Евгений Титаренко - Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей
Потом играет гармошка на улице, голосят бабы, скрипят подводы…
Сначала они скрипят вблизи, потом все дальше, дальше, потом у самого горизонта, потом их уже не видно, а бабы все идут, идут следом за подводами, и плачут, и падают на землю, и встают, и идут опять…
Потом похоронная. И мать уже не плакала. Мать положила ее за портрет Ленина в углу. И хотя Петька знал, что доить корову еще рано, мать взяла подойник и пошла за лес, в поле, доить корову… Она была там долго, но когда вернулась, опять не плакала.
Петька хотел пойти работать возчиком. Чудак: разве бы его взяли тогда в возчики!
Мать сказала серьезно:
— Не надо, Петь. Я пока сама. Ты учись. А тогда помогнешь. Грамотному — оно все легче…
Потом победа.
И одни мальчишки ликовали в этот день. А бабы опять плакали. Сначала плакали. А потом голосили песни. Длинные, бесконечные…
Пили брагу и протяжно-протяжно голосили:
Ой, за горкой, за горою…
Вернулся в Белую Глину только Федька, дядьки косого Андрея сын. Да вернулся ненадолго, чтобы уехать, Никитин отец.
Потом голодный год… И Петька ходил собирать мерзлую картошку по полям. Никите мать присылала деньги, но на эти деньги купить было нечего, и Никита тоже ходил с Петькой по полям…
Наконец впервые выдали хлеб на трудодни, стало появляться белое, душистое масло в туесках, захрюкали поросята на подворьях…
Петька видит себя в розовом мареве спящим на материной кровати.
Мать говорит ему:
— Петь, слышь, Петь… Надо бы ставень починить…
И Петька слышит, как хлопает на ветру покосившийся ставень, а проснуться не может.
Мать говорит еще что-то.
Петька спит.
Тогда мать начинает трясти его за плечо.
— Петька! Слышь! Петька!
Но почему это мать говорит Мишкиным голосом?
Петька хочет услышать ее знакомый тихий голос, а она трясет его изо всей силы и шепчет, совсем как Мишка:
— Петька! Это я! Петька!
Будто его ударили, Петька разом вскинулся весь. Холодная, росная ночь вокруг. И холод, и роса будто вплеснули в Петьку остатки прежних сил, приглушили жажду.
Какие-то мгновения Петька ничего не может сообразить и лишь потом осознает, что ему не снился Мишкин голос, что Мишка трясет его за плечо и, возбужденный, повторяет:
— Ты чего это, Петька? Это же я, Петьк!
— Мишка! — сорвавшимся голосом вскрикнул Петька. И заспешил: — Там Никита! Слышь! Беги к Никите!
— Знаю, знаю! — забормотал Мишка, орудуя ножом возле веревок. — Там Владька! Тише! Молчи!
Как и почему засмущались Мишка и Владька
Что Петька с Никитой опять исчезли, Владька и Мишка поняли в тот же день, не дождавшись их, чтобы передать утят. Они обследовали тогда всю Стерлю — от устья до водопада.
Мишка сходил в Курдюковку, к Матвеичу, но опять ничего не узнал, сходил к Валентине Сергеевне и, на этот раз более дипломатичный, чем раньше, тоже ничего не узнал. Утром следующего дня, когда стало известно всей деревне, что Никита и Петька исчезли, Мишка опять отправился на разведку.
Рано утром за два дня до этого Мишка видел отправляющихся вверх по Туре беглецов, и раз они не были в Курдюковке, естественно было предположить, что они зачем-то ходили в Туринку.
Мишка разыскал Серегу-рыбака, поговорил с ним о том о сем, потом, будто невзначай, спросил, не заходил ли к нему Петька.
И тут Серега с радостью рассказал, как бушевал в деревне пастух Грабушка. Фамилия у него — Гарбушев, но ее переделали сначала на Грабушева, а потом и на Грабушку.
Был Грабушка всю войну сборщиком. Потом председательствовал несколько месяцев. Дом себе отгрохал, поросят в подполе растил, две коровы — да себя и на мать-старуху держит. Потом поймали его на махинациях, как-то вывернулся. В войну жал всю деревню и теперь свое умудряется брать. Мужиков в деревне нет. А пацанов с коровами не пошлешь. Всех, кто мало-мальски годен к работе, председатель гонит в поле. Стадо пасти некому. А у здоровилы Грабушки какая-то справка из поликлиники, что может не работать. Вот Грабушка и удумал переквалифицироваться в пастухи — так и так своих коровенок пасти надо. Дерет с женщин деньгами, плату требует как раз в уборочную, когда заменить его некем…
Словом, Грабушка носился по всей деревне, грозил убить «сопляков». Уж что там они натворили — Серега не знал, но, видать, крепко насолили мужику, потому что он чуть не каждого расспрашивал: кто это такие, откуда. По приметам — Никита и Петька.
