Альма. Неотразимая - Тимоте де Фомбель
Управляющий, стоя в лодке, выкрикивает голосом салонного распорядителя:
– Мадам Бубон-Лашанс!
Наконец свет падает на сидящую под тюлевым колпаком женщину, напудренную добела. Ей, должно быть, лет сорок. Она бледная, держится манерно. Толстый слой мучной пудры не позволяет оценить, так ли она красива, как сама считает.
Одета Изабель Бубон-Лашанс в зелёное шёлковое платье: рукава до локтя, с тремя рядами воланов. Фижмы для юбки ей пришлось оставить дома, ради нужд своей экспедиции. Но вот что удивительно: когда она встала в лодке на ноги, её сырный колпак тоже поднялся и парит над ней на прикреплённых к корсету тростинках. Гребцы расступаются. Она направляется к сброшенной с корабля лестнице, подбирает тюль спереди, как невеста фату для поцелуя, берётся за перекладины и не спеша лезет вверх.
Когда дама ступила на палубу, матросы поснимали шапки. Она, едва замечая их, поправляет свою сетку и спрашивает:
– Ну так что?
Они переглядываются.
– Пусть капитану доложат, что прибыла мадам Бубон-Лашанс, – говорит она.
Голова управляющего показалась над лестницей за её спиной. Он ничего не понимает. И только то и дело награждает себя оплеухами из-за комаров.
Один из моряков выходит вперёд. Это Перси Палмер, старпом судна «Братья». В отличие от бледной, напудренной дамы в локонах, он красен и лыс. На ломаном французском английских моряков он сообщает:
– У капитана жар. Он в каюте, ему нездоровится.
Глаза у мадам Бубон-Лашанс округляются.
– Нездоровится?
Она оглядывается на своего управляющего.
– И вы ничего не сказали, Салливан? Полагаете, я отправилась барахтаться ночью в этой грязи, чтобы поговорить с каким-то помощником?
Салливан даже не пытается оправдываться.
– А что товар? – спрашивает она. – Где он? Или ему тоже нездоровится?
В нескольких шагах, на баке, за происходящим наблюдают в щель между дверных створок две пары глаз.
– Товар? – переспрашивает Палмер по слогам, сомневаясь в своём французском.
Состроив огорчённую мину, дама оборачивается к управляющему.
– Сделайте что-нибудь, Салливан. Я больше не вынесу. Эти люди ничего не понимают, у меня от них уже начинается жар.
– Выводите невольников! – приказывает Салливан, размазывая по щеке комара, как румяна.
Таинственные глаза наблюдают из-за дверей, как матросы открывают решётчатый люк в полу и спускаются на нижнюю палубу.
– Кто это? – шепчет детский голос.
Под палубой слышна возня.
– Не знаю, – бормочет другой голос. – Она говорит как пятнистая гиена, но похоже…
– Что?
– Как будто белая женщина в стоячем облаке.
– Что она говорит?
– Она как все, кто приходит сюда каждый день. И хочет того же, что они.
Переговариваются двое десятилетних детей – Лам, сын долины Изейя, и Сирим, принцесса царства Буса. А за их спинами дышит теплом лошадь Дымки. Им всем велели сидеть здесь и ждать.
Через несколько минут на палубу выводят двадцать невольников. Их разбивают по трое или четверо. Дама в тюлевом облаке ходит между ними вместе с Салливаном, у которого в руках записная книга и свинцовый карандаш. Один из матросов светит им. Он водит факелом со звуком расправляющихся парусов.
В каждой группе по двое мужчин, одна женщина и иногда ребёнок. Они стоят прямо, ослеплённые светом. В Америке невольников всегда продают такими лотами, чтобы втиснуть в них тех, кто послабее или постарее.
Мадам Бубон-Лашанс по очереди разглядывает каждого. Иногда, остановившись перед каким-нибудь мужчиной, отдаёт распоряжения. Перед ней держат факел. Управляющий Салливан подходит, сунув книгу под мышку, и смотрит зубы, оттягивает веко, проверяя цвет белков. И, ворча, вытирает руки о камзол.
У мужчин всё ещё видны следы от кандалов на лодыжках, а иногда и на запястьях и на шее. Женщинам кожу натёрли пальмовым маслом с порохом, чтобы блестела. Седые волосы матросы грубо подкрасили. Дети – их мало, и все они старше Сирим и Лама. Они ушли глубоко в себя. Давным-давно не плачут. Похоже, даже забыли, как это делается. Боясь, что их разлучат, они не смотрят на родных, стоящих в другом лоте.
Время от времени мадам Бубон-Лашанс вздыхает. Она обмахивается под колпаком ладонью, невольно сдувая с лица пудру. И продолжает осмотр, щуря веки без единой реснички, стараясь получше разглядеть на коже женщины плохо затянувшийся след от кнута. Зевает. Иногда беззвучно смеётся, глядя на измождённого мужчину.
Закончив обход, она возвращается к старпому Палмеру. Смотрит на него и спрашивает:
– А остальные?
– Проданы, – говорит он.
– Вы шутите? Вот это – всё?
– Мы уже продали двести сорок рабов, – гордо отвечает Палмер. – В трюме полно сахара, мелассы и сто шестьдесят тюков хлопка. Наш корабль вернётся в Ливерпуль ещё до лета.
– И вы молчите, Салливан?
Салливан действительно молчит. Он не знает, что должен говорить. Всё лицо у него в комариных трупах, будто в оспинах.
– Из того, что вы мне тут показываете, и выбрать нечего, – говорит она старпому «Братьев», – Бестактно беспокоить людей из-за таких остатков. Сколько ваш капитан уже болеет?
– С первой ночи на этой стоянке, почти месяц.
– Прошлый мой эконом умер от этой же лихорадки. Верно, Салливан? Потел так, что два тюфяка промокали насквозь, и…
Она вдруг осекается, оглядывается на бак, замирает.
Тишина.
– Мадам… – окликает её Палмер.
– Да? – Мадам уже пришла в себя.
Вид у неё, будто она очнулась от секундного обморока.
– Мадам, капитан Харрисон не умер. Он просто болен.
– Что-что?
– Вы говорили про вашего слугу, который умер от лихорадки. Но капитан жив.
Дама недовольно морщит нос, будто он придирается к её словам.
Никому нет дела, что ещё двадцать человек стоят в темноте почти голые, за три тысячи льё от родной земли, и наблюдают этот фарс.
– Салливан, уезжаем, – приказывает Бубон-Лашанс, озираясь с отвращением. – Сил больше нет на это смотреть.
Она направляется к лестнице.
И вновь резко разворачивается. Замирает, напрягая слух. Палмер стоит на месте.
– А там у вас что? – спрашивает она.
Лам за створками двери отпрянул. Он не дышит. Ему показалось, что он встретился взглядом с той женщиной. Плечом он чувствует плечо Сирим.
– Ничего, – отвечает Палмер.
– Совсем? Могу я взглянуть?
– Нет.
Она стремительно идёт к баку, москитная сетка развевается за ней. Она распахивает обе створки.
Салливан вырывает факел и подбегает к хозяйке. Светит внутрь.
– Ничего? Неужели? – говорит Палмеру Бубон-Лашанс.
Перед ними рядом с Дымкой стоит Лам. В последний миг он с силой толкнул Сирим вглубь комнаты. Она, наполовину оглушённая, незаметно лежит под соломой и не шевелится.
Молчание.
– Насчёт цены доверяю вам. Я беру их обоих.
– Кого?
– Лошадь и мальчика. Плачу наличными.
