Дарья Доцук - Невидимый папа
Теперь я всё представляю по-другому. Папа, его жена и новая дочка Ева сейчас, должно быть, на пляже, отмечают папин день рождения. Перепрыгивают маленькие волны и убегают от больших. Закапывают папу в песок так, чтобы только голова в панамке торчала. А потом едят фрукты, прячась от солнца под огромным красным зонтом. Или жёлтым. Едят они, конечно же, апельсины.
Недавно мама принесла пакет апельсинов и сказала, что они египетские. Не то чтобы я очень люблю апельсины, но «египетские» звучало так вкусно и солнечно посреди мокрого туманного марта, что сразу захотелось попробовать. А они и правда оказались сладкие.
Вот такие апельсины и едят сейчас, сидя под жёлтым зонтом на берегу Красного моря, папа, его жена и маленькая Ева. И небо над ними – синее-синее. У нас тоже такое бывает, но редко, а там, наверное, каждый день. А море – я даже не знаю, какого оно сегодня цвета. Пожалуй, тёмное с зеленоватым отливом. И прохладный ветерок, чтобы им там было не жарко.
Вот что я записываю в дневник. А потом иду на кухню, потому что мне тоже ужасно хочется апельсинов. Апельсины лежат горкой на фруктовой тарелке на подоконнике и пахнут раскалённым песком и морским ветром. Я беру один, верчу в руке, разрезаю пополам, и глаза как будто слепит от летнего солнца. Я режу апельсин на маленькие треугольники, складываю в чашку и уношу в комнату.
Не удержавшись, всё-таки заглядываю на предыдущую страницу дневника. Последняя запись о том, как я боюсь, что Василиса Никитична донесёт маме про Филиппа и мама запретит нам общаться, а ведь это мой старший брат – я только что нашла его и не могу потерять.
Я перечитываю это и думаю: и всё-таки мы потерялись. И не только из-за мамы с Василисой Никитичной.
Вечером, когда возвращается мама, я выхожу из комнаты. В последнее время я сижу закрывшись, но сегодня мне не хочется быть одной. Пока мама разогревает суп, я чищу очередной апельсин.
– О-о-о, а со мной поделишься? – просит она.
Я кладу ей в рот апельсиновый треугольник. От удовольствия мама закрывает глаза и мычит:
– М-м-м! Блаженство!
А потом спрашивает:
– Ну как каникулы?
Не думаю, что она ждёт подробного ответа. С тех пор как мы поссорились, я на всё отвечаю: «Нормально». В крайнем случае: «Хорошо». А тут вдруг начинаю рассказывать. Мама и рада, и немного ошарашена. Я рассказываю, как мы с Женькой ходили на «Призрачный экспресс», как собираемся на «Три закона колдовства», как при свечах читали «Английские рассказы о привидениях», как Женькин дедушка свалился в погреб (нет, не сейчас, а когда был маленький).
Мама говорит, что внимательно читает наш блог и с удовольствием рассматривает рисунки. Хорошо, что сестрички Кентервиль снова вместе.
– А Филиппа вы в кино зовёте? – интересуется мама, когда мы садимся есть.
Она не знает, что мы с Филиппом не разговариваем. И некоторое время я колеблюсь, рассказывать или нет. Я настораживаюсь – очень уж это похоже на вопрос с подвохом. Сейчас я скажу что-нибудь, и мы опять поругаемся. А мне так неохота ругаться.
– Жень, ты не думай, я совсем не против Филиппа. Я всё понимаю и уверена, что он хороший мальчик. Иначе ты бы не стала с ним общаться. Я бы тоже с удовольствием с ним познакомилась.
Это для меня неожиданность. Я недоверчиво поднимаю на маму глаза.
– Правда-правда, – кивает она. – Мне очень интересно! Я, конечно, видела его ребёнком, но он меня вряд ли помнит. В детстве он был такой весельчак!
– А теперь играет блюз, – говорю я.
– Давай пригласим его в гости на выходных, а? Может, и мама его захочет прийти? Как думаешь? Нам с ней тоже надо найти общий язык. Хотя, чувствую, это будет непросто. Что-то мне подсказывает, она даже говорить со мной не станет, но я думаю вот как: давай мы попробуем сделать первый шаг навстречу, правильно?
Я опускаю глаза и мрачнею.
Мама настораживается:
– Что такое?
– Мы с Филиппом поссорились.
– Как это? Из-за чего?
В голосе отчётливо слышится тревога. Сейчас она вообразит что-нибудь ужасное. Решит, что Филипп ничем не лучше отца или ещё что-нибудь. Нет, уж лучше я всё расскажу как есть.
– В общем… – начинаю я и понятия не имею, что говорить дальше.
Рассказывать как есть – ужасно сложно. Тем более маме. Тем более о том, что случилось у неё за спиной. Ну разве она одобрит письмо папе, пусть даже он его никогда не получит? Она будет перебивать, пугаться через слово и делать страшные глаза. У неё же голова работает совсем не так, как у остальных людей. Она всё время за меня переживает. Это как будто её вторая работа. Она её терпеть не может, эту работу, но всё равно делает, потому что думает, надо.
Я не знаю, как с ней говорить, раньше почему-то было проще, а теперь как по минному полю идёшь. Но это необходимо. Надо её тренировать, чтобы не пугалась всего на свете. И я начинаю с того места, где обрывается дневник. С того дня, как мы поругались, я поехала к Филиппу и уговорила его написать папе.
Конечно, поначалу мама приходит в ужас.
– Неужели он вам ответил? – спрашивает она так, словно мы написали маньяку-убийце, который теперь знает наш адрес и обязательно за нами придёт.
Я объясняю, что мейл был ненастоящий. Филипп хотел «как лучше». Узнав, что папа не сдержал обещания и так и не пригласил Филиппа к себе в гости, мама шепчет:
– Ой, бедный мальчик, он-то уже настроился! Ну как так можно?
– А потом выяснилось, что папа женился и у него родилась дочка Ева. Они так и живут в Египте.
О том, что папиной новой жене лет двадцать всего, я умалчиваю. Это не настолько важно, чтобы беспокоить маму, ей и так многое придётся переварить.
– Ну, в том, что он найдёт себе применение, никто не сомневался, – комментирует она.
Я смотрю на неё с укором. Хочу отучить её плохо говорить об отце: как бы она на него ни злилась, он – это немножко я, а я – немножко он. Это ведь не я придумала, так уж мы все устроены.
– Ох, ну дай-то бог, – вздыхает мама. – А с Филиппом-то что в итоге?
– Ну вот мы с тех пор и не разговариваем. Я тогда сказала, что он не должен был всё это от меня скрывать. И обманывать с мейлом.
– Правильно, не должен был, – соглашается мама.
– А он сказал, что не хотел, чтобы я разочаровалась.
– И это тоже правильно.
Некоторое время мы молчим. А потом мама говорит:
– Нет, всё-таки он очень хороший мальчик, Жень. И слава богу. Дети и должны быть лучше родителей. Он хотел тебя защитить, но не знал, как это лучше сделать, и сделал, как сумел. Ещё научится. Трудно быть по-настоящему хорошим старшим братом, хорошим отцом, хорошей мамой… Уж я-то знаю, этому нужно учиться – каждый день. Но я буду стараться, Жень. А у Филиппа, между прочим, есть все задатки.
Я киваю.
– Тут вот ещё что. Он всё-таки сказал мне настоящий мейл. Как ты думаешь, написать или не стоит?
– Ой, Жень, я даже не знаю. Как тут советовать? Тут важно, как ты сама думаешь и чувствуешь, чего тебе самой хочется.
– Ну вот я и не знаю, чего мне хочется, – отвечаю я. – С одной стороны, интересно, а с другой…
Я не могу выразить, что именно там, с другой стороны. Это скорее картинки, а не слова. Пляж, синее небо, семья под жёлтым зонтом. Или красным. Я представляю, как Ева смотрит в это безоблачное небо и щурится от яркого, счастливого солнца – в её жизни ещё не было ни одного пасмурного дня.
Вот она бежит вприпрыжку по раскалённому песку к воде, наступает на край расстелившейся перед ней волны, и море холодит ей пятки. Она наклоняется, чтобы поднять ракушку. Папа, конечно, расскажет ей, что внутри каждой ракушки живёт песня моря. И даже если увезти ракушку далеко-далеко – в пустыню, в заснеженные горы или в непролазную чащу, – море всё равно будет слышно.
Ева ужасно удивится и будет весь день прислушиваться к морю в ракушке. И воображать заснеженные горы и непролазные чащи – далёкие, холодные и удивительные.
Евино море совсем рядом, она может к нему прикоснуться. А моё – далеко. У меня есть только ракушка.
Наверное, поэтому я до сих пор и не написала папе.
20. У нас гости
Мама прихорашивается и суетится: поправляет салфетки, придирчиво изучает на просвет стаканы, чтобы никаких разводов, смахивает со скатерти крошку, заливает в чайник воду, проверяет, нет ли на столешнице пятен. Мы ждём в гости Филиппа и Нину Александровну.
«Я уж думал, ты больше не захочешь со мной общаться», – написал Филипп в ответ на моё приглашение. Он думал, что я его не прощу. Ну а как я могу не простить?
Я призналась, что так и не написала отцу. Для Филиппа это стало облегчением – получается, я вроде как последовала его совету. Конечно, он не подал виду, но я-то знаю, как он был доволен. Старшие братья! Ничего с ними не сделаешь – всё равно будут оберегать младших сестёр, как будто все сёстры – хрустальные. Но я на него не сержусь, у меня ведь тоже теперь есть младшая сестра, которую хочется уберечь, так что я его понимаю.
Филипп поговорил с Ниной Александровной, и она вроде согласилась прийти. То, что мы с Филиппом общаемся, она восприняла намного лучше, чем мы ожидали. Разволновалась, конечно, пообижалась, что ей не рассказали сразу, но постепенно успокоилась. Филипп всё равно постоянно нервничает, как бы чего не вышло. Знакомить наших мам и правда дело рискованное, но иначе никак.
