Территория Холода - Наталия Ивановна Московских
– Эй! – робко обращается кто-то. До меня не сразу доходит, что невысокий парнишка с шарообразной головой и птичьими глазками обращается ко мне, а не к Старшей. Я вымученно поворачиваю к нему голову и убеждаюсь в своей догадке. Лицо паренька сияет. – А это правда, что ты сегодня спас кого-то от болотницы?
Я хмурюсь.
– От болотницы?
– Стриж, ерунду не болтай, – чеканит Старшая. – У тебя сейчас дело есть, не забыл?
– Да, – неловко соглашается парень по кличке Стриж, – но… разве там болотницы не было? Это не она его утащила? Кстати, кого… а то все разное говорят… но большинство говорит, что ты его спас. Кто-то, правда, считает, что ты сам его и… ну… того…
– Что? – вскидываюсь я и, охая, кривлюсь от боли в груди, отозвавшейся на попытку распрямиться.
– Стриж, – предупреждающе понижает голос Старшая.
– Идите вы к черту со своими слухами! – устало шиплю я.
– Не переусердствуй, – обрубает меня Старшая и снова смотрит на моих соседей. – А вы, хватит тормозить!
Те не спешат покидать комнату, хотя уже ждут одетые. Самый высокий, присыпанный маком веснушек, помогает Нумерологу обуться.
– Я Стриж, как ты понял, – не унимается мой горе-собеседник. – Этот, в белой пижаме, Далай-Лама. Можно просто Лама…
– Нельзя «просто Лама», – тут же недовольно возражает названный.
– … этот высокий – Сухарь. А тот, кого ты спас – Нумеролог. Будем знакомы, Спасатель. – Стриж неуверенно пожимает плечами, оглядывая соседей. – Думаю, уже можно, да? Все как… согласны?
Старшая скептически приподнимает бровь, но ничего не говорит. Соседи переводят на меня взгляд и наперебой начинают что-то щебетать, и в их невнятных высказываниях я улавливаю звуки согласия. Даже Нумеролог что-то хрипит, глядя на меня благодарными глазами-черносливами. Далай-Лама и Сухарь подаются в мою сторону, чтобы обрушить на меня шквал рукопожатий, но Старшая отгоняет их, и на этот раз я ей даже благодарен. При сильной ноющей боли в груди я сейчас не очень обрадуюсь, если меня начнут трясти за руку три восторженных труса, коими я до сих пор подспудно считаю своих соседей.
– Сделайте уже хоть что-то полезное! – командует Старшая.
На этот раз мои соседи подчиняются и неловкой процессией покидают тридцать шестую. Я уверен, что Старшая последует за ними, но она остается, и вот мы уже в комнате одни.
– Сядь, в ногах правды нет, – хмыкает Старшая, глядя на то, как у меня предательски подрагивают колени. Чувствую я себя преотвратно, как будто по мне проехался грузовик, поэтому предложение сесть меня вдохновляет. Опираюсь на металлическое изножье кровати, осторожно сажусь. Старшая тут же плюхается рядом… очень близко. Ее рука бесцеремонно ложится мне на коленку, и я вздрагиваю.
– Больно, что ли? – удивляется она.
– Н-нет, – выдавливаю я, отводя взгляд и сжимаясь в тугой комок нервов. – Нормально все.
В жесте Старшей – только деловитость и покровительство, ничего другого. Но мне все равно перехватывает дыхание, и на этот раз боль в груди тут ни при чем. Просто не припомню, чтобы девчонки когда-либо садились ко мне так близко и вели себя так… никак. Старшую, наверняка, волнует сейчас совсем другое. Например, мое состояние или подробности злоключения. Уж точно не ее рука на моей коленке! Но… в этом-то и проблема. В таком случае, лучше б уж продолжала держать дистанцию. При этом, как девчонка, Старшая мне не то чтобы нравится, но то, что она совсем не стесняется своих жестов и даже не видит в них ничего многозначительного, почему-то обидно.
– Как себя чувствуешь? – спрашивает она.
– Бывало и лучше, – бурчу в ответ и слегка дергаю ногой, пытаясь указать Старшей на неуместность ее жеста. Она убирает руку, и я надеюсь ощутить ее смущение, но ее поведение ни капли не меняется. Как будто она даже ничего не заметила.
– Догадываюсь, – понимающе отзывается Старшая. – На такое здесь… мало кто отважился бы. Ты это сделал, потому что не знал, или у тебя инстинкт самосохранения в полной отключке?
Я с запозданием вскидываюсь. Тон Старшей не сразу дал понять, что эта язва снова издевается.
– Ничего у меня не в отключке! – возражаю я, хотя недавно думал о себе то же самое. – Разве не нормально пытаться помочь, когда кто-то попал в беду? Или для тебя понятнее сидеть и смотреть?
Осекаюсь, чтобы сделать вдох и невольно морщусь, хотя отмечаю, что боль становится слабее.
Старшая от моих слов делается мрачно-серьезной.
– Если б для меня было нормально не вмешиваться, я бы не оказалась сегодня здесь, а радовалась, что все происходит не в моей комнате, – отвечает она. На этот раз в ее словах никакой издевки.
Все происходит не в моей комнате, – повторяю про себя ее слова. Память невольно начинает прокручивать все, что произошло этой злосчастной ночью. Мой поступок, реакцию соседей, кличку, которую мне дали, Старшую, кладущую мне руку на коленку… и всё это на фоне того, что ни один из присутствующих даже не удосужился спросить, что за неведомая чертовщина порывалась напасть на Нумеролога! Как будто в любом интернате по коридорам ночами разгуливает всякая жуть и убивает детей!
Впрочем, я не уверен, убивает ли Холод – меня-то он, вроде как, не убил, хотя моя грудная клетка и чувствует себя так, будто по ней прокатился танк. Но даже если Холод не убивает, он все равно слишком нереальный, чтобы стать обыденностью. А значит, такого попросту не может быть.
Мне это снится, – вдруг понимаю я. Мысль кажется настолько очевидной, что я даже начинаю смеяться. Очень осторожно, чтобы не побеспокоить притаившуюся в грудной клетке холодную боль.
– Ты совсем дурак? – шипит Старшая. – Чего ржешь, как идиот?
Я перестаю смеяться. Все-таки эта девчонка даже во сне противная и ядовитая. Видимо, со вкусом у меня тоже плохо, раз я не удосужился грезить о ком-нибудь поприветливее.
– Это самый тупой сон, который только можно придумать, – выдавливаю я.
Старшая приподнимает брови. Затем лицо ее принимает коварное выражение, и вслед за заговорщицкой улыбкой она резко, как змея, щиплет меня за ногу. После прикосновения Холода это кажется пустяком, но от неожиданности я все равно ойкаю и отталкиваю ее руку, борясь с внутренней обидой.
– Убедился? – сладковато скалится Старшая.
– В чем? Что ты – зараза, каких поискать? – огрызаюсь я.
– Нет, придурок. В том, что ты не спишь. Мог бы и раньше догадаться: во сне боли не
