Марсель Паньоль - Слава моего отца (Детство Марселя - 1)
- А я никогда и не просил. Детей на открытие охоты не берут.
- Ну и врун же ты! Я тогда сразу увидел, что все про колибри неправда. И я быстренько вернулся, стал под окошком и все слышал, что вы там говорили, и весь твой рев слышал. И даже как ты плел им, что мне нужно говорить разные враки. А я плевал на вашу охоту. Я очень боюсь, когда стреляют по-всамделишному. И все ж таки ты врун, а дядя Жюль еще больше врун, чем ты.
- Почему?
- Потому что это будет завтра. Я-то знаю. Сегодня после обеда мама сделала омлет с помидорами и положила в охотничьи сумки вместе со здоровой такой колбасой и сырыми отбивными, и хлеб, и бутылку с вином тоже. Я-то все видел. А сумки спрятали в стенной шкаф на кухне, чтобы ты не видел. Они уйдут рано-рано, а ты останешься с носом.
Это было безусловно достоверное сообщение. Но я отказывался верить:
- Так ты смеешь говорить, что дядя Жюль врет? Да я видел дядю Жюля в мундире сержанта! И у него есть орден!
- А я тебе говорю, что они идут туда завтра. И больше не говори со мной, я спать хочу.
Голосок умолк, а я остался один с глазу на глаз со своими сомнениями и ночью.
Вправе ли сержант лгать? Конечно, нет. Но тут я вспомнил, что дядя Жюль никогда не был сержантом, что я это выдумал в смятении чувств. И в памяти возникло другое, ужасное воспоминание...
Тогда же, после обеда, когда я сдуру сболтнул, что собираюсь обмануть Поля якобы ради его блага, дядя Жюль ловко этим воспользовался. Он во всеуслышание признал мою правоту, чтобы потом оправдать свою преступную комедию.
Я был подавлен таким предательством. А отец - ведь он ничего не сказал! Мой папа был молчаливым соучастником заговора против родного сына... А мама, моя милая мама, которая придумала утешительный крем из сбитых сливок... Я вдруг до того растрогался своей печальной участью, что тихо заплакал, и протяжный крик совы, звучавший вдали, нагонял на меня еще большую тоску.
Потом явилось новое сомнение. Поль иногда бывает настоящим бесенком; что, если он выдумал всю эту историю в отместку за мое вранье про колибри?
Все в доме как будто спали. Я бесшумно встал и тихонько, целую минуту, повертывал дверную ручку... Под дверьми других комнат я не видел не лучика. Я спустился по лестнице босиком; не одна ступенька не скрипнула. Свет луны помог мне найти на кухне спички и свечу. Несколько мгновений я колебался у двери рокового стенного шкафа. За этой бесчувственной деревянной доской мне откроются либо коварные козни дяди Жюля, либо вероломство Поля. Что бы там ни было, меня ждет удар...
Я медленно повернул ключ... Потянул к себе... Створка открылась на меня... Я вошел в поместительный стенной шкаф и поднял вверх свечу: они были здесь, две охотничьи сумки из рыжей кожи, с большими сетками. Они были набиты до отказа, и сбоку из каждой торчало горлышко запечатанной бутылки... А на полке, подле охотничьих сумок, - два патронташа, в которые я сам уложил патроны. Какой готовится праздник! Все со мне возмущалось, и я принял отчаянное решение: пойду с ними, им наперекор!
Тихо, как кошка, прошмыгнув к себе в комнату, я составил план действий.
Во-первых, не смыкать глаз: если засну, все погибло. Ни разу в жизни я не просыпался в четыре часа утра. Итак, не засыпать.
Во-вторых, приготовить одежду, которую я, по своей привычке, бросил где попало... Ползая на карачках в темноте, я нашарил носки и сунул их в свои полотняные туфли на веревочной подошве.
После довольно долгих поисков я нашел свою рубашку под кроватью Поля, вывернул ее на правую сторону и положил вместе со штанишками у себя в ногах. Затем снова улегся, гордясь принятым решением, и во всю мочь раскрыл глаза.
Поль мирно спал. Теперь перекликались две совы, через равные промежутки времени. Одна была где-то близко, наверно подле окна в листве большого миндаля. Голос другой, не такой низкий, но, по-моему, более приятный, доносился из ложбины. Я подумал: это, должно быть, жена отвечает мужу.
Тонкий луч лупы проникал сквозь дырку в ставне, и стакан на моем ночном столике поблескивал. Дырка была круглая, луч - плоский. Я решил попросить отца объяснить мне это странное явление.
Вдруг сурки на чердаке заплясали сарабанду; кончилось ото всеобщей свалкой, прыжками и визгом. Потом наступила тишина, типа, и я услышал через перегородку храп дяди Жюля, спокойный равномерный храп; так храпит либо очень честный человек, либо закоренелый преступник. А ведь он говорил: "По-моему, Марсель заслужил право участвовать с нами в открытии охоты". Да! Быстроногий Олень был совершенно прав: "у бледнолицых двойной язык".
И он имел наглость лгать мне "для моей же пользы"! Полезно, что ли, доводить меня до отчаяния? А я еще обнял его и прижал к сердцу, да как нежно!
И я торжественно поклялся в вечной ненависти к дяде Жюлю.
Потом мне вспомнилось молчаливое предательство отца. Однако я дал себе слово никогда не упоминать об этом прискорбном случае и быстро зашагал по дорожке, обсаженной кустарником без колючек, который нежно щекотал мои голые икры. Я нес длинное-предлинное, словно удочка, ружье, блестевшее на солнце. Мой пес, белый с огненно-рыжими подпалинами спаниель, бежал впереди, обнюхивая землю, и время от времени жалобно выл, и это было в точности похоже на заунывный крик совы; а вдалеке подвывала другая собака. Вдруг из-под моих ног взмыла огромная птица; у нее был клюв аиста, но оказалось, что это королевская куропатка! Она летела прямо на меня, стремительная и мощная. "Выстрел короля!" - мелькнуло у меня в голове. Я отступил на шаг, щелкнул курком: трах! В облаке перьев королевская куропатка стала падать к моим ногам. Я не успел ее подобрать - за нею летела другая и тоже прямо на меня. Десять, двадцать раз подряд удался мне "выстрел короля", к великому удивлению дяди Жюля; он как раз вышел из чащи, и у него было омерзительное лицо лгуна. Но я все же угостил его сбитыми сливками, отдал ему всех своих куропаток и сказал: "Мы имеем право лгать взрослым, когда делаем это для их же пользы". Потом я прилег под деревом и только собрался вздремнуть, как прибежал мой пес и вдруг забормотал мне на ухо. Он шептал: "Послушай, это они! Они уходят без тебя!"
Тут я и вправду проснулся. Поль стоял у моей кровати и легонько дергал меня за волосы.
- Я услышал, как они идут, - говорил он. - Они прошли мимо двери. Прислушались. Я увидел свет сквозь замочную скважину. А потом они на цыпочках спустились вниз.
На кухне лилась вода из крана. Я обнял Поля и молча оделся. Луна закатилась, была кромешная тьма. Я нашел ощупью свою одежду.
- Что ты делаешь? - спросил Поль.
- Иду с ними.
- Они же не хотят тебя брать.
- Я буду идти за ними следом, держась вдалеке, по-индейски, все утро... В полдень они позавтракают у какого-нибудь источника - так они говорили. Вот тогда я и покажусь им, а если они захотят меня прогнать, я скажу, что не найду дороги обратно, и тогда они не посмеют.
- А могут и здорово всыпать.
- Ну и пускай! Мне уже попадало, иногда совсем ни за что ни про что...
- Если ты будешь прятаться в зарослях, дядя Жюль подумает, что там кабан, и застрелит тебя. Ему-то что, а ты вот помрешь,
- Не беспокойся за меня.- И я добавил, скромно умолчав о том, что это цитата из Фенимора Купера: - "Еще не отлита пуля, которая меня убьет!"
- А мама, что же сказать маме?
- Она с ними, внизу?
- Не знаю... Я не слышал, как она проходила.
- Я оставлю ей записочку на кухонном столе.
С большими предосторожностями, не касаясь ставен, я отворил внутреннюю раму. Я влез на перильца, защищающие окно, и приложился глазом к лунной дырочке в ставне.
Занималась заря; вершина Тауме над еще темными плоскогорьями отливала голубым и розовым. Во всяком случае, я уже отчетливо видел дорогу на холмогорье: они не могут от меня ускользнуть.
Я выжидал. Вода из крана перестала течь.
- А если ты встретишь медведя? - зашептал Поль.
- Никто здесь не видел медведей.
- Может, они прячутся. Берегись. Возьми из кухонного стола острый ножик.
- Хорошо придумал! Возьму.
В полной тишине мы услышали стук башмаков, подбитых гвоздями. Потом дверь распахнулась и затворилась снова.
Я тотчас подбежал к окну и чуть-чуть приоткрыл ставни. Шаги раздавались вокруг дома; затем двое предателей появились перед моим окном и стали подниматься к опушке соснового леса. Папа был в своем картузе и кожаных гетрах, дядя Жюль- в берете и сапогах на шнурках. Они шли, такие красивые, несмотря на свою нечистую совесть, но шагали быстро, словно спасались от меня.
Обняв Поля, который сразу же нырнул обратно в постель, я спустился вниз на кухню, быстро зажег свечу и вырвал страницу из своей тетрадки.
Моя милая мамочка. Они все-таки взяли меня с собой. Пожалуста, сохраняй Хладнокровие. Оставь для меня сбитые сливки. Шлю тебе две тысячи поцалуев.
Я положил этот листок на видном месте, посреди кухонного стола. Потом сунул в свою сумку для завтрака кусок хлеба, две маленькие плитки шоколада, апельсин. А затем, крепко сжав рукоятку "остроконечного ножа", отправился в путь по следам моих злодеев.
