Владимир Киселев - В сутках двадцать четыре часа
— Вид у тебя героический. А что это у тебя на ногах?
Андрей смутился, покраснел. Ему еще никогда не приходилось носить такую красивую обувь. Сделанные из хорошей кожи, на толстой подошве, сапоги блестели лаком и, как влитые, сидели на ногах.
— Хороши? — спросил Иванов. — Жмут чуток… разносятся…
Николай кивнул головой:
— Разносятся.
— Я их у буржуев реквизировал для нужд новой власти, — пояснил Андрей. — А иначе где такое добро достанешь? Его нам не выдают…
Глаза Трошина стали суровыми:
— Вот ты есть представитель Советской власти. А действуешь, как грабитель.
— Это я грабитель? Тоже скажете!
— Потому что сапоги — не фабрика, не завод, а личная вещь. Личная, понял ты, садовая твоя голова?..
— Чудно! Это же буржуйская вещь! А что же мне с ними делать?
— Отнеси хозяину! — приказал Трошин. — Извинись, скажи ему, что по моему приказу сапоги брал на экспертизу…
Весть об убийстве Егорова, одного из видных деятелей староверов, быстро облетела город. И когда на третий день Трошин пришел в комиссариат, в дежурке его ожидали пятеро купцов. Они степенно поклонились, о чем-то пошептались. Вперед шагнул дядька в добротной суконной поддевке. Огладив красивую, черную с проседью бороду, почтительно поклонился:
— Мы к милости вашей. Горе у нас большое! Злодеи убили нашего наставника отца Егория.
Николай внимательно разглядывал бородача. Разглядывал и радовался: «Вот они и нашлись, родственники убиенного». Купец был благообразный, как патриарх: строгое, немного суровое лицо, высокий лоб. И только во взгляде его плутоватых глаз светилась хитринка.
— Проходите, — пригласил делегацию Николай. — Дежурный, пропустите старцев.
Николай предложил купцам сесть.
— Покорнейше благодарим, мы постоим, — ответил за всех благообразный бородач.
— Слушаю!
— Позвольте нам исполнить последнюю волю усопшего. При жизни брат Егорий объявил нам, что все движимое и недвижимое имущество он завещает в пользу общины.
Николай насторожился.
А купец продолжал:
— Как было издавна заведено на Руси, покойный собственноручно составил завещание. Вот оно.
Купец сунул руку за пазуху, и плотный зеленоватый лист с водяными знаками лег перед Трошиным на стол. Завещание было заверено подписями и печатями.
— Хорошо, граждане купцы, мы посоветуемся, — пообещал Николай. — Завещание оставьте.
Купцы оживились. Довольно закивали головами.
— Мы перед вами в долгу не будем! Возьмите-с пока задаточек, — бородач бережно обеими руками положил перед Трошиным золотой крест. — Золото, оно при любой власти власть имеет!..
Глаза у Николая озорно заблестели. Он рывком схватил крест и поднял его над головой. Купцу, верно, показалось, что комиссар вот-вот ударит его крестом по голове. Бородач испуганно попятился, причитая:
— Свят, свят…
Воцарилась неловкая тишина. А ведь и правда хотелось ударить, но сдержался, сделал вид, что взвешивает в руке драгоценность:
— Тяжелый, не меньше фунта!
— Фунт с четвертью, — уточнил бородач.
Николай позвонил дежурному:
— Пусть зайдет ко мне Иванов!
В кабинет вошел Андрей.
— Слушаю, товарищ комиссар.
— Купцы, — Трошин кивнул в сторону посетителей, — добровольно, — он сделал ударение на этом слове, — добровольно решили поддержать советскую милицию. Принесли золото нам. Пиши расписку.
— Чудно! — Андрей вопросительно посмотрел на купцов, взял чистый лист и приготовился писать.
Трошин подождал, пока он разложит бумагу, поднялся, расправил ремень с тяжелым кольтом и продиктовал:
— Расписка начальника комиссариата. Дана в том, что мною, комиссаром Трошиным, принято от купца золото в виде креста весом в фунт с четвертью. Написал? А теперь дай я распишусь. Все! Это вам, господа купцы. — Николай протянул бородачу расписку. — Теперь, Андрей, пиши постановление о передаче в ревком ихнего подарка.
Когда документ был написан, Николай снова позвал купца:
— Ну, борода, расписывайся! Насчет завещанья денька через два наведайся! За золото спасибо.
Купцы низко поклонились и, держа картузы в руках, гуськом вышли из комнаты.
Николай плотно закрыл за ними дверь и спросил у Андрея:
— Слушай, может, ты слышал или читал, какие законы были раньше касательно, духовного завещания?
