Джеймс Гринвуд - Маленький оборвыш
Наконец я выздоровел. Это было уже в феврале.
Снег толстым слоем покрывал землю, когда доктор, обходя палату, приказал завтра выписать из больницы меня и другого мальчика, Байльса, у которого недавно была скарлатина.
Когда доктор ушел, Байльс спросил меня:
- Слушай, Смитфилд, ты - сирота?
- Сирота, - отвечал я.
- Ну, так тебе морские работы.
- Как так? С какой стати?
- А так, что всех сирот отправляют в Стратфорд, и тебя туда отправят. Разве ты не знал? Ужасно больно секут в Стратфорде и в черную яму сажают. Я знал одного сироту - такого же, как ты, так его там убили.
- За что же убили?
- А его поймали, когда он хотел убежать: он перелезал через высокую стену, утыканную гвоздями. Его схватили, бросили вниз, заперли в темную яму, и с тех пор о нем ни слуху ни духу. Все говорят, что его убили!
- Какой же он был дурак, что поехал в Стратфорд! - заметил я.
- Да разве он сам поехал? Его повезли, вот как и тебя повезут, - отвечал Байльс.
- Нет, меня не повезут, - решительным голосом объявил я. - Когда начальник будет проходить по нашей палате, я попрошу, чтобы он отдал мне платье и позволил мне идти, куда хочу.
- Вот это ловко! - засмеялся Байльс. - Попроси его, он тебя, наверно, пустит, да еще, пожалуй, даст тебе денег на извозчика!
Я не обратил внимания на слова Байльса; я всегда думал, что он глуп, а теперь вполне убедился в этом.
Кому охота удерживать меня в работном доме?
Напротив, все будут очень рады отделаться от меня.
Начальник каждый вечер обходил палаты, чтобы посмотреть, все ли в постелях. Когда он подошел ко мне, я позвал его. Все в палате подняли головы с подушек и посмотрели на меня с удивлением. Я и не подозревал, что совершаю дерзкий поступок.
- Ты меня позвал, мальчик? - спросил у меня начальник, как будто не доверяя ушам своим.
- Да, сэр, я хотел просить вас, чтобы вы приказали отдать мне мое старое платье и положить его сюда на стул. Я надену его завтра утром. Я хочу отсюда уйти.
В глазах начальника блеснул гнев. Затем он спокойно обратился к надзирательнице.
- Что, этот мальчик в своем уме, миссис Браун? - спросил он.
- В своем, сэр, если у этого дерзкого негодяя есть ум, отвечала надзирательница.
- Очень хорошо! - сказал начальник, вынимая карандаш и записную книжку. - Он ведь из той партии, которая уходит завтра? Какой его номер?
- Сто двадцать седьмой, сэр, - ответила надзирательница.
- Благодарю... Ну, номер сто двадцать седьмой, тебе придется вспомнить сегодняшний вечер.
И, взглянув на меня еще раз, он пошел своей дорогой.
Я был поражен. Я закрыл голову одеялом и долго не мог опомниться.
Неужели это правда? Я не смею выйти из работного дома, когда захочу! Я здесь пленник, завтра меня увезут в то ужасное место, о котором рассказывал Байльс, и там, конечно, сразу засадят в черную яму за дерзость начальнику!
Что мне делать? Как избавиться от ужасной участи, грозящей мне? Если бы даже мне удалось вырваться из работного дома, я не могу бежать в этом платье. Я должен сознаться, что не постыдился бы унести с собою одежду, данную мне работным домом, но одежда эта была какая-то странная: коротенькая курточка, штаны с лифчиком, доходящие только до колен, синие шерстяные чулки и башмаки с медными пряжками. Как я мог бежать в таком наряде? Всякий за версту узнал бы меня. А впрочем, от работного дома до Арок недалеко. Только бы мне добраться туда. Моулди и Рипетон, конечно, выручили бы меня. Но как улизнуть из работного дома?
Я долго не мог уснуть, раздумывая об этом. Наконец к составил план, очень рискованный, но другого я не мог придумать.
У нас в палате была одна добрая женщина - помощница сиделок, которая часто получала от кого-то письма. Звали ее Джен. Письма эти привратник оставлял у себя, а она обыкновенно или сама сходила вниз за ними, или посылала кого-нибудь из нас. За то, что привратник сберегал ее письма, она часто давала ему на табак. Я решился воспользоваться этим. Конечно, мне придется много лгать, но это пустяки. Стратфорд казался мне слишком страшным.
Наступило утро. Мы завтракали в половине восьмого, а письма приходили с восьмичасовою почтою.
Когда я проснулся, я начал колебаться, но за завтраком мальчики осыпали меня насмешками и все толковали о том, как мне зададут в Стратфорде. Это разрушило все мои колебания.
В четверть девятого я ухитрился, спрятав шапку в штаны, незаметно выбраться из палаты и спуститься с лестницы. Внизу шел длинный коридор до самого двора, на дальнем конце которого находились ворота.