Пацаны не выдали. А женщины смеются, довольные. Еще никто не доводил Грабушку, чтобы он так носился.
Мишка распрощался с Серегой и двинулся в поле.
Грабушка опять сидел на пригорке, курил.
Мишка подошел к нему сзади.
— Здравствуйте, дядя пастух.
Грабушка подскочил, как ужаленный, схватил кнут, и Мишка едва успел отпрянуть назад, так что кончик кнута просвистел возле самого его носа.
— А-а!..
— Дядя, вы что?! — закричал Мишка. — Я вас очень уважаю! Я по делу к вам!
— По какому такому делу?.. — настороженно спросил Грабушка.
— Меня пионерская организация уполномочила. — Мишка совершенно беззастенчиво взял на себя эту великую миссию — представлять пионерскую организацию. — Нам сказали, вчера тут что-то набезобразничали двое. Будем исключать их из школы.
Грабушка мгновенно переменился, довольный, показал желтые зубы.
— Гнать, лупить, убивать надо! — сказал Грабушка.
— Будем гнать, — сурово подтвердил Мишка. — Уже все решено. Надо только оформить. Ревут, просят прощения. Но ведь надо было раньше думать, правда? — спросил Мишка.
Грабушка только потряс кнутом и сел на прежнее место, готовый слушать, что надо от него.
Мишка сел рядом.
— Понимаете… Мы их уже выгнали. Уже плачут, — повторил Мишка. — Нам только надо записать, за что… Ну, за что мы их выгнали. А то же мы их выгнали, а не знаем… — Мишка запутался. — Ну, и не знаем, за что выгнали! Вот меня и послали, чтоб я вас расспросил.
Грабушка не заставил себя уговаривать. Грабушка рассказал, как он хорошо встретил этих «шпынят», даже хотел взять себе в помощники, говорят — жить не на что, вот он и хотел «снизойтить», как он потом рассказывал им про Змеиную гору, про пещеру, где змей живет, — все рассказывал. А потом они его за это — свиньи — обозвали.
— Как обозвали? — уточнил Мишка.
— Мироедом, вот как! — весь наливаясь краской, что тот бурак, ответил Грабушка.
— Значит, пещерой интересовались… — переспросил Мишка. — Это какой пещерой? Нам — чтобы записать.
— Энтой! Что на Змеиной горе, за Лысухой!
— Больше ничем не интересовались? — спросил Мишка.
— Нет!
Миша встал, задумчиво, как и положено солидному «представителю», прошелся взад-вперед мимо Грабушки, задумчиво спустился с бугра, задумчиво обернулся внизу и вежливо сказал:
— Дядь, а ведь ты вправду мироед. И кулак.
На этот раз Грабушка не останавливался, чтобы поплакать. Мишке пришлось бежать по прямой как струна линии, перпендикулярной Туре, без единой передышки, слыша за спиной однообразный настигающий топот и время от времени — свист кнута.
Мишка взял хороший разгон, поэтому шлепнулся в воду метра за четыре от берега и саженками, ставя рекордное время, понесся к противоположному берегу.
Если бы Мишка прыгнул на метр ближе, камень, что полетел из рук Грабушки, плюхнулся бы не в воду за его спиной, а точно в спину.
Мишка помахал Грабушке с противоположного берега рукой и, не выжимая мокрой одежды, побежал в Сопляковку.
После короткого совещания корсары пришли к выводу о необходимости преследования исчезнувшего противника.
Быстренько заготовили продукты и стали ждать, когда все уснут. Но женщины разговорились у Петькиной матери, поэтому, видя, что конца беседы не будет еще долго, Мишка и Владька разом «засмущались», вышмыгнули за дверь, побежали домой, схватили заготовленную амуницию и спустя час уже вышагивали под покровом темноты в сторону Змеиной горы.
Часа четыре они шли по дороге, потом свернули в лес, развели костер, поспали до зари, а рано утром со свежими силами опять двинулись в путь.
Попутной машины им не подвернулось, они шли пешком почти до самых Засуль, потому что решили сделать угол и подойти к Змеиной горе справа, вместо того чтобы пробираться напролом через тайгу по диагонали.
Сумерки захватили их еще далеко от Змеиной, и они собрались сделать новый привал, когда Мишка уловил запах костра. На этот запах они продирались уже в кромешной темноте, исцарапанные, в ботинках, полных воды. Однако надежда выследить противника, который завтра, возможно, бесследно исчезнет, гнала их вперед. Впоследствии они диву давались, как смогли перебраться живыми через сплошное болото, куда, по рассказам, и бывалые охотники редко захаживали. Змеиная гора вообще считалась проклятым местом. А с тех пор, как в деревнях остались одни женщины, в эти края и вовсе никто не заглядывал: детей пугали ими.