Андрей пожал плечами:
— Чтобы конкретно по завещаниям — ничего не встречал, а вот недавно прочел в одной книжке, что воля усопшего выполняется всегда. У купцов завещание не поддельное, вы же сами видели. Настоящее…
— Да, — согласился Трошин, — бумага, вот она. Сразу видно, что не поддельная, печати с орлами… Да для нас тот орел уже не указ!
— Я, Николай Александрович, так думаю. Орлы, конечно, нам не указ, но печати — дело серьезное. Наше с вами дело Американца ловить, а мы религией занялись. Это дело поповское, а не гражданское. Я уже кое-что узнал об Американце. Хитрая бестия, на трех квартирах живет. Надо бы взять его.
— Может, ты и прав, — согласился Трошин. — Пусть купцы забирают все по завещанию, ценностей особых в особняке я не заметил.
И оттого, что решение было принято, Николай с облегчением вздохнул.
— Пойдем в егоровский особняк, снимем пост.
Время было предобеденное. Милиционеры шли вниз по Тверской. Над городом, уже несколько дней затянутым тучами, впервые проглянуло солнце. Искрились купола соборов, блестели окна громыхающей конки. По улицам сновали люди.
Мимо постового милиционера прошли в особняк. Поднялись на второй этаж в комнату, где был убит Егоров. Николай открыл дверцу книжного шкафа. Заблестело золотое тиснение на книгах, запахло кожей, воском и стариной. Со стен смотрели на комиссара лики святых… Трошин захлопнул дверцы и подошел к конторке. Он еще раз попытался мысленно представить картину убийства, внимательно осмотрел комнату. Он не знает, что делать с этим никому не нужным добром, а тем временем преступники гуляют на свободе.
Его размышления прервал постовой:
— Товарищ начальник, тут вас человек спрашивает.
В дверь протиснулся человек. Был он массивен, тяжел телом, невысок, но шумлив и подвижен. В левой руке незнакомец держал трость с набалдашником из слоновой кости, в правой были коричневые перчатки. Господин подкатил к Трошину, мило улыбнулся. Снял шляпу, небрежно бросил ее на кресло, стоящее у конторки, кинул в шляпу перчатки и представился:
— Владелец антикварного магазина на Арбате Губерман. Прослышал, что после покойного остались кое-какие древние вещицы: книжицы, иконы, одним словом, вещи, дорогие сердцу любителя старины. Так вот, они никому не нужны, а я бы хотел их купить у Советской власти… Деньги дам немалые…
Следом за Губерманом пожаловал американский подданный и предложил за егоровскую коллекцию миллион долларов.
Третий день Андрей по поручению Трошина сидел в особняке и описывал вещи покойного. Ему помогали сотрудники Публичной Румянцевской библиотеки: молчаливая, строгая, лет пятидесяти женщина и девушка-хохотунья Катя Жигалова — большеглазая, с тяжелыми косами и смуглым монгольским лицом. Их прислал в особняк по просьбе ревкома директор библиотеки. Предложение Губермана, а потом и американца насторожило Николая и вынудило отказаться от первоначального решения — исполнить волю покойного.
Заключение сотрудниц библиотеки должно было определить судьбу книг. Конечно, еще никто ничего не мог сказать о юридической силе завещания, но они первыми должны были сказать о ценности егоровского наследия. Задание было серьезное и немного таинственное. Это радовало Катю, она была возбуждена необычайностью обстановки. Серафима Максимовна, так звали начальницу Кати, то и дело внушала:
— Ну разве можно так шуметь? Бог знает что могут подумать о вас мужчины…
Катя улыбалась, на какое-то время умолкала, но только на время.
— Вы ведете себя несерьезно, — выговаривала трескучим голосом Серафима Максимовна. — Лучше пишите четче.
А в особняке, несмотря на запреты, звучал девичий голос:
— Неповторимо, прелесть! Нет, вы только посмотрите, товарищ Иванов! Даже представить себе не можете, какие книги вы держали в руках! Это же сокровище!
Иванов подносил книги, слушал Катю, улыбался ей и говорил:
— Смотрите, как бы этими бриллиантами печки не пришлось разжигать!
— Смейтесь, смейтесь! — сердилась Катя.
Список икон получился небольшой, но зато над описью книг пришлось потрудиться: их было около трех тысяч. Серафима Максимовна диктовала все новые и новые названия, имена авторов. Круглым красивым почерком Катя записывала. Она сидела перед стопкой книг, натянув на острые девичьи колени старенькое голубое платьице, бережно брала в руки очередной том и торжественно вслед за Серафимой Максимовной повторяла: