Дарья Доцук - Невидимый папа
– Ну, рассказывай, – говорит она.
И я рассказываю. С самого начала. Как будто в дневник пишу – ничего не скрываю. Про Филиппа и его маму, которую нельзя волновать. Про «дружбу» с Шестиглазым чудовищем. Про Василису Никитичну (как у неё язык повернулся такое про меня наговорить!), про скандал, который из-за неё получился, про пугливого Славку с его подарками и про маму, которая думает, что можно залезть в мои вещи, прочитать мой дневник, а потом просто накормить сырниками – и всё исправится. Когда она стала такой? Ведь мы же и правда были с ней как подруги.
Конечно, я рассказываю и про письмо, отправленное в пустоту. Я его наизусть помню: «Дмитрий! Это ваши дети, Филипп и Женя. Мы познакомились и общаемся. Вот решили написать, спросить, как ваши дела. А, и с наступающим днём рождения!»
Каким счастливым казался тот день! Больно вспоминать, как я радовалась – понапрасну. Целую неделю все мои мысли были обращены к этому долгожданному письму. Я даже не помню, что мы проходили в школе.
А потом пришёл Филипп, сгрёб все мои мечты в пакет, завязал туго и отправил в мусорный бак. Там они теперь и лежат – среди пустых смятых пачек, бутылок и гниющих овощных очистков.
Я ему доверяла, хотела помочь простить наконец отца. Думала, что мы найдём его и будем переписываться, может, когда-нибудь увидимся, хотя бы по скайпу. Надеялась, что у этой истории будет хороший конец.
Но у папы другая жена и, самое главное, маленькая Ева. Я понимаю, что нужно порадоваться за него и не мешать… И я хочу порадоваться, очень хочу, но, если честно, меня разрывает изнутри оттого, что он любит эту девочку, а меня – нет. Я ведь такая же его дочь, но для него, похоже, всего лишь случайность.
У меня есть настоящий адрес отца – Филипп выплюнул его мне в лицо и ушёл, оставив меня со всем этим один на один… Мол, раз ты такая взрослая, разбирайся, как хочешь. А я не знаю, что делать. Не понимаю: Филипп так бережёт свою маму, так боится её чем-нибудь огорчить, как будто она ему и не мама вовсе, а дочь! Или младшая сестра. Почему же, если он такой заботливый, добрый и мягкий, почему он не понимает, что на самом деле поступил со мной жестоко?
Когда я заканчиваю, Женька, надув щёки, шумно выдыхает, мол, да-а-а, ничего себе! Но по выражению лица невозможно определить, что она думает обо всём этом.
– Ну как мне быть? Писать или нет? – терзаюсь я.
Я смотрю на Женьку с надеждой, но она не торопится отвечать. Качает головой из стороны в сторону, как весы, которые не знают, куда им склониться. Я вижу, как отчаянно она хочет помочь мне сделать правильный выбор (ведь Женька в душе не только художник, но и математик – ошибок она себе не прощает). Ей сложно встать на моё место, особенно при том, что своего отца она даже не пытается разыскать. Ей и без него неплохо.
– Ладно, я знаю, ты бы не стала писать, – говорю я, чтобы она не мучилась, и вздыхаю: – Везёт тебе, ты спокойно обходишься без отца.
– Ну почему – спокойно? – робко произносит Женька и тут же теряется.
Я смотрю на неё вопросительно. Что-то я не пойму, что она имеет в виду.
– Но ты же говорила…
– Ну да, – перебивает Женька. – Говорила, что он мне не нужен, но…
Я вижу, как тяжело Женьке произнести это вслух, но тут и без слов всё понятно.
– А вдруг он плохой человек? – выпаливает Женька.
И рассказывает всё то, о чём я только догадывалась: что в глубине души она всё-таки надеется, что однажды отец позвонит, попросит прощения, пообещает, что теперь они будут общаться.
Женька иногда рисует его по нескольким старым фотографиям. Эти наброски она никому не показывает – ни маме, ни бабушке с дедушкой, ни даже мне. Отец получается наполовину вымышленным, вроде русалок и привидений на Женькиных иллюстрациях. Он как персонаж полузабытых легенд – Женька не до конца верит в его существование, но будет здорово, если легенда хотя бы отчасти окажется правдой.
И в то же время Женька понимает, что он давно забыл её, скорее всего, даже не считает дочерью и уж конечно не любит. Вот почему она пытается убедить себя в том, что он ей тоже не нужен.
– Я тебе завидую, – говорит Женька. – Ну тому, что ты нашла Филиппа. Глупо, конечно, но я сначала обиделась, что у тебя теперь есть брат и что с ним тебе интереснее, чем со мной.
Я закатываю глаза.
– Женька! Ну что ты придумала! Это ты прости, что я себя так повела. И в блог перестала писать. А с братом, видишь, как получилось…
– А мне кажется, вы помиритесь! – улыбается Женька мечтательно.
– Да, хорошо бы.
