Удивительные сказания Дивнозёрья - Алан Григорьев

– Я ничего не боюсь! – Мальчик сорвал бусики, сжал кулаки, а потом, зажмурившись, выдохнул: – Эй, бать… Если ты тут, отзовись!

По комнате пронесся лёгкий ветерок, пошелестел страницами альбома, взметнул занавеску – и всё стихло.

Антоха бросил на Тайку отчаянный взгляд, и та кивнула, подбадривая:

– Давай ещё раз.

– Па-ап?! – позвал он громче.

И тут из воздуха соткался полупрозрачный бородатый дядька с добродушным лицом и красным, словно с мороза, носом.

– Здравствуй, сынок. – Голос призрака звучал хрипло и глухо.

Пушок вцепился когтями в Тайкино плечо и зашипел. Тайка приготовилась метнуть заклятие, но призрак и не думал нападать.

Понуро наклонив голову, он произнёс:

– Прости за мяч. Я случайно. Хотел, понимаешь, с вами поиграть…

– Неужели ты научился извиняться? – процедил Антоха сквозь зубы.

– И за всё остальное тоже прости. Я был никудышным отцом.

– Правильно тебе мамка говорила: пить меньше надо! – сорвался парень на крик.

– Да, она была права. И ты прав, что кричишь. Я заслужил.

– Мы могли бы столько всего успеть! На рыбалку. И в город. На мопеде кататься. Снежную крепость слепить. Гитару эту дурацкую освоить!

По Антохиным щекам текли злые слёзы.

– Пойдём, – шепнул Пушок Тайке. – Им надо поговорить.

– Но…

Она хотела возразить, что оставлять Антоху наедине с призраком – плохая идея, но Пушок мотнул головой:

– Разве не видишь? Это не всамделишный призрак. Да и как бы он мог появиться три года спустя? Это пробуждённое к жизни воспоминание.

– Как ты поживаешь, сынок?

Полупрозрачный бородач спланировал на табурет, а Пушок уже тащил Тайку к выходу, приговаривая:

– Уж поверь, Тая, я-то в призраках разбираюсь. Парню выговориться нужно. Простить и отпустить, понимаешь?

Далеко отходить они не стали – остановились за забором. Доносившиеся из окна обвинения вскоре стихли. О чём дальше беседовали отец с сыном, Тайка не разобрала, но, может, и к лучшему. Эти слова явно не предназначались для чужих ушей.

Однако больше всего её изумило, что где-то час спустя из печной трубы выпорхнула птичка – небольшая, размером с галку. Она сперва даже подумала, что это тот галчонок, который весну отпирал, и крикнула:

– Эй!

Но птаха быстро полетела к лесу. Тайка всего лишь разок моргнула, а та сделалась размером с воробья. В следующий миг она стала уже не больше мухи – а потом и вовсе исчезла.

– Что это было? – шёпотом спросила Тайка у Пушка, и тот с важным видом пояснил:

– Птица-обида, конечно. Я видал их прежде. Тяжко жить, когда впустил такую пташку в своё сердце. Ещё хуже, когда вынужден держать в себе всё, что наболело. Думаю, это и было невысказанное Антохино желание: перестать злиться на отца и избавиться от чувства вины. Как только оно в мысль оформилось – сразу сбылось. Потому и папоротников цвет пропал.

– Надо же. Тогда поздравляю вас с раскрытым делом, детектив! Эх, до чего же непростые птицы этой весны…

Тайка на цыпочках прокралась к дому и заглянула в раскрытое окно. Антоха мирно спал на своей кровати и улыбался во сне. Возможно, завтра он будет думать, что встреча с отцом ему приснилась, но на душе станет намного легче…

Бывают вещи, которые уже произошли, и их не починишь даже силой самого могучего волшебства, но в наших силах изменить своё отношение к ним – пережить, отгоревать, простить – и двигаться дальше.

Тайка сама не заметила, как сказала это вслух, и Пушок кивнул:

– Всё так, Тая, всё так. Надо же, ты говоришь как совсем взрослая ведьма.

Но она вовсе не чувствовала себя повзрослевшей. Только задумалась: а сколько таких детских птиц-обид она несёт в своём сердце? И не пора ли выпустить их всех на волю?

* * *

Первое цветущее дерево Тайка с Пушком увидели на вторые майские. Они повязали подаренную вилами мартеничку на ветку черёмухи, и коловерша загадал желание:

– Пусть у тети Нади будет всё хорошо, потому что она добрая женщина. Ой, теперь, наверное, правильнее говорить «добрая птичка»?

– Птички вообще добрые, – улыбнулась Тайка, хлюпнув носом. Угораздило же, блин, простудиться.

– А вот и неправда! – зашипел Пушок. – Жар-птицы – очень злые. Ты что, забыла? Они в своё время на самого Кощея работали, воровали для него молодильные яблоки. И дома поджигали по его наущению. Я их ненавижу.

– Прости, я…

Но коловерша её словно не слушал:

– Я поэтому всех птиц и не любил. Теперь, конечно, понял: пичужка пичужке рознь. Бывают и нормальные. Как хорошо, что в Дивнозёрье жар-птицы не водятся. А то бы я – ух!

– Что «ух»?

Ответить Пушок не успел: на крыльцо выскочил домовой Никифор с кружкой горячего чая. Размешивая сахар, он громко звенел ложечкой о край и ворчал:

– Я так и знал! Зачем из дома вышла, Таюшка-хозяюшка? Ты же болеешь, носом хлюпаешь. А теперь себе добавишь и ещё неделю не оклемаешься. Вона вишь – черёмуха зацвела, в энти дни завсегда холодает. А ты, оглоед рыжий, куда смотрел? – Домовой сунул ложечку в сторону и протянул ей чашку. – Вот тебе лекарство. И живо в дом!

– Не ругайся, Никифор. – Тайка послушно вернулась на кухню, села за стол, отхлебнула чай с малиновым вареньем и поморщилась. – Ух, сладко! Сколько же ты сахару туда положил? У меня сейчас что-нибудь слипнется.

– Так тебе и надо! – фыркнул домовой. – Будешь знать, как не слушаться. Сейчас я тебе ещё тёртую редьку с медком сделаю.

– Ой, не надо! Терпеть не могу редьку.

– Надо-надо! – поддакнул Пушок. – Уж мы тебе не дадим разболеться. Вечером Никифор ещё баньку растопит, а я тебя веником, веником!

– Сейчас я сама тебя веником! – Сдвинув брови, Тайка угрожающе чихнула, и коловерша на всякий случай отодвинулся подальше. – Слушайте, всё это понятно, но я же не просто так по лужам бегала. Дед Фёдор позвонил и сказал, что приболел. Ну я и испугалась – а вдруг у него опять сердце прихватило? Это потом только выяснилось, что простуда…

Пушок с Никифором переглянулись и хором заявили:

– Так вот где ты заразилась.

А коловерша ещё добавил:

– Зря я тебя на улицу потащил. Мог бы с мартеничкой и сам управиться.

М-да, когда эти двое объединяются, спорить с ними становится совершенно невозможно. Ещё и редьку вонючую поставили прямо перед носом, пфе!

Тайка поджала губы и отставила чашку на блюдечко:

– Я подожду, пока остынет. Горячо.

– Ты не ной, а пей давай. – Домовой приложил мохнатую ладонь к её лбу и покачал головой. – Жар у тебя немалый, однако, сбить надо…

– Эх, а