Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун
Два пушечных ствола мы положили в лодку, и лошадки втащили их на холм, как на параде: дело обошлось без ругани, понуканий и щелканья кнутом.
Мы условились, что каждое подразделение будет состоять исключительно из одних земляков. Поэтому, когда мы достигли вершины холма, славные сыны Девона («красные») промаршировали по тропе, ведущей к Воротам Дунов, и свернули на запад, чтобы атаковать долину с гребня гранитных скал. Это было то место, где часовой когда-то окликнул меня в ту ночь, когда я, спеша на свидание к Лорне, рискнул проникнуть в долину через роковой проход. Тем временем «желтые» зашли с восточной стороны и заняли возвышенность, с которой когда-то я бросил взгляд на разбойничье гнездо в компании дядюшки Бена и с которой дерзко въехал к Дунам на диковинных снегоступах в ту пору, когда наш край терзали жесточайшие морозы. Этим ребятам было приказано установить пушку в лесных зарослях и не высовывать носа, пока девонширцы не займут позицию на противоположной стороне долины.
Третью пушку отдали в распоряжение пятнадцати солдат регулярной армии. «Красные» и «желтые» выделили им в подкрепление по десять человек, вооруженных кирками, и эта группа числом в тридцать пять человек должна была штурмовать сами Ворота Дунов. Предполагалось, что разбойники, попав под перекрестный огонь с востока и запада, не смогут организовать здесь значительную оборону. Джереми Стикльз и я шли в бой в этой штурмовой колонне. Одновременная трехсторонняя атака ста тридцати пяти человек, не считая девонширских офицеров, должна была принести победу.
Когда план кампании отпечатался в моем мозгу во всей своей гениальной простоте, я не удержался от потока восторженных слов в адрес «полковника Стикльза», как его стали с недавних пор называть офицеры и солдаты его маленькой армии.
— Я, конечно, заслуживаю самой высокой похвалы,— ответил Джереми без тени скромности, — однако в успехе не уверен, потому что дисциплина и выучка большинства оставляет желать лучшего, меж тем как Дуны осваивали ратное дело, как говорится, с младых ногтей.
Вам, любезные мои читатели, не следует ожидать от меня исчерпывающего описания сражения, потому что я был на одном лишь его участке, да и того, что происходило вокруг меня, во всех подробностях не запомнил. Однако лиха беда начало, расскажу, как сумею.
Итак, мы, тридцать пять человек, заняли позицию в том месте, где тропа, ведущая к Воротам Дунов, делает крутой поворот. Пушку зарядили по самое жерло, и при мысли о том, как она изрыгнет все, чем ее набили, становилось не по себе. Кроме лошадок, что приволокли сюда это чудовище, тут же находились и те, кого кое-кто из наших привел с собой из дома. Доброжелатели, сочувствующие и зеваки из окрестных сел путались у нас под ногами и хватали под уздцы эту бесполезную кавалерию, берясь присмотреть за ней и тем внести посильный вклад в общее дело. Друзья и соседи, тщательно готовившиеся к предстоявшей схватке, в последнюю минуту покинули наши ряды, но не разошлись, а остались досмотреть, чем все это кончится, и теперь во множестве толклись рядом, предвкушая наш грядущий триумф.
Бух-бух!
Наконец-то!
Пушечные выстрелы, донесшиеся издалека, означали только одно: ядра «красных» и «желтых» полетели в Долину Дунов (мы, во всяком случае, были уверены, что они полетели именно туда). Обогнув скалу, скрывавшую нас, мы двинулись вперед, ожидая, что ворота никто не защищает и что, выпалив по ним из орудия, мы сметем перед собой все преграды. «Ура!» — закричали мы, воодушевленные близостью легкой победы.
Но не успело грозное эхо отгреметь среди окрестных скал, как вдруг раздался пронзительный свист и тут же разом — залп дюжины разбойничьих карабинов. Несколько наших рухнули на землю, остальные яростно и неудержимо рванулись вперед, увлекаемые Джереми и мной.
— Давай, давай, ребята! — закричал Джереми.— Еще одна перебежка, и мы сядем им на головы!
Наши ответили ему восторженным ревом, ибо Джереми воззвал к чужой храбрости, не прячась за чужими спинами, и мы хлынули под гранитную арку, достигнув ее прежде, чем Дуны успели перезарядить карабины. Но едва первые из нас очутились под каменными сводами, как позади нас раздался ужасающий треск, вопли людей и ржание лошадей: огромный ствол дерева обрушился на нас, похоронив под собой пушку, двух человек и перебив спину жеребцу. Другая лошадь, барахтаясь, тщетно пыталась подняться на ноги.
