Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин
— Особенно тебя! — Жмуркин уставил палец на Пятахина. — Смотри у меня, дернись только!
Пятахин кивнул.
— И ты, — Жмуркин поглядел на Жохову.
Жохина кротко потупила взор.
— И вообще, чтобы тихо!
— Готово!
Капанидзе погладил сложившиеся косички Александры. Красиво получилось. Необычно. Александра словно приобрела какое-то народное качество, инородность исчезла, и теперь она стала какой-то совсем нашей, в автобусе я бы и место ей не уступил. Даже взгляд поменялся.
Дитер тут же стал рисовать ее.
— Все! — сказал Жмуркин. — Снежана, чай скоро?
— Скоро, — ответила Снежана. — Хочу еще хлеба пожарить.
Снежана проверила самовар и отправилась жарить хлеб, остальные разбрелись по сторонам, Александра взяла меня за руку и отвела в сторону. Дитер тащился за нами и рисовал Александру с новой прической.
Александра остановилась у колодца и уселась на перевернутое ведро, опять же вполне по-русски.
— Кассиус — он в воде понимает, — сказала она.
Кассиус — это Болен, перевел я для себя. Он понимает в воде, это мы знаем, заслуженный дайвер ФРГ, как нырнет — мало не покажется. Кстати, его самого что-то до сих пор не видно.
— У него папа… — Александра задумалась. — Водный специалист. И сам Касси тоже очень воду знает. Он считает, что родник забило. Родник там, где болото, в котором Влас вчера тонул.
— Полелюев колодец, — пояснил я.
— Да, колодец. Он говорит, этот бочаг можно спустить, а потом выкопать на дне глиняную пробку — и родник снова потечет. И эти… Колодцы. Они тоже прочистятся.
Неплохая идея. Болен, кажется, тоже толковый парень. Не говоря уж про Дитера. Однако немцы — люди для человечества, кажется, вполне полезные, даже обидно за своих, то «Настурции страсти», то «Апрельский пал», то на крышу с гусем, то в канаву с молитвой.
А Александра вполне себе еще и красивая. Особенно с косичками.
— Он хочет нырнуть, посмотреть, — сказала она. — Кассиус.
— Нырнуть?
— Да. В тот колодец. Посмотреть, как там. Он говорит, что этот колодец легко спустить, что он может найти… Пробку.
— Не знаю. Мне кажется, это не очень хорошая идея. Я имею в виду нырять. Это опасно…
— Он уже ныряет, — улыбнулась Александра.
Я рванул за Жмуркиным.
Начальство уже сидело за столом и пило чай вприкуску. Перед ним стояло сразу три железных кружки и небольшая горка белого и неровно колотого сахара, я такого даже и не видел. Наверное, Капанидзе из каких-то своих запасов притащил. Жмуркин увидел меня и сразу все понял. Спросил неприветливым голосом:
— И что опять?
После нашего путешествия этот вопрос будет ему сниться в затяжных безнадежных кошмарах.
— Болен нырнул в колодец, — сказал я. — В Полелюев.
— Кто нырнул в колодец?
— Кассиус.
— Так…
Жмуркин закинул в рот сразу половину сахара и стал с хрустом жевать, вероятно, чтобы подсластить полынь бытия. А может, чтобы зубы сильней разболелись. А нечего в политики записываться, шел бы в режиссеры, как хотелось.
— Зачем он туда нырнул? — спросил Жмуркин, жуя сахар.
— Он, оказывается, юный немецкий гидролог, — объяснил я. — Хочет спустить Полелюев колодец, считает, что родник на дне…
— Я с них шкуру спущу, — спокойно заметил Жмуркин. — Он точно нырнул?
— Во всяком случае, собирался.
— А ты куда смотрел? — скрипнул зубами Жмуркин. — Я же просил приглядеть…
— Я им всем не сторож ни разу, — сказал я. — За такой сворой куда уследить мне? И потом, я спал.
— Он спал, — передразнил Жмуркин. — Ты бы меньше спал, и так уже проспал…
Дальше он выразился так, как в областном молодежном парламенте выражаться не принято. После чего дожрал сахар, и после этого уже мы побежали. Спасать ныряльщика Болена. Болен-Болена.
Не скажу, что я большой любитель кросса по пересеченной местности, но тут я старался. Как два молодых и еще не покрывшихся ветвистыми рогами вепря, мы неслись меж берез и елей, и ракит, и осин, и молодых дубов, и только ветер свистел в ушах, и клацали зубы Жмуркина, видимо, он вставил себе металлокерамические коронки.
До Полелюева колодца было километра полтора, пожалуй. Бежали. За ночь в лесу наросло несколько мухоморов, на которых лично я поскользнулся два раза, дикие и от этого разнузданные белки, смотревшие с древес недобрым взглядом, хохотали и показывали пальцами нам вслед.
Но мы не успели. В крутом и высоком берегу был прокопан узенький проход, по которому можно было спуститься к воде, по поверхности водоема шли круги: Болен, видимо, уже погрузился.
Жмуркин выразился еще менее цензурно, чем в прошлый раз, затем выдохнул:
— Ныряем.
И прыгнул в воду, как настоящий лидер, не раздумывая.
И я прыгнул за ним. Хотя и не хотелось особо.
Нырец я еще гораздо менее успешный, чем беглец, но, как оказалось, чемпионом мира по нырянию здесь быть и не требовалось, я солдатиком ушел под воду и тут же воткнулся во что-то жирное, похожее на масло.
И застрял. Влип. Увяз.
Попытался всплыть, но ничего не получилось, и я принялся извиваться, и рваться, и что-то неприятно живое потрогало меня за шею. От этого я дернулся уже совершенно мощно, вывернулся изо дна и всплыл на поверхность вод.
Рядом всплыл Жмуркин, на лбу у него извивался многоножный черный червяк, в волосах застряла тина.
— Ну, что? — спросил я.
— Ничего, — ответил Жмуркин. — Вроде никого.
Вокруг нас волновалась грязная бурая жижа, в которой весело копошилась мелкая болотная живность — жуки-плавунцы, мотыли и всяческие личинки безобразного вида. Бездонностью тут явно не пахло.
— Надо искать, он где-то здесь, — Жмуркин огляделся. — Если не найдем…
Ага, газеты, новостные ленты, «Твиттер», я представил, как раньше.
Ихние. «Юноша с ограниченными возможностями варварски брошен в русском болоте». «Бессердечие. RU».
Наши. «Глухонемой немец-калека утопился в бывшем скотомогильнике». «Немецкий дайвер загрызен пиявками». «Тритоны сжевали тевтона».
Плюс, разумеется, оргвыводы. За то, что у тебя утонул турист, по головке не погладят. Особенно если немец утонул. Ну, Пятахин бы утонул или пусть даже Жохова, никто бы и слова не сказал, мало ли их каждый год тонет? А тут европеец, носитель высокой культуры.
Мы стали нырять дальше, хотя это было омерзительно и страшно, я постоянно боялся наткнуться на бездыханную ногу Кассиуса-Болена. К тому же я умудрился хлебнуть этой малоприятной жижи, и теперь я представлял, что все эти шустрые рачки-бокоплавы и другие инфузории поселятся в моем организме и примутся весело там размножаться.
Вынырнул. И Жмуркин вынырнул тоже, с чем-то белым. С черепом. На черепе острели рога.
— Это что? — спросил я.
— Кажется, коза, — сказал Жмуркин и швырнул череп на берег. — Куда он делся-то…
— Плескаетесь? — ехидно осведомился появившийся Пятахин. — Жарко вам, видимо, бедолагам.
