Эдуард Веркин - Кусатель ворон
Отдельная часть стаи выступила за мистическую трактовку событий, носительница туберкулезных молекул Рокотова сказала, что она слышала ночью шаги. И это были явно не простые шаги – некто явился и увел за собой рыбу.
– В каком смысле увел? – спросила Снежана.
– По воздуху, – изобразила Рокотова.
– Понятно, – сказал Пятахин. – Я так и думал. Кто-то пришел – и увел рыбу по воздуху…
Но никто не засмеялся, видимо, вполне допускали такую возможность.
– Это, наверное, урки, – сказал Лаурыч.
Все напряженно замолчали.
Урки.
– Точно, это урки, – продолжал Лаурыч. – Мы легли спать, они подкрались – и украли карасей. Им жрать нечего, вот они и лютуют.
Слово «лютуют» – сильное слово, Снежана нахмурилась, Рокотова придвинулась ближе к Герасимову, по народу прокатился трепет сплочения, Листвянко хрустнул кулаками, Пятахин взялся за лопату, Александра поглядела на меня.
– Урки беспредельничают, – пояснил я. – Все в порядке.
– Сегодня рыбу украли, а завтра они что украдут? – спросил Пятахин. – Так ведь, Жохова?
– Я не знаю… – покраснела Иустинья.
– Так что же нам делать?! – Снежана нервно дернула глазом. – Может, дежурство по ночам вести?
Все поглядели на Жмуркина.
– А может, все-таки кошка? – робко пропищала Жохова. – Или страус…
– Не надо дежурства, – сказал Жмуркин. – С чего вы взяли, что это урки?
– А кто же еще? – воскликнула Снежана. – Это урки!
– Урок надо держать во как!
Листвянко продемонстрировал свой вполне себе кулачистый кулак.
– Если их не обломать, они на голову сядут!
Многие согласно кивнули.
– А вдруг это не урки? – спросила Жохова. – Вдруг это все-таки выдра?
– Да какая выдра?! – едва не подпрыгнул Пятахин. – Выдра-быдра, это не выдра, это УРКИ! Знаете стихи – «злой уркан на крышу лезет, чистит свой наган»?
– А может, действительно не они? – спросил Герасимов.
– Они, – отрезал Пятахин. – Не, Герасим, я понимаю, у вас в баторе тоже их полно, но тут другое дело…
– Хватит! – Жмуркин треснул кулаком по столу. – Прекратить этот бестолковый треп! Рыбу съели кошки!
– Знаем мы этих кошек, – пробурчал Гаджиев. – У меня носки пропали…
– Это Пятахин, могу поспорить, – сказала Снежана.
– Это Снежанка, – огрызнулся Пятахин.
– Это кошки, – сказала Жохова.
– Это не кошки, это урки, – напомнил Лаурыч.
– Стоп!
Жмуркин хлопнул по столу еще раз.
– Всё! – сказал он. – Всё! Объявляю выходной. Сегодня! Отдыхаем! Далеко не отходить!
Жмуркин выскочил из-за стола и быстрыми шагами убежал в палату, где некоторое время в ярости переворачивал свободные койки.
– Нервничает шеф, – зметил Листвянко. – Кашляет…
– Пусть ему Снежанка банки поставит, – сказал Пятахин.
– Сейчас я тебе банки поставлю, – пообещал Листвянко. – И пащелки пообламываю.
– Жрать охота, – заметил на это Пятахин. – Рыбы нет, картошки нет. Кто со мной за горохом?
– За каким еще горохом? – насторожился я.
– За русским, – облизнулся Пятахин. – Жохова мне заказала, говорит, без гороха уснуть не может…
– Он врет! – крикнула Жохова. – Я вообще горох не ем!
– Ну, правильно, – согласился Пятахин. – Она горох не ест, она на нем на коленях стоит. Перед сном. Чтобы в голову греховные мысли не лезли.
– Я не стою на горохе!
– Да ладно, – отмахнулся Пятахин. – Все знают, что ты мракобесишь по полной.
Пятахин достал из-за спины корзинку, вытряхнул из нее лесной прах.
– Пусть тебя урки порежут, – пожелала Жохова. – Пусть ты этим горохом подавишься.
– Кто со мной? – спросил Пятахин. – Тут недалеко, старое польцо такое, урки в другой совсем стороне. Наберем гороха, поедим вечерком. Так кто?
Предложение Пятахина идти собирать горох в полях энтузиазма не вызвало.
– Никто, конечно, – Пятахин закинул. – Ну и фиг с вами, сидите.
Пятахин закинул корзинку за плечо и удалился, Жохова плюнула ему вслед.
– И что мне теперь делать? – печально спросила Снежана. – Рыбы нет, не знаю, что дальше готовить…
– Я мешок чечевицы видела, – сказала Жохова. – Можно чечевицу сделать, очень вкусно.
– А ты умеешь готовить чечевицу?
Жохова кивнула.
– Чечевица – она даже вкусней, чем рыба, – добавила Жохова. – Я принесу воды из колодца.
– А я могу лук порезать, – сказала вдруг Рокотова.