Не помня себя от ярости, я зычно крикнул «Вперед!» и устремился в узкий проход. Пятеро-шестеро наших бросились за мной и впереди всех — Джереми Стикльз. И тут вновь загрохотало, и навстречу нам полыхнул гигантский сноп огня: это впервые заговорила артиллерия Дунов. Я схватил вражеского канонира за шиворот и швырнут его прямо перед собой. Орудийный расчет бросился наутек и скрылся за тяжелыми дубовыми дверями. Двери со стуком захлопнулись. Я в бешенстве схватил орудие обеими руками и бросил его вслед отступившим. Толстенные дубовые доски треснули, и медное чудовище намертво застряло в дверях.
Я оглянулся. Серый пороховой дым, клубясь в проходе, застилал от меня моих товарищей, но сквозь его густую пелену я услышал тяжкий стон, и он больно отозвался в моем сердце. Я поспешил назад и стал искать Джереми, мечтая только об одном: застать его в живых.
Вскоре я нашел его и еще троих наших, пораженных роковым выстрелом у самого порога разбойничьей цитадели. Двоих убило наповал, двоих ранило. Это их стон остановил меня в пылу и горячке боя, и одним из них, слава Богу, оказался Джереми Стикльз. Я тут же начал помогать несчастным, и о дальнейшем наступлении уже не могло быть и речи.
Джереми ранило в рот: два его зуба лежали у него на бороде, а одну губу оторвало напрочь. Я приподнял ему голову и попытался сдержать кровотечение, а он лишь молча и жалобно взглянул на меня...
Не знаю, сколько еще просидел бы я в этой каменной щели с дорогим моим другом, беспомощным, как дитя, но тут до моего слуха донесся крик мальчишки, бежавшего к нам по проходу, перепрыгивая через убитых и раненых:
- Все пропало! Скорее уходите отсюда! «Красные» и «желтые» бьют друг друга почем зря, а Дуны бьют и тех, и этих. Мастер Ридд, уходите, а то и вам худо придется!
Мы, немногие из оставшихся в живых, с недоумением переглянулись, потрясенные новостью. В нас еще теплились слабая надежда, что на других участках наступление развернется успешнее, чем на нашем, но то, что мы только что узнали, не укладывалось в голове. Почему девонширцы и сомерсетцы истребляют друг друга? Почему их оружие не обращено против Дунов?
Воевать далее было бессмысленно. Мы скатили в речку орудийный ствол, вытащив его из лодки, служившей подобием лафета, поместили сюда Джереми Стикльза и еще двоих раненых, впрягли уцелевших лошадок и положили конец страданиям тех бедных тварей, которым не повезло в бою.
Мы вернулись домой в глубокой печали, зная, что разбиты в пух и прах, но твердо уверенные в том, что нашей вины в том нет. Женщины наши, судя по всему, были с нами согласны, потому что встретили нас с восторгом, благодарные нам за то, что мы возвращаемся к ним живыми.
Вспоминать о том дурацком штурме мне и доныне неприятно, и потому, не вдаваясь более в подробности, замечу лишь, что причиной поражения стал дух раздора и зависти, царивший между «красными» и «желтыми». Проживая на границе двух графств, я не причислял себя ни к тем, ни к этим и потому мог судить о событиях вполне беспристрастно. Вначале их изложила одна сторона, затем, совершенно все переиначив, другая, затем, в самых крепких выражениях, обе вместе. Единодушны они были только в желании снова выступить в поход и отомстим, Дунам за пережитый позор. Я внимательно выслушал и тех, и других, и пришел к выводу, что подлинная картина боя складывалась следующим образом.
Прежде чем занять позицию в западной части долины, девонширцы («красные») должны были проделать долгий кружной путь между холмами. Зная, что соратники («желтые») припишут будущую победу себе, если им позволят открыть огонь первыми, доблестные девонширцы, заметив, что у сомерсетцев уже все готово и осталось только поднести фитиль к орудию, не стали утруждать себя точной наводкой. Кое-как пристроив орудие на косогоре, они придали ему весьма общее направление, положившись в остальном на милость Божию. Господь, однако, не стал вмешиваться во внутренние дела Девоншира, и пушка, забитая до отказа черепками от разбитых горшков и старыми дверными ручками, выстрелила в сторону несчастных сынов Сомерсета, убив одного из них и ранив двоих.
Сомерсетцы не стали ждать извинений от союзников и ответили им тем же. Мало того, заметив, что их выстрел нанес большой урон, повалив на землю пятерых «красных», они отметили сомнительный свой успех всеобщим злорадным воплем. (Брр, какая мерзость: даже вспоминать противно!). Короче говоря, бой разгорелся не на шутку, и ополченцы не жалели пороха, стараясь преуспеть во взаимном уничтожении. Хорошо еще, что их разделяла долина, а то не многим удалось бы уцелеть, чтобы поведать миру об этом побоище.
