Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш
К счастью, прямо против того дома, где, как я думал-, жили старьевщики, была довольно глубокая подворотня, и я устроился в ней как можно удобнее.
Я провел всю ночь, то засыпая на несколько минут, то опять просыпаясь.
В семь часов утра лавочник, во владениях которого я расположился, отворил свою дверь и прогнал меня.
Я, однако, держался тут же поблизости и часов в девять увидел, что из дома, замеченного мною, вышли два молодых человека с черными мешками в руках, они были одеты не так щегольски, как вчерашние джентльмены; их сюртуки казались очень поношенными, а фуражки сильно засаленными. Тем не менее я сразу узнал в них мистера Берни и мистера Джонса.
- Извините, сэр, - сказал я, обращаясь к первому из них, - я оставил свой шиллинг в кармане тех штанов... Отдайте мне его, пожалуйста.
- Что такое? Какой шиллинг? Какие штаны?
- Да те, что я вам вчера продал вместе с курткой. Вернитесь домой, посмотрите!
- Что он такое болтает? - с изумлением спросил мистер Берни. - Вы знаете этого мальчика, Уилькинс? - обратился он к своему товарищу.
- В первый раз вижу.
- Вы ошиблись, голубчик, - ласково сказал мне Берни. Как зовут того господина, которого вы ищете?
- Одного звали Берни, другого Джонс. Разве же это не мистер Джонс?
- Нет, дружок, меня зовут не Джонс, - а Уильям Уилькинс, - отвечал мистер Джонс.
- Неужели вы скажете, что не вы купили у меня платье из работного дома, что не вы живете в этом доме, в комнате, набитой старым платьем? - с отчаяньем вскричал я.
- Конечно, не мы, чего ты к нам привязался!
- Неправда, вы! Постойте, вон идет полицейский, я сейчас позову его.
Увидев полицейского, знакомые мои двинулись вперед быстрыми шагами.
- Отдайте мне мой шиллинг! - кричал я, догоняя их. - Отдайте, не то я закричу, что вы воры!
- Экий гадкий попрошайка! - побледнев от гнева, вскричал мистер Джонс. - На тебе два пенса, и убирайся прочь!
- Я не уберусь. Вы мне дайте весь мой шиллинг, не то я пожалуюсь полиции, - отвечал я.
- На что же ты пожалуешься? - спросил Берни.
- А на то, что вы взяли у меня деньги, когда покупали мое платье из работного дома!
- Из работного дома? Молодец! Так это ты бежал из работного дома и продал свое платье? Хорошо! Теперь я сам сведу тебя в полицию за такие проделки.
С этими словами он схватил меня за ворот куртки и потащил навстречу к полицейскому, Положение мое было отчаянное. Я сделал усилие, вырвался из рук Берни (он держал меня некрепко) и пустился со всех ног бежать прочь. Бегство стоило мне моей шапки.
Когда я вырвался из рук Берни, она свалилась на землю, и, торопливо оглянувшись, чтобы посмотреть, не гонятся ли за мной, я увидел, как бессовестный мошенник поднял ее и спрятал в свой мешок.
Я отбежал далеко от Сафрон-Гилла и, убедившись, что никто не преследует меня, остановился обдумать свое положение. Меня все еще не оставляла надежда найти прежних товарищей; кроме того, я искал себе работы. Но напрасно ходил я взад и вперед между лавками: ни Рипстона, ни Моулди нигде не было видно. Встретившиеся мне знакомые мальчики сказали, что мои друзья уже с самого рождества не ходят на базар и что никто не знает, куда они делись. Найти работу мне так и не посчастливилось. Хотя я сильно вырос за время болезни и был одет не так, как прежде, все продавцы сразу узнавали меня.
- Опять ты явился, мазурик! Проваливай, проваливай дальше! - говорили они, завидев меня. - Убирайся прочь, арестант!
Все попрекали меня моей арестантской стрижкой, и так как у меня не было шапки, то моя стриженая голова всем бросалась в глаза. Мне не удалось заработать ни гроша. Снегу в этот день не было, но зато был сильный мороз и ветер.
С утра я решил не заниматься воровством, даже тем невинным воровством, которым промышляли мон прежние товарищи. Решение я принял за чашкой горячего кофе, но потом я прослонялся по базару целый день, ничего не евши, и оно значительно поколебалось.
Наконец совсем стемнело, лавочники начали зажигать огни, голод заставил замолкнуть мою совесть. Я решил еще раз обойти базар и ни за что не возвращаться с пустыми руками.
