Владимир Киселев - В сутках двадцать четыре часа
Тускло блеснул ствол маузера.
— Руки вверх!
Задержанные торопливо полезли в карманы.
— А ну, не балуй! Руки! Выше руки! — потребовал Трошин.
— Ты кто такой, чтобы грозить мне пистолетом! — истерично закричал один из задержанных, длинный, с черными усиками. — Что тебе от нас надо?
— Я комиссар рабочей милиции. — Трошин осветил задержанных лучом электрического фонарика. Те трусливо сжались, длинный прикрыл лицо воротником пальто. — Чего прячешься, Американец, аль не признал? Андрей. Обыщи.
Иванов закинул винтовку за спину и подошел сзади к бандиту.
— Два шага в сторону, — скомандовал Иванов.
Андрей держался с грабителями так, словно всю жизнь только этим и занимался. Говорил уверенно, строго. Его руки рабочего человека, еще со следами окалины на ладонях, добросовестно прощупали рукава. В кармане у задержанного что-то зазвенело.
— Товарищ комиссар, — радостно воскликнул Андрей, — нашел! Пистолет и золотые пятирублевки. Вот контра! Деньги-то николаевские тебе зачем? — добродушно спросил Иванов у Американца. — Деньги скоро новые будут, наши, советские.
— Не твоего ума дело, телок!
— Ну ты, потише. А то ведь могу и в зубы дать!
Иванов связал бандиту руки за спиной. У второго бандита Андрей нашел за голенищем сапога финку. Дежурный помощник принял от милиционера арестованных, обыскал еще раз, опросил и распорядился отвести в камеру.
Трошин прошел в канцелярию, зажег лампу-«молнию», подвешенную на толстой проволоке к потолку, сел за стол, где лежала анкета, которую нужно было срочно заполнить и передать в ревком. Анкета лежала уже третьи сутки, а Николай еще не написал ни строчки. Быстро, четко заполнил первую строку анкеты:
«Трошин Николай Александрович. Тридцать лет. Член РКП(б) с 1915 года».
«Какое участие принимал в революционном движении?» — спрашивалось в анкете. «Самое непосредственное, — отвечал Николай. — В 1905 году на Красной Пресне помогал дружинникам бить царских сатрапов». — «Образование?» — «Окончил церковно-приходскую школу». — «Воинский чин?» — «Унтер-офицер» — «Должность?» — «Начальник милицейского комиссариата города Москвы».
За каждой строкой анкеты вставало прожитое, пережитое…
Как будто прошли не годы, а только вчера уходил Николай с баррикады. Уходил не один, а с раненым товарищем. Товарищем был нынешний председатель ревкома Игнатов. На день они укрылись в каком-то подвале, а к вечеру со знакомым крестьянином уехали в Бронницы. Было это зимой 1905 года. Много воды утекло с тех пор. Не думал, не гадал Трошин, что будет работать в милиции, а вот довелось.
Получилось это так. В 1913 году призвали Николая на военную службу. Потом началась война. Два года в окопах кормил вшей. Незадолго до Февральской революции командовал полуротой пластунов под Луцком. Во время вылазки был ранен осколком германского снаряда в грудь, попал в госпиталь. Только в июле встал на ноги. Команду выздоравливающих, в которой находился Трошин, направили в Москву. Здесь и разыскал его Евдоким Николаевич Игнатов. Сам он работал на заводе. Встречались они не часто, но регулярно. И вот однажды Игнатов как бы между прочим сказал:
— Неплохо бы тебе поступить в милицию Керенского. Солдат туда охотно берут, работа, можно сказать, интеллигентная.
— Чего я там не видал? Городовым мне быть ни к чему.
— Затем, что там скоро наши люди понадобятся, — ответил Игнатов. — Керенский долго не продержится. Партии везде сейчас нужны свои люди. Таково мое мнение и мнение товарищей. Ты что, думаешь делать революцию в белых перчатках?
В октябре Трошин поступил в комиссариат.
Николай поймал себя на мысли, что он в течение дня никак не может отвлечься от происшествия. Будь оно трижды проклято, все егоровское наследство! Ну что он будет делать, если не отыщутся родичи купца?!
«Нет, родичи отыщутся, — подумал Трошин. — Богач ведь! Как не быть родственникам? Купцы — народ крепкий, многосемейный…» Он очень хотел, чтобы у Егорова нашлись родственники, они могли снять с него эту заботу.
Вопросов в анкете было много. Николай впервые так подробно писал о своей жизни. Закончив, Трошин встал из-за стола, потянулся. Отодвинул штору. Над Москвой занимался рассвет. Домой идти было уже поздно.
В четверть восьмого ему сообщили, что пришел первый посетитель.
«Ну вот, на ловца и зверь бежит, — подумал Николай. — Видно, ошибся тогда дворник. Купеческий род жаден до денег. Эко в какую рань пожаловал».