Девушки отправились стряпать.
Листвянко вышел во двор. Подпрыгнул, зацепился за крышу дровника, повис, подтянулся, сделал подъем с переворотом, закинул себя на крышу, оцарапал пузо. Спрыгнул, плюнул, растер кровь, помазал щеки. Стал похож на индейца.
– Никогда не ел чечевицу, – Гаджиев покопался в зубах.
– Она на летающие тарелки похожа, – сообщил проходящий мимо Герасимов.
– В Европе чечевицей скотину кормят, – сообщил Гаджиев.
Мы замолчали, пораженные открывшимися фактами.
– Вареные летающие тарелки с хреном, – задумчиво произнес Листвянко. – Надо немцу сказать, пусть нарисует, ему должно понравиться. Саш, переведи.
Александра перевела Дитеру про вареные тарелки, но он не нарисовал.
– Ясно. Он теперь только пейзажи да портреты рисует, – сказал Листвянко. – Чокнулся пацан.
– Да уж…
Листвянко снова подпрыгнул, снова повис на крыше и стал подтягиваться, на двух руках, потом только на правой, потом на левой, являя нам свое животное физическое превосходство. Впрочем, этот цирк волновал публику недолго, минут через пятнадцать все разбрелись, утомленные надвигающейся полуденной тоской. Я хотел погулять с Александрой, но к ней прилип Листвянко, стал о чем-то рассказывать и показывать руками, Александра отвечала и посмеивалась.
Мне это не понравилось, и я отправился домой, с разбегу ухнулся в койку и валялся, наверное, час, под горячечный храп Жмуркина сочиняя в уме новеллу, придумавшуюся мне еще во время посещения детского дома. Про то, как Лаурыч стал разводить шиншилл на шубы, но однажды свободолюбивые зверьки взбунтовались и сильно покусали своего угнетателя за нижние конечности.
Вообще-то рассказы я сочиняю нечасто, наоборот, редко, но тут накатило. Лежал и придумывал, как Лаурыч боролся с шиншиллами не на жизнь, а на смерть. Фантазия разбушевалась, Лаурыч в моем рассказе отбивался от наседающих на него грызунов, перед ним один за другим возникали сложные моральные выборы, и Лаурыч отнюдь не всегда решал их в пользу добра и человеколюбия.
Разгул фантазии закончился предсказуемо – захотелось есть. Немного помаялся, потом в ожидании вареной чечевицы отправился гулять к ручью, на всякий случай топор прихватил, от страуса там отмахаться, то-се.
У ручья на камне уже сидела Александра, она опустила ноги в воду и хихикала совсем как сумасшедшая в праздник святого Януария.
– Ты чего? – спросил я.
Александра приложила палец к губам и указала в воду. Я осторожно подошел к берегу ручья.
Вокруг ног Александры собралась целая стая мелких серых рыбешек с золотистыми крапинками на спинах, Сандра пошевеливала пальцами в песке, а рыбешки взвивались и начинали кружиться переливающимся шаром.
– Кляйне фиш, – прошептала она. – Кляйне фиш!
Я тоже снял кеды, и опустил ноги в воду, и стал шевелить песок, однако эти рыбешки ко мне почему-то не поспешили, хотя я намутил изрядно. Мутил-мутил, а они все равно ее кусали, так я ничего и не дождался.
Сандра показала мне язык, я отправился дальше вдоль ручья, вдруг заяц выскочит – а я его топором зашибу, гуляш получится, как раз к чечевице. Урок я почему-то не опасался.
Но гуляша на меня не выскочило, зато у поворота ручья я обнаружил Лаурыча, он бродил по воде с длинной палкой, переворачивал камни и коряги и чего-то искал. Я думал, золото, но Лаурыч сообщил, что он ищет раков, правда, пока еще ни одного не нашел, но они тут явно есть.
– А урки там, – указал палкой Лаурыч. – Они…
– Ага, – сказал я.
Я пошагал прочь. Вообще-то чувствовал себя неожиданно неуютно – без телефона, без компа, без камеры.
Как голый просто.
Вокруг не было ни ампера (ну, или в чем оно там измеряется) электричества, и от этого точно что-то исчезло… Или, наоборот, появилось? Что-то ощущалось…
Я даже оглянулся – никого.
Как тут этот Капанидзе живет? Вроде молодой пацан, а без электричества.
Хотелось что-то сделать. То есть вот я вдруг понял, что просто так мне сидеть трудновато, я привык к работе, интеллект без труда плесневеет, да и вообще, отдыхать мне почему-то совсем не хотелось. Решил вернуться к дому, наносить из колодца воды в бочки. Или забор поправить. Произвести труд.
Во дворе застал странную картину. Листвянко жонглировал колуном. Подкидывал его в воздух, ловил, снова подкидывал. Мощно. Дитер зарисовывал. Томеш то есть.
– Ты чего? – спросил я осторожно Листвянко. – Соскучился по топору?
– Плечи ноют, – ответил Листвянко. – Мышцы ноют. Давно не занимался. А в боксе главное дельтовидные мышцы, их надо постоянно в тонусе держать, чтобы не атрофировались…
