будет звонить! – Я уже стояла в прихожей. Часы и правда показывали семь. После теть-Таниных нотаций – беседа с мамой?!
– Вот поэтому я и хочу поскорее смотаться! – Я выскользнула за дверь и понеслась вниз по лестнице, как будто теть-Таня за мной гналась с телефонной трубкой, при этом не переставая болтать. А этот сектант звал к семи часам.
Нет, я не верила в эту эзотерическую чушь, я даже не делала теть-Тане назло. Но где в незнакомом городе можно укрыться на пару часов от теткиной опеки? А клуб прямо во дворе, далеко ходить не надо. И я решилась. Я спустилась в подвальчик у соседнего подъезда с тяжелой изрисованной дверью. На двери был жизнелюбивый плакатик с черной кошкой, разглядывающей хрустальный шар. Спиритический клуб – куда только не сунешься, чтобы сбежать от болтливой тетки! Впрочем, наверное, я вру. Когда этот с лысиной сказал: «Все еще можно исправить», – я на какую-то секунду немножко ему поверила. И спускалась в подвал, конечно, готовая разочароваться, но все равно надеялась на чудо.
Подвал освещался одинокой лампочкой, обернутой темно-зеленой бумагой. Под этой убогой лампочкой стоял убогий деревянный стол, я такие видела во дворах. Скамейки у стола, похоже, притащили оттуда же. У подвального окна с решеткой – древнего вида диван, судя по всему – трофей с помойки. Рядом – столик с электрическим чайником и одноразовыми стаканчиками. Оставшиеся несколько квадратных метров занимали люди. Человек десять, но в тесном подвале казалось, что их много. Женщины, мужчины, бабушки, парень, мой ровесник. Они болтали, разбившись на группки, значит, пришли сюда, наверное, не впервые, вон уже друг друга знают.
Дядька с лысиной стоял у окна и разводил кипятком чайный пакетик. Вокруг него увивался мальчишка лет, наверное, семи и явно что-то выпрашивал:
– Ну это нечестно, Иван Юрьич! Всем можно, а мне нельзя?
– Не тебе нельзя, а нельзя! – Иван Юрьич выудил пакетик из стакана и бросил в следующий, залив кипятком. – Просто нельзя! О чем ты с ним говорить будешь? Он тебе ничего не скажет, он хомяк.
– Хоть так посмотреть…
– Для «так посмотреть» такие вещи не делаются,
