Глория Му - Детская книга для девочек
– Ерунда какая-то, – растерялся папа. – Но где же ты была?
– Так, нигде. Гуляла. Побродила по Александровскому саду, посидела на ступеньках дома Пашкова…
– Ну, знаешь, дочь, так нельзя… – начал папа.
А мама вдруг взяла Гелю за подбородок, заглянула в глаза, заблестевшие от подступающих слез, и спросила:
– Котеночек, ты что, поссорилась с мальчиком?
– С каким еще мальчиком? – осекся на полуслове папа.
А Геля разревелась уже по-настоящему и, позабыв об осторожности, повисла у мамы на шее.
– Какая разница – с каким? – яростно прошипела Алтын Фархатовна и, обнимая, повела рыдающую дочь к маленькому диванчику в гостиной, приговаривая: – Бедный мой котенок… Ну-ну, вы помиритесь, вот увидишь… Да он сам дурак…
– Н-не дурак… н-не помиримся… Мамааааа… я его больше ни-ик! – когда не увижу… мамочкааа!.. – заходилась Геля, цепляясь за Алтын Фархатовну. От мамы успокаивающе пахло горьковатыми лилиями, мятой и немножко котлетками.
– Он – что? Он уехал? – баюкая Гелю, тихонько спрашивала Алтын Фархатовна. – Ну-ну… Есть же интернет, скайп, телефон в конце концов… Не каменный век, котенок, все образуется, все будет хорошо…
– Ну, я пойду? – заискивающим тоном произнес папа. – Никак не могу дозвониться Эрасту. Наверное, в Третьяковке не ловит…
– Стоп! – вскинулась мама. – А что это вдруг Ластика понесло в Третьяковку?
Ластик – это была школьная кличка братца, в общем, долго объяснять, но папа ужасно не любил, когда мама так называла Эраську.
– Эраст, – с нажимом произнес он, – сопровождает нашего гостя, профессора Ван Дорна.
– Какого еще Ван Дорна? – Мама нахмурилась, но при этом ласково сжала Геле плечо – мол, я не забыла о твоем беспримерном горе, ребенок, сейчас быстренько разберусь с входящими и продолжу тебя утешать.
– Представляешь, – жизнерадостно начал Николас Александрович, – к нам сегодня приехал родственник, правда, очень дальний. И он занимается историей нашего рода! Но, к сожалению, меня срочно вызвали в контору… Важный клиент… Ну, ты знаешь, как это бывает, – доверительно обратился он к маме, а Геля даже забыла плакать, так стало его жалко. Конечно, мама прекрасно знает, как это бывает. А вот у папиной конторы не было клиентов – ни важных, ни каких – уже и не вспомнить сколько. – Я вынужден был отлучиться, но попросил Эраста занять господина Ван Дорна, показать ему Москву, сводить в Третьяковку…
– Ты хочешь сказать, – спросила мама, – что отпустил Ластика с каким-то чужим дядькой, первым встречным, неизвестно куда, и теперь у ребенка не отвечает мобила?
От «мобилы» папа слегка скривился, но под взбешенным маминым взглядом углубляться в лингвистические тонкости не стал, а стал, наоборот, оправдываться.
– Почему же с первым встречным? Я же тебе говорю – Ван Дорн. Наш родственник, из Голландии, – и, подумав, уточнил: – Двенадцатиюродный.
Тут и Геля навострила уши. Еще один двенадцатиюродный? Интересненько. Чего они вдруг все повылезли, как тропические черви в сезон дождей?
Мама глубоко вдохнула, собираясь, как видно, сказать папе все, что она думает о нем, о голландском родственнике в частности и о родственных связях в целом, однако выдохнула только одно слово:
– Звони.
Но, поскольку папа стоял столбом, воздух маме все же пригодился.
– Ника! Не тормози, звони Ластику! – взорвалась Алтын Фархатовна. – Если не ответит – будем искать… у меня есть один знакомый фээсбэшник… где же… Прости, котенок, – мама быстро поцеловала Гелю, вскочила, схватила свою сумочку, высыпала содержимое прямо на рояль и стала лихорадочно копаться в каких-то бумажках.
Папин же телефон был очень громкий. Даже Геля услышала «…абонент временно недоступен» и снова приготовилась плакать. Но уже по другому поводу. Неужели Эраську взаправду украли? Уж она-то знает, как это ужасно!
Мама тоже услышала. Втянула воздух носом, чтобы погасить истерику. И стала набирать чей-то номер, сверяясь с бумажкой из сумки.
Папа побледнел. Геля всхлипнула. И в этот момент в замке заскрежетал ключ.
Мама достигла передней в три прыжка, как маленькая львица, и пойманная лань, то есть ничего не подозревающий Эраська, через мгновение уже бился у нее в лапах. То есть, в объятиях.
– Мам! Ну мам! Ну, эй, ты что?
– Сам ты эй, – тихо сказала мама, сжимая Эраську еще крепче.
– А где же профессор Ван Дорн? – спросил папа, оглядывая сына со всех сторон, словно тот мог спрятать этого двенадцатиюродного за спину, как котенка.
И тут Эраська понес какую-то ересь – профессору-де позвонили, у него что-то случилось, был вынужден срочно вернуться на родину, приносит извинения, обязательно появится вновь.
Ну ладно – мама. Ей было не до профессора, она радовалась, что Эраську не украли и не продали куда-нибудь на табачную плантацию. Но папа-то слушал эту фигню, кивал, как зайчик, и всему верил. Хотя очевидно же, что Эраська врет! Вон, глазом косит и уши красные.
Вообще, брат выглядел странно. Худой и длинный, будто подрос. Правда, Геля его не видела три месяца. Может, просто забыла?
– А чего Гелька опять ревела? – Братец, видимо, устал врать и решил переменить тему. – Пятерку с минусом получила? Или инет отрубили на два часа? Плакса несчастная!
– Эраст! Ты же джентльмен, разве можно так говорить о сестре? – с упреком сказал папа.
– Не-а, пап. Это ты у нас джентльмен, – печально вздохнул Эраська, – а я – нормальный человек…
Мама отвесила Эраське подзатыльник, а Геля подошла и погладила папу по руке. Вот не везет сегодня папке, не его день.
– Мам, но она же плакса и есть! – не сдавался Эраська. – Она же ревет чаще, чем чихает!
– Сейчас ты у меня заревешь! – пригрозила мама, но было видно, что она не очень-то злится. – Ладно, мойте руки, буду вас всех кормить.
Геля показала Эраське язык. Эраська скорчил рожу, оскалился так, что сверкнули его дурацкие брекеты. Подумаешь, лев кривозубый, ха.
Руки мыть так никто и не пошел. Папа потащил Эраську в гостиную – расспрашивать об этом двенадцатиюродном, но вдруг остановился на пороге комнаты и воскликнул:
– Моя лампа! Кто разбил мою любимую лампу?
Геля сунулась ему под руку, чтобы злорадно сообщить, что это не она, когда вдруг зазвонил мамин телефон. Телефон у мамы был большущий, с новомодными прибамбасами, он звонил и полз по роялю среди всякой ерунды из маминой сумочки, подпрыгивая на ухабах, как внедорожник.
– Алтыша, это твой! – крикнул папа.
Мама прибежала из кухни, на ходу вытирая руки, взяла телефон двумя пальцами и сказала:
– Я.
Потом мама надолго замолчала, и по тому, как Эраська втянул голову в плечи и прижал еще не остывшие от вранья уши, Геля поняла – ее братец натворил что-то ужасное и ждет расправы.
– Я разберусь. Завтра буду, – сказала мама, дала отбой и медленно повернулась к папе. На Эраську она даже не посмотрела, и Геля здорово испугалась – ну, придурок, нет слов, но все же брат. Да что с ним такое произошло за этот день – лампу разгрохал, влип во что-то, а ведь обычно Эраська тише мыши!
– Ластика исключают из школы, – сказала мама, словно не веря самой себе. – За пьянство и непристойное поведение. – А потом вдруг жалобно посмотрела на папу и добавила: – Ника, дети сошли с ума. Что нам делать?
Папа все-таки был лопух. Вместо того чтобы обнять маму и уверить ее, что все будет хорошо, он иронично сказал:
– Сразу оба? Сомневаюсь.
– Они же двойняшки, – тем же несчастным голосом сказала мама и посмотрела на папу, как котик из «Шрека».
Но до папы так и не дошло. Может быть, из-за роста. Может, из-за безупречного английского воспитания. Он не стал утешать маму, а повернулся к Эраське и сурово спросил:
– Эраст! Что ты натворил?
Папина суровость – цирк без тигров. Брови хмурит, а губы прыгают. Совсем не умеет сердиться, вздохнула про себя Геля, подошла к маме, обняла и усадила на тот самый диванчик, на котором только что рыдала сама.
– Вы все равно не поверите, – вяло сказал Эраська.
Он так и стоял на пороге, как актер на сцене. Справа – папа среди осколков любимой антикварной лампы (галерка), слева – Геля с мамой на диванчике (партер). Эраська обвел публику безнадежным взглядом, но, поскольку никто так и не сказал ни слова, вынужден был заговорить сам.
Рассказал о какой-то собаке, о бомже, который попросил его купить чекушку, о суперпризе в уличной лотерее – в общем, по сравнению с этим враньем предыдущее, о голландском родственнике, выглядело просто безупречной правдой.
Папа даже покраснел (ему всегда было стыдно смотреть, как кто-то выставляет себя дураком) и сказал:
– Не ожидал от тебя такой бессовестной, а главное, нелепой лжи!
Зато мама вдруг пришла в себя и сказала абсолютно нормальным, энергичным голосом:
