Дарья Доцук - Невидимый папа
– Всё равно ты должен был мне рассказать. Я сама должна решать такие вещи! Я, а не ты!
Филипп встаёт и вытягивается, распрямляет спину. Я снова поражаюсь тому, до чего он высокий – с легкостью может облокотиться о перекладину, на которой закреплены качели. Худощавый, длинноногий, в чёрном пальто, он похож на высохшую ветку. Лицо серое, и взгляд тоже какой-то высушенный, уставший.
– Так, ладно. Я хотел помочь – помощь моя тут, очевидно, никому не нужна. Запоминай, повторяю один раз: дэ точка востриков собака мейл ру. Довольна? Решай сама. Только не приезжай потом вся в слезах и не говори, что тебя не предупреждали.
– Ну наконец-то! Спасибо! – кричу я ему в спину.
Вжав голову в плечи, он быстро пересекает двор, перешагивает через ограду клумбы и исчезает в арке.
17. Пчёлы
То и дело я ловлю себя на том, что без конца повторяю про себя: «дэ точка востриков собака мейл ру». Уже третий день. Как будто формулу зубрю. А ведь почта такая простая, что захочешь – не забудешь. На каждом уроке я по многу раз записываю адрес карандашом на каком-нибудь листочке, на последней странице тетради или даже поверх параграфа в учебнике и тут же стираю. Тщательно, чтобы никаких следов. Зачем я это делаю? Сама не пойму. Как будто пытаюсь сыграть с собой в какую-то игру, только с правилами никак не разберусь.
Мы с Женькой привыкли сидеть как чужие и не разговариваем, если этого не требуется для урока. У неё я ничего спросить не могу, как-то это не очень – только у меня неприятности, так я сразу к ней. А мы ведь уже не совсем подруги.
В голове какая-то разбухшая каша, так что я даже не пытаюсь впихнуть туда что-то ещё – новые слова по английскому или особенности дыхания у рептилий. Не лезет. Теперь я понимаю двоечников. Всё мимо меня. Я просто не в состоянии удержать в голове что-нибудь, кроме этого «дэ точка востриков собака мейл ру».
В том, что на этот раз почта настоящая, сомнений нет. Но от этого нисколько не легче. Из одной крайности меня бросает в другую. Сперва я твёрдо решаю написать, и будь что будет – мне необходимо самой во всём убедиться. Но уже секунду спустя передумываю. Ну что я напишу? Ведь у него теперь другая семья, это всё меняет.
Эти метания и перескоки с одного на другое ужасно выматывают. А как от них отделаться? Хочется кому-то рассказать, но кому? Понимаю, что надо на что-то решиться, да только где взять решимость?
Я задаю себе тысячу и один вопрос. Про Филиппа, про его маму, про эту общую знакомую, про папину новую жену и про девочку Еву. Особенно про девочку Еву. Она моя единокровная сестра, ещё одна часть моей семьи. Семьи, которая никогда не соберётся в один пазл. Может, Женька права – на самом деле мы все друг другу чужие?
Вряд ли я когда-нибудь увижу Еву – она станет моей невидимой сестрой. Отец никогда ей про меня не расскажет.
Я уже два года как старшая сестра. Странное чувство – внутри всё печёт. Только я не могу до конца понять, нравится мне это или нет, потому что того и гляди обожжёт. Интересно, а что я делала в тот день, когда Ева появилась на свет? Почувствовала что-нибудь? Что-нибудь необычное?
Папа, мой папа, должно быть, очень любит Еву, играет с ней, придумывает ласковые прозвища (Евочка? Евонька?), щекочет ей пятку и улыбается тому, как забавно она смеётся. Со мной у него тоже так было. Во всяком случае, я на это очень надеюсь. Я глушу в себе обиду и ревность и думаю: теперь Евина очередь.
В последний день перед весенними каникулами Шестиглазое подкарауливает меня после уроков. Оно почему-то прячется в гардеробе и, когда я подхожу, резко выныривает откуда-то из-за курток и шипит:
– Что-то твоего брата не видно. Он не отвечает, не приходит. Мы же договорились!
Как же мне неохота разбираться ещё и с Шестиглазым! Отстанет оно от меня когда-нибудь или нет?
– А он мне больше не брат, – отрезаю я.
– В смысле?
– Мы поругались. Навсегда. Мы теперь чужие люди.
– Что-о? – взрывается Катя Мельник, а Луговая с Кураповой высверливают во мне дырки своими взглядами. Неужто они действительно верили, что Филипп обратит на кого-нибудь из них внимание?
На шум сбегаются девочки, обступают нас:
– Что такое? Что случилось? Кто с кем поругался? Кто чужие люди?
– Я рассталась со своим парнем! – объявляю я. – Он меня обманул и бросил!
И вдруг я понимаю, что сейчас разревусь. По-настоящему – в голос и до таких пятен на лбу, что никогда не сойдут. Глаза режет от подступающих слёз. Я уже не могу их сдержать, сажусь на скамейку и начинаю рыдать, согнувшись, как будто у меня разболелся живот.
