Астралиск - Роберто Пьюмини
Спуск по южному склону был не такой прямой, как подъём. Скупая горная растительность перебивалась здесь лужайками пёстрых цветов и синеющими виноградниками. Отсюда торная дорога тянулась через самые сочные пастбища долины, где в тишине мирно паслись предоставленные сами себе бараны, и выходила к первым хижинам деревни.
Сакумат проделал весь путь три раза кряду (как будто каждый раз забывал, что совершил его прежде). И это несмотря на всё более сбивчивый шаг коня. Наконец он отвёл измученного вороного на конюшню и вернулся во дворец, где царила громкая тишина.
Мадурер ещё спал. Гануан сидел с закрытыми глазами у постели мальчика. Сакумат обошёл расписанные стены, разглядывая горы, равнину с осаждённым городом, море, пиратский корабль и, наконец, пышно цветущий луг, где видневшиеся тут и там стрелки астралиска показались ему отчётливей и заметнее, чем обычно.
Трижды и так же медленно, как объезжал долину, обошёл он весь пейзаж и заметил то, чего раньше не замечал: эти образы, краски, силуэты не могли возникнуть из-под его кисти.
При первых признаках пробуждения Мадурера Гануан отошёл в сторону, словно тень.
– Добрый день, Сакумат, – поздоровался мальчик.
– Доброго дня и тебе, Мадурер.
– Я долго спал, да?
– Да, ты отдохнул как следует. Теперь тебе лучше?
– Да, лучше. Только слабость ещё, как и в прошлый раз.
– Надо отлежаться ещё несколько дней. Я буду тебе читать.
– Отлично! А потом продолжим работу. Я попрошу отца, чтобы новые комнаты были завершены как можно скорее. Наверно, осталось уже не много.
– Не много. Но нам тоже предстоит поработать. У меня есть кое-какие планы, но их ещё надо обдумать. Помнишь, как у тебя возникла мысль о луге? Ведь это было не сразу?
– Да.
– А пока ты не начал вставать, будем читать книги и смотреть иллюстрации.
– А на пергаменте порисуем?
– Если это не будет для тебя утомительно. Я научу тебя рисовать птиц.
Но в последующие дни Мадурер был слишком слаб, чтобы рисовать. Сакумат читал ему множество рассказов, обсуждая с ним события и персонажей. Между тем он замечал, как медленно, гораздо медленнее, чем в прошлый раз, возвращались силы в хрупкое тело ребёнка. Но мысль Мадурера в промежутках между сном была ясной и стремительной. Только изредка на него находили периоды рассеянности, какого-то лёгкого забытья, и тогда с губ его срывались невнятные слова, словно не связанные между собой обрывки неуловимой мысли. Дневной сон становился всё длиннее.
– Новые комнаты – это, конечно, хорошая мысль, – сказал Сакумат. – Но есть другая – получше.
– Та, что занимала тебя в последние дни?
– Да. И, пока я думал, она становилась ещё прекрасней.
– Тогда расскажи мне её, Сакумат.
– Так вот, если мы будем продолжать расширять стены, то не сможем управиться с пейзажем. То есть я хочу сказать, что он станет слишком велик для нашей игры. Он будет оставаться долгое время неподвижным и потому менее живым.
Мадурер молчал и слушал его с величайшим вниманием.
– В общем, мне кажется, что этих стен нам достаточно, – сказал Сакумат.
– Но ведь они уже закончены! – заметил Мадурер. – «Тигрис» встал в море в полный рост и уже не сделается больше. Луг до конца расцвёл. И по ночам его озаряет свет астралиска. Что же ещё мы можем написать?
Говоря, Сакумат играл по обыкновению с руками мальчика.
– Помнишь, как мы писали это всё, Мадурер? – сказал он, чуть сильнее сжимая его пальцы. – Каким маленьким был поначалу корабль? И каким незрелым был луг?
– Да, мы делали их не спеша. Понемногу.
– А помнишь, что я говорил тебе ещё раньше? Всё в этом мире происходит плавно – без скачков и остановок.
Мадурер молчал, не выпуская из своих маленьких пальцев длинные пальцы художника.
– Ты хочешь сказать, что наши пейзажи могут продолжаться? – сказал он.
– Да, могут. 14 могут изменяться, если мы захотим.
– А как изменяться? Становиться ещё красивее?
– Они и так красивы, Мадурер. Но мы можем проследить дальше нашу историю и дописать оставшийся кусок жизни.
Мальчик казался утомлённым. К нему снова возвращалось оцепенение.
– Да, давай, – сказал он. – Потом ты объяснишь мне, как…
Для Сакумата разговор этот тоже был нелёгким.
Он слушал, как слабое дыхание ребёнка становилось всё более ровным и спокойным. Потом закрыл глаза. Из-под прикрытых век, как светлые капли из надрезов на стволе дерева, текли слёзы.
Глава тринадцатая
Гануан стал всё чаще навещать Мадурера, рассказывая ему о ходе строительных работ.
– Работа движется вперёд, сын. Вскоре комнаты будут готовы, и если…
– Благодарю тебя, отец. Но теперь уже нет такой спешки.
– Почему?
– Потому что мы с Сакуматом решили ещё поработать над нашими пейзажами. Мы должны дописать оставшийся кусок жизни.
Гануан замолчал, глядя на сына.
– Может быть, я говорю не совсем ясно, отец, – сказал Мадурер, беря его за руку. – Идём, так мне легче будет тебе объяснить.
Гануан последовал за сыном в первую комнату и остановился с ним напротив гор.
– Скажи, что ты здесь видишь, отец? – спросил Мадурер, указывая рукой на часть пейзажа.
– Вижу гору. На склоне – хижина пастуха Муткула с загоном для овец. Дальше…
– Постой, отец… а с тех пор как ты смотрел в последний раз, тут ничего не изменилось?
– Кажется, нет. Подожди-ка… я ошибаюсь, или овец у Муткула было больше? Сдаётся мне, что их поубавилось…
– Отлично! – воскликнул Мадурер. – Их было ровно восемнадцать.
– А теперь их девять, – посчитал Гануан. – Всего-навсего девять.
– Да, девять. Восемь овец и один баран. А знаешь почему?
– Может быть, ночью приходил медведь?
– Нет, отец.
– Ну, может быть, тогда угонщики скота?
– Угонщики ни при чём. Они живут по ту сторону гор, и в эти края не заглядывают.
– Значит, Муткул продал недостающих овец.
– Муткул не продаёт свою скотину, отец. Ему не нужны деньги, потому что он ест сыр и пьёт молоко и одежду шьёт из овечьих шкур. И всё же… всё же ты уже близко.
– Тогда, может, он их подарил?
– Да! – откликнулся Мадурер. – Понимаешь, отец, Муткулу уже трудно было управляться с большим стадом. Годы идут, и он уже не такой подвижный и крепкий, как когда-то. Теперь ему трудно подниматься в горы и собирать овец.
Гануан слушал опустив голову.
– Вот он и
