Страсть на холсте твоего преступления - Mirin Grots
Проектор, который светит на противоположную стену показывает чёрный экран. Меня развязывают, и я обессиленно поддаюсь вперед. Мне больно дышать. Больно сидеть. Мне не дают упасть, крепко держат за плечи. Андреас берёт мою руку и проводит по ней своими пальцами по костяшкам, по фалангам и ладони. Голова шатается, глаза слипаются от нанесенных ущербов. Та боль, от которой я готова упасть в обморок.
— Эти руки творят настоящее искусство. Красоту, утончённость, изящество на холсте. Непередаваемые картины, — он замолкает, улыбается и целует тыльную сторону ладони. В его глазах проскальзывает жестокость, когда он смотрит на меня. Мне становится страшно. По истине страшно. Этот жуткий страх заползает под одежду, распространяется по всему телу, и я мычу. Мычу, пока мне не закрывают рот ладонью.
— Я видел твоё искусство, Тереза, но ты не видела моё. Настоящее искусство. Искусство мастера. Искусство палача, — говорит он и видео включается.
В первые секунды видео я слышу голоса, а потом появляется связанный на стуле мужчина. Он избит и истекает кровью. Позади него появляется мужчина в чёрном и поднимает его голову. Боже. Его лицо еле различимо. Он избит настолько, что с трудом можно разглядеть в нём человека. Оба глаза опухли и посинели, губы в крови, нос изуродован, щёки в рваных ссадинах.
— В нашем идеальном мире есть место только насилию над людьми, — я слышу голос Андреаса на видео. К мужчине на стуле подходит другой с ножом в руках и то, что происходит дальше, вызывает у меня истерику и рвоту. Я блюю на пол, очищая организм. Я захлёбываюсь в слезах, слыша крики мужчины на видео. Мою голову поднимаю за волосы и заставляют смотреть. Я закрываю глаза и отбиваюсь, кричу и плачу. Меня тошнит и рвёт. Меня трясёт, мне безумно холодно и плохо. Я падаю, но не могу отключиться. Не могу. Не могу потерять сознание. Я задыхаюсь, рыдаю и отбиваюсь. Всё затихает и в подвальной комнате остаются только мои тихие всхлипы.
— Моё искусство, Тереза. Надеюсь тебе придётся оно по вкусу.
Я называю это Адом.
Круг второй.
Меня бросили в камеру со скрипучей ржавой кроватью и матрасом, туалетом и раковиной. Здесь ещё есть шкаф, но он пустой. Окно, дарящее мне пасмурный свет и вид на небо. По нему я определяю время.
Я проспала достаточное количество времени, судя из разговоров двух охранников, когда одного из них отправили навестить меня.
— Живая? — спрашивает стоящий за решеткой охранник, пока другой ощупывает моё тело. Он толкает меня, и я еле открываю глаза, морщась от головной боли.
— Живая, — оскаливается мужчина, но его руки продолжают находиться на мне. Он тёплый, а я холодная.
— Привлекательная, даже избитая и грязная, — фыркает охранник, и его рука проскальзывает по моему бедру. Я отмахиваюсь, бью его по руке и молчу.
— Ты не с теми людьми огрызаешься, детка, — противным голосом говорит мужчина.
— Ты не смеешь ко мне прикасаться, — говорю уверенно я и он улыбается ещё шире. Голос, боже. Что случилось с моим голосом? Я потеряла возможность говорить, а голосовые связки закупорились.
— Выходи, Джордж, босс будет ругаться, — говорит другой охранник. Я улыбаюсь.
— Джордж, босс будет ругаться, — говорю злобно я и его лицо искажается гневом. Он заносит руку для удара, но я нахожу в себе силы заломить её и пихнуть его в спину к выходу.
— Не. Прикасайся. Ко. Мне, — рычу я и он уходит.
Тишина. Темнота. Капает вода с труб.
Я подхожу к раковине на дрожащих ногах, рву на себе длинное платье, мешающее передвигаться. Включаю кран и жду наступление горячей воды, но после двух долгих минут горько усмехаюсь. Горячая вода, Тереза? Ты серьёзно подумала о чертовой горячей воде? Она ледяная и скажи спасибо, что она вообще есть.
Я наклоняюсь, делая жадные глотки, смачивая горло. Умываю лицо, после чего вода окрашивается в розовый цвет и стекает в канализацию. Я наблюдаю за этим. А потом плачу. Плачу, плачу и плачу. Скатываюсь на холодный пол, обнимаю себя за плечи, раскачиваясь вперёд-назад, рыдая. Я не могу остановиться, пока тишина не обволакивает меня, и я на короткое время засыпаю.
Нахожу в себе силы, пропитывая холодной водой подол разорванного платья и аккуратными движениями прикладываю к ссадинам и синякам, промывая их сточной водой.
Это жестоко, свирепо и бесчеловечно.
Я оказалась в зверской ситуации, поддалась настоящим мучениям и меня продолжают держать в холодной и сырой камере.
Харрис.
Как же так?..
Неужели я ошиблась? Неужели он предал меня? Он целенаправленно привёл меня к Андреасу. Я доверяла ему себя, свою безопасность и защиту. Я вкладывала свою руку в его.
— Ты ушла от меня, — повторяет Харрис, и я хмурюсь.
— Да, я ушла от тебя. Что мне нужно было делать? Продолжать спать и проснуться в твоей кровати одной? — я всё ещё держу себя в руках, чтобы не разозлиться на него в ответ.
— Ты бросила меня, — констатирует факт.
Неужели?.. Неужели обман?
— Дело в том, что в твоем доме я нашел нечто более ценное, чем просто вещи — я нашел тебя.
Манипулятор.
— Харрис не поедет, пока не убедится, что ты поела.
Боже. Какая же я дура? Во что и в кого я верила? В холод его глаз? В его израненную душу? Он обманывал меня, он с самого начала подстроил всё так, чтобы я влюблялась и привыкала к нему.
— Я искореню любую возможность, которая поможет тебе сбежать от меня. Я просто не позволю, Тереза.
— Когда это тебя волновало моё самочувствие? — буркнула я.
— Всегда, — беззаботно ответил он.
В подвале тихо. Я смеюсь. Смеюсь так громко, что пугаю саму себя. А после, единственное, что мне остаётся — это слёзы.
— Желанна, Тереза. Ты была желанна мной так долго.
— Я, Тереза. Я заявил на тебя свои права.
— Почему у спасения твои глаза?
— Мне известна.
