Видали мы ваши чудеса! - Ольга Владимировна Голотвина
Закусив губу, взяла очелье с рубинами. Вытащила из сумы старенький платок, расстелила на траве, положила на него очелье.
– Может не хватить денег. Скупщики-то хитрые да подлые, как щуки речные. Правильной цены не дадут. Придется еще малость добавить. Вот монеты.
Кто их наживал, копил да хранил – простите меня, люди добрые. Не пожалейте вдовице на жилье. Много не возьму, а хозяину денег пусть легче станет там, в Нави, за последнею рекой…
Осторожно отсчитала три золотые монеты, завязала добычу в узел, убрала в суму. Потом взяла из горшка серебряную монету, тоже положила в суму – отдельно.
– Серебро-то зачем берешь? – не удержался кладовик. – Вон же сколько золота!
– Мне на постоялом дворе пить-есть придется, – деловито, буднично объяснила женщина. – Чего я там золотом светить буду? Разменяю серебро…
Глянула через плечо в зеркальце. Луна казалась прозрачной на предрассветном небе (это уже и ночь прошла?!), а тень удавленника смирно чернела под дубовым суком.
– У клада хозяин есть – вот пусть с ним и остается, – поклонилась Незвана кладовику. – А ты, дедушка, стереги клад в оба глаза…
Она не договорила: кладовик исчез в тенях, среди ветвей орешника…
* * *
Когда над Блестянкой встало солнце, Незвана ушла уже далеко от памятного дуба.
А ближе к полудню увидела она с крутого берега вдали, на пологом левом берегу, дорогу, хижину перевозчика и причаленную к берегу лодку.
Только тогда Незвана вздохнула облегченно, до конца поверив, что лес, кладовик и черный призрак отпустили ее.
– Спасибо за науку, Чернава, матушка названая, – сказала женщина вслух. – Без твоей мудрости пропала бы я там, под дубом. Была б ты жива – взяла бы я тебя к себе, до смерти бы холила и лелеяла. А раз тебя нет в живых… – Незвана запнулась, мгновение подумала и продолжила твердо: – Как заживу своим хозяйством – возьму в дом сироту, как ты меня когда-то взяла!
И с легким сердцем пошла по берегу к перевозу.
6. Бродница
Уж до того славно было спускаться на плоту по Блестянке! Сидела Дарёнушка бок о бок с Матрёной. Они то пели песенки (а плотогоны им подпевали), то молча смотрели на свешивающиеся в воду ветви плакучих ив, на заросли камыша у берега, на летающих над крутым правым берегом ласточек и стрижей. Один раз к берегу вышла медведица с медвежатами и проводила плоты настороженным взглядом.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Река принесла плоты к вытянувшемуся далеко в воду земляному «языку». – Шевелись! – крикнул старший из плотогонов. – Мы тут долго торчать не будем!
Скоморохи быстро попрыгали на покрытую высохшими водорослями Плешивую косу. Дед Деян оступился, ухнул по колени в воду. Дарёнка тоже оступилась, но ее поймал за руку Нерад, не дал упасть в реку.
Плотогоны еще работали шестами, отталкиваясь от берега, когда скоморохи и Дарёна уже поднялись по торчащим из земли корням на высокий берег и двинулись дальше своим путем.
Деревня Сбитеневка лежала чуть дальше по реке.
Скоморохи вошли туда с музыкой – под гудок и балалайку. Нерад завопил сбежавшимся мужикам и бабам:
– Потеха начинается – мы пришли!
Негромко, подрагивающим от азарта голосом сказал оробевшей Дарёне:
– До чего ж я люблю, когда на меня этак глаза пялят!
И заверещал пронзительно:
– Пошел я на Кудыкину гору лыко драть, кафтан плести. Гляжу – озеро на утках плавает! Полез я на осину, нарвал на ней яблок и давай ими в уток бросать! Озеро вспорхнуло и улетело, а утки остались…
Дарёна сразу сбросила робость. Она еще по пути попросила у Горыни козью маску – и теперь с удовольствием прыгала, мемекала и угрожала рогами хохочущим мужикам и бабам.
На ночь рассыпались по избам. Дарёну пустила на сеновал старушка. Перед сном она накормила девочку гороховым киселем – так густо уваренным, что его пришлось резать ножом. Добрая старуха еще и полила кисель топленым маслом. Так что уснула девочка на сене сытая и счастливая, жалея лишь об одном: ей нельзя насовсем остаться с ватагой.
А рано поутру скоморохи двинулись к перевозу.
Идти пришлось недолго. Вскоре вышли на узкую проселочную дорогу, которая вывела их к спуску к реке. А на том берегу стояла хижина перевозчика.
На крики перевозчик вышел из хижины, отвязал от колышка большую лодку и заработал веслами.
Этот плечистый пожилой дядька был суров, неразговорчив и безжалостен. Везти бесплатно на другой берег девочку он отказался наотрез. Его не убедили уговоры Матрёны: мол, куда же ребенку деваться? Он только махнул рукой: мол, пусть идет по проселочной дороге в деревню Зимники. Далековато, но дойдет. А там, глядишь, найдется работа и еда.
– Но мне обязательно нужно в Звенец! – вскинула руки к груди Дарёна.
– А коли нужно в Звенец, – то ли шутя, то ли всерьез сказал перевозчик, – так бродом иди. Во-он в той стороне – горелая сосна на берегу, молнией разбитая. Там брод и есть.
– Сдурел? – возмутилась Матрёна. – Какой дитю брод? Где взрослому по плечи, ей с головой будет! И теченьем ее унесет!
– Может, и унесет, – равнодушно отозвался перевозчик, отталкивая от берега тяжело осевшую в воде лодку. – Лучше ей и впрямь в деревню идти.
* * *
Разбитая молнией сосна на берегу была только одна, не ошибешься. А когда Дарёна спустилась с обрыва к самой воде, к прибрежным зарослям орешника, то увидела сквозь пронизанную светом толщу воды замечательное песчаное дно, наверняка надежное. Водорослей тут не было совсем, только ходила стайка мальков, играла в прозрачных струях.
Течением Дарёну унесет? Вот еще! Она прекрасно плавает. Да, Блестянка – широкая река, а брод наверняка годится лишь для взрослых людей. Но всё же она пройдет по дну хотя бы часть пути до другого берега, меньше придется плыть. А если течение отнесет ее далеко от дороги – подумаешь, потом берегом вернется. Покажет язык вредному перевозчику и пойдет в Звенец…
Девочка развязала и сбросила лапти, скинула онучи. Сняла платок и юбку, оставшись в длинной
