Песенка Савояра - Нора Борисовна Аргунова
— Бегите! — закричал он.
Мы с шофером так и прыснули прочь. Из кухни слышали медвежье мычание, скрежет цепи по косяку.
Мы выскочили на площадку. Далеко внизу неслась медведица. За ней, схватившись за цепь и за перила, ехал на ногах хозяин, и его каблуки дробно отсчитывали ступени.
Когда я выбежала на улицу, Машка была уже в клетке. Как удалось туда водворить ее так быстро не знаю. Она металась перед решеткой, нервно поревывая.
Нагорный сидел в кузове на борту, рядом с клеткой, и курил. Увидев меня, он подмигнул. Чуб у него прилип ко лбу. Он выглядел деревенским парнем, который нарубил дровишек и отдыхает, довольный.
Ракушка и мамонтовый клык так и остались у меня — музею они не нужны. В музее все есть.
Когда знакомые спрашивают, что это за вещи, я вспоминаю Машку, как она приходила в гости, как я вернулась, проводив ее, в свою разгромленную комнату, прибралась, — и впервые не понравилось мне дома.
Я поняла, что жить мне надо не в городе. Где-нибудь при лесничестве, при таежном кордоне, что ли.
Но как оторваться от города, если тут родился, тут все твои друзья, твой дом!
А часто теперь ночами я представляю, как утром отворила бы двери — и сразу передо мною лес…
ВАНГУР
Запала мне в душу Сожва! Что в ней хорошего, в Сожве? Холодна здесь река Печора. Обрывисты, круты ее берега, между избами Сожвы свободно гуляет ветер. Лето здесь коротко. В сентябре снег, и в мае снег. Поглядишь с одного берега на другой: взбираются по откосу дома. Через ручей по спичке-бревну ползет маленький человечек. Перебрался и лезет по тропке в гору. И спускается опять, и переползает через второй ручей.
Внизу у воды сидит собака. Она давно лает, в ее голосе прорывается отчаяние. На той стороне ее дом, или туда уплыл хозяин. Снег валит шапками — первый в году снег. Он летит косо и тонет в ледяной воде.
Собака замолкает. Она входит в воду. Ее белая голова медленно удаляется. Острые уши прижаты к затылку. Все дальше, дальше одинокое белое пятно на черной воде.
Снег редеет. На том берегу из леса к реке сползла широкая дорога. Это Посохинскнй тракт. В старое время купцы вывозили трактом с Печоры пушнину и рыбу. Триста верст от Сожвы до города Посохино.
Не дотянув до воды, тракт расплывается лугом, зарастает кустарником, его перегораживают плетни да огороды. Но вверху он раздвинул чащу, и там, на взгорье, показывается человек. Если б человек стоял, он затерялся бы среди поздней побуревшей листвы. Но он идет. Даже из такой дали видно, как легка его походка. За плечом угадывается ружье.
Человек начинает спускаться, а над ним еще кто-то выступает из лесу. Сперва не разберешь, что там движется. Но снег стихает. Проясняется тяжелая вода Печоры, солнце бежит по склону. На дороге — лось.
Человек идет, и лось идет. Хватаясь за ветки, оскользаясь, человек шагает вниз, и лось шагает. Человек останавливается. Достает что-то из кармана. Зверь тянет к нему длинную голову с лопатами-рогами.
…Собака выбирается на отмель и встряхивается. Всходит наверх, еще отряхивается и стоит, глядит куда-то. У нее точеная морда и клубком уложенный на спину хвост.
Собака носится по лужайке. Она лает, и слышен ее возбужденный, окрепший голос.
А кругом тайга. Гущина и болота. Кругом беломошные[1] светлые боры, где сосны, одна от другой поодаль, высятся торжественными колоннами.
1
В Сожве выращивают ручных лосей. Когда я туда приехала, на ферме было восемь маленьких лосят. Они были так похожи друг на друга, что я отличала только троих: самую рослую — Умницу, самую красивую — большеглазую Бирюсину и Вангура — самого мелкого.
На ферме отбирали здоровых, крупных, послушных животных, а от строптивых и слабых старались избавиться. Таких лосей иногда отсылали в зоопарки. Звероводы вообще мелких не любят. Мелкий чаще болеет, с ним больше хлопот, а вознаградит он за хлопоты, выровняется или нет — неизвестно.
Если начать лосенка выкармливать, когда ему не больше пяти дней и он не успел привыкнуть к своей матери, он на всю жизнь привяжется к человеку. Но попробуйте выходить сосунка!
Кажется, напоить лосенка очень просто. Надеть соску на бутылку с теплым молоком и дать. Но звериных сосок не бывает, а детские слишком тонкие. Детские соски часто слипаются. Лосенок наглотается воздуха, бока у него раздуются, всего его разбарабанит.
Тогда хорошенько моют руки и подносят лосенку палец, смоченный молоком. Лосенок сосет палец, а руку тем временем опускают, и лосенок нагибается за рукой. Рука, ладонью вверх, лежит в миске с молоком. Высовывается только один палец — удобнее выставить безымянный, — и лосенок начинает втягивать молоко с пальца. Так он постепенно привыкает пить из ведерка.
А бывает, что не заставишь его брать соску. И палец брать не заставишь. И из миски он не хочет. А его по пять раз в сутки надо поить, не то случится беда. Лосята ведь очень нежные!
Так было и с Вангуром, самым мелким на ферме. Он всех замучил, и придумали его поить без соски. Бутылку засовывали поглубже ему в рот, молоко лилось и волей-неволей приходилось ему глотать. Остальные лосята давно приучились к ведру, а Вангур привык к поднятой бутылке и все тянулся вверх, шагал во время кормежки на задних ногах, норовя передние опустить человеку на плечи.
У Вангура был отличный аппетит. Он будто знал, что ему нужно догнать других лосят, и он старался. Но в росте все равно отставал. Возле фермы, на стене избы — кормо-кухни, для лосят были подвешены кормушки. При мне их меняли. Семерым новые корытца оказались впору, а Вангуру край резал горло, и плотник был недоволен, когда пришлось отбивать корыто и прибивать пониже.
Каждый день лосят выгоняли в лес. Сначала они паслись у берега. В шестом часу утра, когда туман еще скрадывает на том берегу черные кедры и золотые лиственницы, Оля идет по узкой ныряющей тропке над рекой. За ней, срывая на ходу румяные листья шиповника и малины, лениво тянутся лосята. Оля ведет их за собой, потом прячется в кусты, и лосята продолжают путь без нее.