Девочки кидаются меня успокаивать в семь голосов и четырнадцать рук. Они воркуют надо мной, гладят, обнимают по очереди.
– Ну, Женечка, не плачь, не расстраивайся! Он ещё сам жалеть будет! А из-за чего вы поругались? Как он тебя обманул? Ему понравилась другая, да?
Я реву и бормочу что-то невнятное. Девочки переспрашивают, понимающе кивают и сочувственно закусывают губы. Лица у них самые что ни на есть трагические, но я-то знаю: в глубине души им приятно, что я теперь ничуть не лучше их, – они привыкли втайне радоваться чужим бедам. С другой стороны, хорошо, что они не знают всей правды – что на самом деле я рыдаю из-за брата.
Оттого, что все сгрудились вокруг меня, Шестиглазое багровеет, как переспелое яблоко, наливается гневом, но сказать ничего не может. Завралось так, что против собственной лжи не попрёшь – задавит. И тогда Шестиглазое совершает единственно возможный ход – тоже бросается ко мне с объятиями и утешениями:
– Жень, да не обращай ты внимания! Он просто козёл!
Я подтверждаю это сквозь слёзы, чувствую, как внутри всё горит, и дело не в том, что я всю неделю ждала и волновалась впустую. Я плачу, потому что Филипп утаил от меня такие важные вещи. Думал, что я не сумею этого выдержать, что я для такого ещё слишком маленькая и можно решать за меня. Вот что больше всего добивает.
Но есть и другая причина. Я плачу ещё и потому, что я – пройденный этап, вместо меня теперь Ева, новая дочь.
Вдруг между головами моих притворных утешительниц я замечаю Женьку. Она стоит поодаль, возле вешалок, в своих огромных наушниках, жёлтом пуховике и кедах, и в растерянности наблюдает эту шумную сцену. Видно, что она совершенно сбита с толку.
Я резко перестаю реветь. Мне хочется вырваться из этого живого кольца и чтобы все исчезли, все, кроме Женьки. Мне необходимо с ней поговорить. Но девочки ни за что меня так запросто не отпустят. Я у них главная новость дня. У меня неприятности, да какие – парень бросил! На такие новости они слетаются, как вампиры на кровь.
А Женька тем временем идёт мимо нас к выходу, решив, видимо, что я в ней больше не нуждаюсь. Да и что ещё тут можно подумать? Всё довольно прозрачно. Вот она с усилием толкает тяжёлую белую дверь и оказывается на солнечном крыльце. Яркий весенний свет ослепляет меня на мгновение, а потом дверь захлопывается.
Вот и всё. Я ругаю себя за то, что не побежала за ней, но не хочу, чтобы все глазели, подслушивали, обсуждали. Ну почему они не могут просто исчезнуть?
Через некоторое время девочкам становится ясно, что больше никаких захватывающих подробностей вытянуть из меня не удастся. Их интерес ослабевает, и, разочарованные, они расходятся одна за другой. Кто домой, кто на факультатив, а кто гулять. Слишком хорошая сегодня погода, чтобы сидеть тут со мной в тёмном гардеробе, тем более раз поживиться особо нечем.
Шестиглазое, как мой «ближайший друг», остаётся со мной до последнего, правда, затем лишь, чтобы уколоть на прощание:
– Да-а, Касаткина, тяжело тебе будет с парнями. Даже единственный брат от тебя сбежал!
Усмехнувшись, Чудовище удаляется. С этого момента мы снова друг для друга не существуем. Я встаю, надеваю куртку и устало перекидываю сумку через плечо. Веки и щёки опухли и горят, голова весит целую тонну и с трудом держится на шее.
Наш охранник, дядя Коля, громкий худощавый старик с сердитым вытянутым лицом, добрый, хоть и постоянно чем-то недоволен, смотрит на меня сочувственно, как если бы меня покусала стая пчёл. Я опускаю глаза, но знаю, что он провожает меня взглядом. Дядя Коля вздыхает: «Ох-хо-хо», – и возвращается к монитору, в котором дрожит чёрно-белое изображение нашего крыльца.
Я спускаюсь по ступенькам, шагаю к воротам и вдруг слышу, как меня окликает тоненький голосок. Женька! Это Женька! Поверить не могу – она меня ждёт!
18. Завтра каникулы
Мы с Женькой огибаем пруд по мощёной дорожке и занимаем нашу любимую скамейку. Она под деревом, в тихом уголке и, главное, вдалеке от шума и визга детской площадки. Пруд растаял, и там уже полным-полно рыжих уток. Какая-то женщина бросает им россыпью зерно. Утки слетаются, копошатся, одни ныряют, другие выныривают и бьют крыльями, стряхивая воду. Я опять вспоминаю девчонок. И снова мне так стыдно перед Женькой! По горлу ползёт жар и скапливается на щеках – всё лицо, наверное, красное. Как будто мне в супе попался горошек чёрного перца и я его случайно раскусила – даже дышать трудно. Да ещё и пятна на лбу – после слёз. Мне до сих пор не до конца верится, что Женька осталась дожидаться меня у крыльца.