Две минуты спустя я бежал к Дрюри-Лейну с великолепным ананасом в кармане. Ананасы в то время были очень дороги. Я слышал, как лавочник, которому принадлежал ананас, похищенный мною, говорил покупателю, указывая на него и на полдюжину других: "Эти все по полгинее * штука, сэр". Такой цены мне конечно никто не даст; по правде сказать, если бы я не слышал слов лавочника, я бы оценил свой ананас в два, много в четыре пенса, теперь же я решил не уступать дешевле двух шиллингов. По дороге к старому Баджи Симмонсу, всегда покупавшему краденые вещи у меня и у товарищей, я уже решил, как истрачу десять пенсов: на шесть поужинаю, а за четыре пристроюсь куда-нибудь на ночь.
Намучившись прошлую ночь, я чувствовал почти такую же потребность в хорошей постели, как и в еде.
Баджи Симмонс занимал комнату в квартире одного сапожника, пускавшего проходить к нему через свою мастерскую. Подойдя ближе, я с радостью заметил, что в мастерской сапожника светится огонь и над желтой занавеской окна виднеется его рука, продергивающая дратву. Сапожник хорошо знал меня, и потому я смело постучался. Он отворил мне дверь. Я сразу заметил, что он узнал меня, и меня удивило, что он говорит со мной точно с незнакомым.
- Что тебе нужно, мальчик? - спросил он.
- Да ничего, позвольте только пройти к Баджи.
- Баджи Симмонс не живет здесь. Да и тебе лучше убираться подальше, а то опять станет ходить сюда полиция. Я уже думал, что никого из вашей шайки не увижу.
- Куда же это переехал Баджи? - с беспокойством спросил я. - Пожалуйста, скажите, мне нужно его видеть.
- Никуда он не переехал, он просто в тюрьме, - отвечал сапожник, тревожно оглядываясь по сторонам. - Иди, иди прочь, - прибавил он, выталкивая меня за дверь. - За мной следят, смотрят, с кем я знакомство вожу, иди.
- Да вы посмотрите, может быть, и вы купите
* По пяти рублей.
вместо Баджи, - просил я, начиная вытаскивать ананас из кармана, - я вам уступлю дешево, за шиллинг, за девять пенсов.
- Оставь, оставь, положи его назад! - закричал сапожник, дрожа от волнения и своими грязными руками втискивая ананас обратно в мой карман. - Уйди, говорят тебе!
Он бросился на меня с таким гневом, что я, испугавшись за свою жизнь, убежал со всех ног подальше от него.
Все было против меня! Кроме Баджи Симмонса, я не помнил адреса ни одного из знакомых мне покупщиков. Что мне теперь делать с этим противным ананасом? Лучше бы вместо него я стащил две - три груши или два-три апельсина. Я мог бы продать их прохожим, а с ананасом куда мне сунуться? Начни я его предлагать всем встречным, так, пожалуй, придется посидеть там же, где теперь Баджи Симмонс.
Что же мне делать? Остается одно: самому съесть ананас.
Я никогда не едал этого фрукта и теперь охотно променял бы его на добрый кусок черного хлеба, но мне не оставалось выбора.
Дойдя до Бедфорда, я остановился на площади, загроможденной разными экипажами и телегами, влез в одну телегу и, притаившись там, съел весь ананас до самого стержня. Последствия этого дорогого ужина оказались самые неприятные.
У меня так сильно разболелся живот, что я просто не мог шевельнуться. Я просидел в телеге до половины ночи, но тут руки и ноги мои до того разболелись от холода, что я должен был вылезть вон и хорошенько растереть их. К счастью, я заметил в углу площади кучу навоза, от которого валил густой пар. Я сейчас же побежал туда и очень удобно провел в теплом навозе все время до рассвета.
Как я жил следующий день, мне трудно рассказать. Помню только, что я без цели бродил по разным улицам. Вечером я заметил, что на одной стороне улицы собралась кучка народа. Я подошел ближе и увидел, что все слушают пение мальчика. Я также стал слушать. Песня была мне знакома, это была одна из ирландских песен, которым я выучился у миссис Берк.
Мальчик пел недурно, только голос его как-то совсем не подходил к смыслу слов. Однако пение его понравилось, и по окончании песни в шапку его посыпалось столько полупенсовых монет, что я в удивлении вытаращил глаза.
"Что, если бы и мне приняться за то же? - мелькнуло у меня в голове. - Ведь это во всяком случае честное средство добывать пропитание, это лучше и воровства и нищенства. Мне не много нужно: если хоть один из десяти, даже из двадцати прохожих даст мне полпенни, с меня и довольно!"
Я сделал несколько шагов, стараясь припомнить слова и мотив песни, затем остановился и запел.
Через минуту около меня остановился мальчик, потом старик и женщина, потом служанка с кружкой пива.
"Ну, эту послали за делом, - подумал я, увидев ее, - а она стоит и слушает, значит, недурно".
Это ободрило меня, и я стал петь с большей уверенностью.
Мало-помалу толпа вокруг меня все прибывала, и когда я кончил песню, ко мне протянулись три-четыре руки с мелкими медными монетами. Особенно сильное впечатление произвело мое пение на одного полупьяного ирландца.