Помиримся или нет – этого я не знаю. Но чувствую Женькино настроение. Оно заразительно и тут же передаётся мне. Ей хочется, чтобы всё было хорошо, чтобы никто ни на кого не злился. Несмотря ни на что, нам и правда есть чему порадоваться: во-первых, мы сами наконец помирились. А во-вторых, завтра же каникулы! Вернее, уже сегодня, вот прямо сейчас. И я вдруг понимаю, что это похоже на маленькое чудо.
– Слушай, а давай устроим ночёвку, – предлагает Женька. – Сегодня, конечно, не пятница, но ведь каникулы! Хочешь?
– А завтра ты ко мне – в счёт пропущенных пятниц, – предлагаю я в ответ.
Женька подхватывает:
– Тогда послезавтра ты опять ко мне!
Мы идём к Женьке и по дороге строим планы на каникулы. Надо обязательно сходить на «Призрачный экспресс» и на «Три закона колдовства». И пару вечеров посвятить «Английским рассказам о привидениях» – я буду читать вслух замогильным голосом, а Женька тем временем за мной зарисовывать. Сестрички Кентревиль возвращаются!
Я пишу маме сообщение: «Привет! Завтра каникулы, так что я сегодня у Женьки».
«Помирились!» – отвечает мама.
«Да!» – подтверждаю я, и мне кажется, что в этот момент мы с мамой тоже чуть-чуть миримся. А может, это всё Женькино заразительное настроение.
Женькина бабушка угощает нас домашней лапшой, а дедушка опять рассказывает «один страшный случай» – знает, что мы это обожаем. А случай о том, как Женькин дедушка в детстве шлёпнулся в погреб, а дома никого – все в огороде. И вот, пока он сидел в темноте, такого понавидался! Вся чертовщина, какая есть, вся развелась у них в погребе – тут тебе и домовой, и кикимора косматая, и целый выводок чертенят. Бедный маленький Женькин дедушка! Только через два часа его оттуда достали – на вой сбежались. И главное, добавляет дедушка, выл-то вовсе не он, а кто-то, кто в бочке с огурцами сидел.
– Ну хватит страсти-мордасти на ночь глядя рассказывать, – говорит бабушка и вынимает из духовки ржаной смородиновый пирог.
Мы подхватываем дедушкину историю и вспоминаем всякие «страсти-мордасти». Меня однажды ночью кто-то ледяной рукой за ногу схватил, а у Женьки был вещий сон, что у неё ноутбук сломается, и ведь на следующий день и правда сломался.
Вот и норвежский лесной кот Юля отрывается от созерцания высоток и приходит послушать. Ему, наверное, тоже есть что рассказать. Кошки чувствуют присутствие потусторонних сил – это все знают.
– И Юля бы тоже кого-нибудь почувствовал, – говорит Женька, – если бы хоть иногда отходил от окна.
Даже бабушка подключается к игре: когда она стоит у плиты, ей иногда слышится, как будто кто-то шныряет по верху шкафчиков. Маленькие такие шажочки. Раз-раз-раз – и опять тишина.
– А вдруг это мыши?! – пугаемся мы с Женькой.
– Да нет, это домовой! – успокаивает нас дедушка.
19. Продолжение дневника
На каникулах я снова возвращаюсь к дневнику – двадцать седьмого марта, в день рождения папы. Сегодня ему исполняется сорок три года. Я смотрю на его страничку – она всё так же пуста, только фотография, дата рождения и несколько картинок-поздравлений на «стене». Но мне она уже не кажется такой пустой: я будто вижу фотографии, которых там нет. На них папа держит на руках маленькую Еву.
Странный день. С самого утра я какая-то потерянная: хожу и не знаю, чем себя занять. Вроде каникулы, куча вариантов, но всё не то. И тогда я раскрываю дневник на чистом развороте. Вверху пишу число: «27 марта».
И, подумав, добавляю: «День рождения папы».
Несколько недель назад я совсем иначе представляла себе этот день. Думала, мы с папой уже будем знакомы. Да что там, я была в этом уверена. Мечтала, как мы с Филиппом будем поздравлять папу по скайпу и у папы на загорелом лице появится большая белозубая улыбка. Мы виртуально чокнемся морсом и съедим по куску именинного пирога. Это казалось мне таким естественным и осуществимым.
Теперь я всё представляю по-другому. Папа, его жена и новая дочка Ева сейчас, должно быть, на пляже, отмечают папин день рождения. Перепрыгивают маленькие волны и убегают от больших. Закапывают папу в песок так, чтобы только голова в панамке торчала. А потом едят фрукты, прячась от солнца под огромным красным зонтом. Или жёлтым. Едят они, конечно же, апельсины.
Недавно мама принесла пакет апельсинов и сказала, что они египетские. Не то чтобы я очень люблю апельсины, но «египетские» звучало так вкусно и солнечно посреди мокрого туманного марта, что сразу захотелось попробовать. А они и правда оказались сладкие.
