Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин

С этим спорить было сложно, при всех своих недостатках Пятахин был лучше Желтой Сони.

— Вообще, баторцы пусть радуются, что их две штуки взяли, — заявил Пятахин. — Могли бы и вообще не взять, могли эпидемию объявить. Ящур хотели. А так у нас сплошная демократизация получилась — и мы, и баторцы. В свете последних веяний…

Пятахин резко выхватил шишку и ловко метнул ее прямо мне в лоб.

— Готов! — радостно крикнул он. — Готов, собака!

Он рассмеялся, глядя на мое лицо, наверное, оно на самом деле было очень глупым, я сам иногда от себя смеюсь.

— Готов! Готов! Готов!

— Сам готов! — заорал я в ответ.

И целую горсть в наглую круглую физиономию, и тут же вбок прыгнул. Шишки влупились в лицо, Пятахин охнул, рыкнул злобно, но патроны у него кончились… то есть шишки. Он принялся собирать мои, а я швырнул в него еще несколько, целился в уши, в уши больно. Пятахин ойкал, но шишки собирал, как настоящий Гаврош.

— Ну, все! — завопил он, набив карманы. — Все! Конец тебе!

Он перешел в атаку, и на меня тут же обрушился настоящий ураган, я не выдержал и побежал.

Справа мелкий ельник, я сунулся в него и почти сразу оказался на пологом склоне, и Пятахин тут же налетел, сбил с ног, и мы покатились вниз, кувыркаясь, чертыхаясь и гогоча. Влетели в папоротник, Пятахин раз — и исчез, растворился в зелени, а я остался стоять, возвышаясь над сочным ковром. Папоротник покачивался, как море, у меня начинала кружиться голова, я почувствовал, что хочу нырнуть… Шишка попала мне прямо в нос, очень больно, я не успел даже понять откуда. И еще одна.

— А-а! — Пятахин выскочил из зелени и принялся забрасывать меня шишками и короткими корягами.

— А-а-а! — я заорал в ответ и стал обкидывать Пятахина.

Шишки били мне в руки и в лицо, больно, но не очень, похоже на укусы слепней. Я тоже попадал, но, конечно, реже. Да и голова у Пятахина крепче, что ему шишка…

Снаряды первым кончились у него. Он стал проверять карманы, я воспользовался этим и два раза влупил ему в лоб со смачностью.

— Ах так… — Пятахин огляделся, наклонился, погрузил в папоротник руки.

— Сдавайся…

Пятахин поднял из зелени ствол упавшей гнилой березы. Дубину. Я погрузил голову в папоротник и сразу же наткнулся на такую же. Поднял.

— Получи! — Пятак размахнулся стволом и попытался стукнуть меня в плечо.

Я увернулся и ответил ударом на удар, Пятак подставил свою корягу. Бум.

При каждом ударе от наших дубин отрывались куски, они разлетались в стороны, рассыпались в коричневую труху, мы что-то кричали, ругались и скрипели зубами, это было весело.

Закончилось все просто — дубина у Пятахина сломалась, а моя опустилась ровнехонько ему на голову и переломилась с влажным хрустом. На Пятака просыпалась крупная белая манка, а потом сразу муравьи, рыжие и злые. Они побежали по голове, по плечам, за шиворот. Пятак смотрел на них растерянно, только и сказал:

— Вот твари, уже за спину кусают… Жаль, что телефон сел, это, наверное, красиво…

Он кинулся к ближайшему дереву и принялся с ним обниматься, давить муравьев под одеждой. И, конечно, они от этого рассвирепели и стали кусать сильнее, Пятак заругался. Такие муравьи больно кусаются, у них челюсти как у собак.

— Не двигайся! — велел я. — Не шевелись!

— Почему это?

— Они сейчас успокоятся и с тебя убегут. Что им на тебе делать?

— Ну да, наверное…

Пятак опустился в папоротник, одна голова на поверхности осталась.

— Странно все это, — сказал он. — Свернули с дороги всего ничего, а уже как будто в другой мир попали. Бабушки по вечерам поют, страусы бегают… Просто фэнтези какое-то, а?

Похоже, подумал про себя я.

— Если бы ты жил в Москве, на тебя это еще большее впечатление бы произвело, — сказал я. — А уж если бы ты жил в Германии… Как муравьи?

— Кажется, отпускают, — ответил он. — Хотя нет…

Пятак замолчал. Сидел, смотрел перед собой, не мигал, как остекленел. И я стоял рядом, дурак дураком.

— Ладно, пусть жрут, потерплю, — сказал Пятак через минуту и вылез из папоротника. — Надо и страдать иногда. Пойдем, что ли…

Мы стали выбираться из папоротника и почти сразу выкатились на поляну, небольшую, пятак без леса, метров десять.

— Ох ты… — выдохнул Пятак.

Раньше я думал, что про ковер из ягод — это так, присловка, не больше, а оказалось, что правда. Ягод было столько, что зелени за ними почти совсем не проглядывалось, фиолетовое поле, черника. Тогда, на страусиной полянке, была земляника, а тут черника. Богатые места, всего тут, кажется, много.

— Надо лешему сахару оставить, — сказал я.

— У меня тут завалялось, — Пятак достал из кармана конфету. — Это еще лучше сахара.

Он достал из кармана батончик в золотой сверкающей обложке, понюхал.

— Берег для Снежинки… — вздохнул Пятак. — Но как-то помялась в кармане. Теперь ее неудобно дарить…

Пятахин еще раз понюхал конфету и аккуратно положил ее в мох, сверху прикрыл пожелтевшим листиком.

— Теперь можно ягоды есть, — сказал он. — Никогда столько не видел, здесь, наверное, целый грузовик легко набрать…

— А вдруг отравлено? — предположил я.

— Вряд ли Жохова сюда дотянулась.

Пятахин нагнулся и зачерпнул чернику горстью, попробовал.

— Хорошая…

Мы врезались в ягоды, как ледокол врезается в свеженький лед. Черника… Никогда такой крупной, плотной не видел, и так много в одном месте тоже не видел. Черника оказалась сладкой, рано набравшей меду, ягоды выглядели как фиолетовые бархатные шарики, есть было жалко, смотреть нравилось…

Но стали есть.

Я лично брал по одной, высматривая самые крупные, рвал в папоротниковый лист, свернутый кульком, и когда он наполнялся, ел уже сразу, чтобы чувствовалось. Пятахин действовал по-другому, растопырив пятерню, просеивал кустики, сгребая ягоды в горсть, отправляя их в рот. Я тоже пробовал так, но у меня не получалось, черника сминалась и растекалась по ладоням, руки стали синими и липкими, я плюнул на этот метод и стал собирать, как и собирал.

Мы объедали поляну, наверное, с полчаса, однако меньше ягод не стало, наверное, сотую часть не осилили. Пятахин посинел от сока, щеки, подбородок тоже, наверное, я выглядел не лучше, какая разница…

Пятахин набрал ягод, сжал в ладонях, приложил к лицу, размазал.

— Для равномерности, — объяснил он. — Чтобы всему синим быть. Я так бабушку однажды напугал, еще маленький. Щеки голубикой посинил, а губы вишней натер. И в глаза еще тоже вишню закапал, и в окно как вставлюсь. Завыл еще так, на могильный лад