Там сидел привратник. Окно больничной палаты выходило во двор, и я увидел, что Джен смотрит на меня и как будто удивляется, с какой стати я очутился во дворе в такое время. Я не обратил на нее внимания и храбро подошел к каморке привратника.
- Писем нет! - сказал он, увидев меня.
- Я знаю, - отвечал я, - но Джен просит, чтобы вы позволили мне сбегать за угол, купить ей почтовой бумаги. Она говорит...
- Вот выдумала! - сердито вскричал привратник. - Разве я могу позволить это? Скажи твоей Джен, что уж очень она зазналась: просить такие глупости!
С этими словами он взглянул вверх в окно, а в окно Джен делала ему самые отчаянные знаки.
- Ладно, нечего знаки делать! Если я пущу его, меня за это, пожалуй, прогонят со службы.
- Позвольте, - перебил я его поспешно, видя, как моя надежда исчезает. - Джен еще велела мне купить вам восьмушку табаку.
- Гм, это другое дело!.. - Он опять взглянул в окно больничной палаты, где все еще стояла Джен.
Она вся раскраснелась: верно, у нее мелькнуло подозрение, и она отчаянно мотала головой.
- Да только нечего вашей Джен задабривать меня табаком. Ну, давай деньги, а сам беги скорей, да смотри, не копайся, не то тебе достанется!
Дать ему деньги и бежать! Он меня отпускает, дорога открыта, и вдруг все дело должно погибнуть из-за того, что у меня нет каких-нибудь двух пенсов. Я прибегнул к новой лжи.
- У меня нет мелочи, - сказал я. - Джен велела мне купить вам табаку из тех денег, что дала мне на бумагу.
Я стал искать в кармане воображаемую серебряную монету.
- Ну, иди скорей! Чем тут стоять да болтать, ты бы уж и вернуться успел!
Он отодвинул засов маленькой калитки, и я был свободен! Мне хотелось тотчас же пуститься бежать, но я боялся, не подстерегает ли меня кто-нибудь, и потому сначала просто пошел скорым шагом.
Зато, дойдя до первого угла, я бросился бежать во весь дух.
Было пасмурное холодное утро, я чувствовал себя необыкновенно легким и бодрым. Местность была мне знакома; я знал самую близкую дорогу и минут через шесть добежал до того прохода на набережную, который вел вниз, в темные Арки.
XI
Я еще раз направляюсь к улице Тернмилл
Когда я повернул в проход к Аркам, на часах пробило девять.
Это заставило меня остановиться. Моулди и Рипстона не могло быть под Арками, они, наверно, давно уже на работе и не вернутся раньше сумерек.
Надобно провести весь день, не видавшись с ними. Это значительно уменьшило радость, которую я испытывал, вырвавшись так благополучно из работного дома. Я мог, конечно, разыскать своих друзей на базаре, но явиться туда в моем костюме было немыслимо. Я решился пробраться под Арки и там ждать их возвращения. Странно: то место, где стоял наш фургон, оказалось совсем не таким уютным, как я ожидал. Там было темно и жутко. Сырость пронизала меня до костей.
У одной из стен я увидел кучу какого-то тряпья и направился туда. Но, едва я подошел ближе, куча зашевелилась, и раздался скрипучий старческий голос:
- Чего ты здесь ищешь, мальчишка? Я думал, что хоть днем все уйдут и дадут мне умереть спокойно. Тяжело умирать на людях.
- Я не помешаю вам умирать, - вежливо сказал я. - Умирайте, пожалуйста. Я только ищу местечка, где бы укрыться от холода.
- Полезай в ящик, что стоит на тележке водовоза, - прохрипел мой новый знакомый. - Если бы меня еще носили ноги, я сам забрался бы туда и не стал бы надоедать людям глупыми разговорами.
Я осмотрелся и заметил тележку, на которой стоял большой ящик с отверстием наверху.
Я влез в него, радуясь, что нашел себе уютный уголок. Скоро, однако, оказалось, что убежище это не так удобно, как я воображал.
Внутри ящика осталось много воды, она замерзла и сначала была совершенно твердою, но, когда я сел на лед, он стал оттаивать и вода просачивалась сквозь мои брюки. Я вылез из ящика и прилег за бочкой водовоза, чтобы укрыться от ветра. Но ветер был такой резкий, пронзительный, что укрыться от него не было возможности.
Он с силою врывался сквозь узкий проход и приносил с берега реки обледенелый снег. Меня прохватывало до костей, щипало за уши. А когда я приподнимал голову, ветер дул мне прямо в рот. Я должен был держать шапку обеими руками, пальцы у меня заболели от холода, точно обожженные огнем. Я не мог больше получаса переносить эту пытку. Я соскочил с телеги, засунул руки в карманы и принялся бегать взад и вперед, топая по скользким камням, чтобы как-нибудь разогреть окоченелые ноги.