— Входите!
Вошла работница с кожевенного завода. Лицо у нее было расстроенное, заплаканное.
— Товарищ начальник, — заголосила она с порога. — Сын у меня, Колька, из дому убег. Второй день нет его. Пропал! Надежда моя, мой кормилец на старости!
— Да перестань реветь-то. Фамилия? Лет ему сколько?
— Николай, Николай Ступин, — всхлипывала женщина. — Четырнадцать лет.
Женщина запричитала громче. Трошин замахал руками.
— Ну хватит! Перестань! Разыщем сына! Ну, сказал, разыщем…
Работница ушла.
Трошин собрался сбегать в столовку позавтракать, но позвонил из ревкома Игнатов, и Николай, засунув в карман пайку хлеба, поехал с сотрудниками в Газетный переулок производить обыск на квартире спекулянта, торговавшего крупчаткой и сахаром.
Трошин взял с собой Андрея Иванова и еще четверых милиционеров. Произвели обыск, изъяли двести голов сахара и пять мешков крупчатки. Сахар у спекулянта был спрятан в стене, в нише, а крупчатку Андрей отыскал в огуречном чане. Два мешка муки милиционеры передали рабочим типографии, а остальное отвезли в приют ребятишкам. Так распорядился Игнатов.
В комиссариат Трошин вернулся к вечеру. «И нужно было мне пойти на эту «интеллигентную» работу, — ругал он себя. — Хватит заниматься мешочниками и бандитами. Это не мое дело».
Он долго крутил ручку телефона. Аппарат легонечко позванивал, но станция не отвечала. «Уснули там, что ли?» Наконец в трубке затрещало, и послышался сердитый голос телефонистки. Николай попросил соединить с председателем ревкома.
— Евдоким Николаевич, здравствуй! — радостно сказал в трубку Николай. — Это я, Трошин. Есть у меня к тебе один разговор.
Николай услышал, как на том конце провода человек предупредительно кашлянул. Трошин знал это покашливание, но высказал свою просьбу.
— Лучше не проси, — рокотало в трубке. — Не отпустим. Привыкай, браток, управлять государством.
— Тебе легко говорить, — кричал Николай, — а у меня ничего не получается, голова идет кругом. Вот мне нужно с наследством одного купца разобраться…
— Потерпи, не горячись, — доносился спокойный голос. — Придет время, напишем хорошие законы, и приказы, и инструкции, а пока твое революционное чутье — главная инструкция. Понял?!
— Понял.
— Ну, тогда будь здоров. Желаю успехов!
Трошин еще какое-то мгновение смотрел на телефон, а потом в сердцах бросил трубку на рычаг. Одернул френч, прошел по комнате. В дверь постучали.
— Кто там? Входите! — Николай подошел к двери и распахнул ее.
На пороге стоял Иванов.
— Ты что, попросту войти не можешь? — возмутился Трошин. — Что я вам, благородие какое?
Андрей на это ничего не ответил.
— Что случилось, Андрей?
— Убежал…
— Кто убежал? — насторожился Николай.
— Ну, тот самый Американец, которого вчера задержали. Понимаешь, вывел я его по нужде. А он, контра, со мной спор затеял. Стал доказывать, что он анархист-революционер и грабит буржуев-кровопийцев. А мы вроде фараонов… Спорили, спорили, а он за ворота — и тягу…
— Какой же ты тогда страж пролетарского порядка? — разозлился Трошин. — Наган дома оставил?
— Нет, наган при мне был, — Андрей похлопал ладонью по кобуре. — Так ведь люди ходят, нельзя стрелять. Вдруг в невинного попадешь? Да в человека мне еще, по правде говоря, стрелять не приходилось. Теперь отвечать придется? — жалобно спросил Иванов. — Судить будут али как? А ведь купца-то, наверное, он убил, на рубашке я приметил точно такую запонку, что тогда на полу в особняке нашел. На другом рукаве не было… — Андрей даже не пытался оправдываться или как-то снять с себя вину. — Что же мне делать?
Трошин был зол — упустить бандита! И в то же время ему по-человечески было жаль Андрея. Ну, разве его вина, что опытный бандит ускользнул из милиции… Сам-то с каторги не раз бежал.
— Тюрьмы, может, тебе и не будет, но по головке не погладят за такое упущение.
Трошин поднялся, провел рукой по коротко остриженным волосам, первый раз за этот день улыбнулся.
— Лет-то тебе, Андрей, сколько?
— Девятнадцатый пошел.
— Вид у тебя героический. А что это у тебя на ногах?
Андрей смутился, покраснел. Ему еще никогда не приходилось носить такую красивую обувь. Сделанные из хорошей кожи, на толстой подошве, сапоги блестели лаком и, как влитые, сидели на ногах.
