Вальтер Скотт - 7 лучших историй для мальчиков
– Вот, взгляните сюда, – сказал Гандс. – Это как раз удобное место для того, чтобы посадить шхуну на мель: тихо и ровно, на дне чистый песок, а кругом деревья и цветы!
– А после можно будет сняться опять с мели? – спросил я.
– Отчего же нет? Надо только во время отлива занести канат на другой берег и обернуть кругом толстой сосны, а другой конец привязать к шпилю. Как настанет прилив, несколько человек должны взяться за канат и тянуть его, и шхуна сама выйдет из пролива. А теперь, мальчик, держи направо! Теперь немного налево! Держи крепче! Крепче!
Он отдавал приказания, которые я немедленно и в точности исполнял. Наконец я налег на руль, и «Испаньола», круто повернувшись, поплыла на низкий лесистый берег.
За последние минуты, занятый трудным для меня делом, я забыл следить за движениями Гандса и так заинтересовался новым положением шхуны, что, забыв о грозившей мне опасности, наклонился через борт и стал любоваться волнами, бежавшими из-под корабля. Но вдруг мною овладело безотчетное беспокойство. Может быть, до слуха моего донесся какой-нибудь легкий шум, или перед глазами моими промелькнула тень, но только я быстро обернулся назад и увидел Гандса уже на полдороге ко мне, он подкрадывался с ножом в руке.
Мы оба вскрикнули, когда наши глаза встретились: я от ужаса, он – от бешенства, что его замысел не удался.
В ту же секунду он бросился на меня, а я отскочил в сторону; при этом движении я выпустил из рук румпель, и тот ударил Гандса в грудь так, что он упал. Это спасло мне жизнь, потому что раньше, чем он успел встать на ноги, я бросился к грот-мачте и отсюда прицелился в него из пистолета. Но, к моему ужасу, выстрела не последовало – очевидно, порох отсырел во время моего морского путешествия. О, как раскаивался я, что не подумал об этом раньше и не переменил порох! Теперь я был совершенно безоружен перед этим негодяем.
Пробовать другой пистолет не стоило, так как наверное можно было сказать, что его постигла та же участь, что и первый. Мне оставалось только увертываться от нападения Гандса и тем продлить борьбу. С этим намерением я встал около грот-матчы, положив на нее руку. Гандс тоже приостановился на минуту.
В это время «Испаньола», ударившись носом о песчаную мель, покачнулась, и палуба сильно накренилась на бок. Мы оба не удержались на ногах от такого неожиданного толчка и свалились, причем я откатился так далеко, что ударился головой о ноги боцмана. Быстрее молнии вскочил я на ноги, бросился к фок-мачте и уселся на рее, другого спасения для меня не было, тому что бегать по палубе было теперь невозможно. Быстрота спасла меня: нож, брошенный мне вслед Гандсом, ударился о мачту немного ниже того места, где я сидел. Сам Гандс смотрел на меня снизу вверх с открытым ртом, и на лице его выражалось изумление и досада.
Не теряя времени, я зарядил свои пистолеты свежим порохом и приготовился защищаться, затем обратился к Гандсу, который, держа нож в зубах, уже начал карабкаться ко мне на мачту, охая от боли.
– Если вы сделаете еще хоть шаг дальше, мистер Гандс, я размозжу вам голову из пистолета. Ведь «мертвые не кусаются», как вам известно! – прибавил я с усмешкой.
Он моментально остановился. Я видел по его лицу, что он пытался что-то сообразить, но всякая умственная работа была для него, очевидно, непосильным трудом. У моего врага было такое комичное и глупое лицо, что я громко расхохотался, тем более, что чувствовал себя теперь в полной безопасности.
– Джим, – начал негодяй, – не будь этого толчка, я бы справился с тобой, но мне всегда не везет. Приходится уж сдаться тебе, Джим, хотя и тяжело мне, старому моряку, уступить такому юнцу, как ты!
Я упивался своей победой, сидя на своей вышке, точно петух-победитель, взлетевший на забор. Вдруг, в одно мгновение, правая рука Гандса описала полукруг, и что-то мелькнуло в воздухе, точно стрела. Я почувствовал острую боль в плече и под влиянием ее, совершенно бессознательно, выстрелил из обоих пистолетов. Затем они выпали у меня из рук; одновременно с этим Гандс выпустил мачту и с подавленным криком упал головой вниз в море.
Глава XXVII
Червонцы
Гандс вынырнул один раз из воды и затем больше не показывался. Когда поверхность воды успокоилась, я увидел его лежащим на чистом песке, в тени, которую отбрасывала шхуна. Около самого тела его проплыли две рыбы; вода зарябила, и мне почудилось, что Гандс пошевелился, стараясь привстать. Но нет, он был мертв и должен был сделаться добычей рыб, на том самом месте, где собирался покончить со мной.
Я вдруг почувствовал себя дурно. Кинжал, которым я был пригвожден к мачте, жег мне плечо точно раскаленным железом. Кроме того, на меня напал страх, что я могу упасть с реи в море и остаться там лежать рядом с боцманом. Я изо всех сил ухватился за мачту и закрыл глаза, чтобы не видеть опасности. Но это продолжалось недолго, и я снова овладел собой. Прежде всего я попробовал вырвать кинжал из раны, но едва дотронулся до него, как почувствовал сильнейшую боль и содрогнулся всем телом; от последнего движения нож сам выпал из раны, потому что, как оказалось, сидел в ней не очень глубоко, и пригвоздил к мачте главным образом мое платье. Рванувшись посильнее я освободился от него и спустился на палубу, где кое-как перевязал свою рану.
Теперь я был единственным обладателем шхуны, и мне захотелось очистить ее от О'Бриена. Обхватив его тело руками, я без особого труда дотащил его до борта и перекинул через него. Теперь оба разбойника лежали на дне, недалеко друг от друга, и около них беспокойно плавали встревоженные рыбы; красная шапка всплыла наверх и качалась на поверхности воды.
Я остался на шхуне один. Солнце было уже низко, и длинные тени от высоких сосен доходили до самой палубы. Поднялся вечерний ветерок, и канаты стали напевать монотонную песенку, а паруса затрепетали и захлопали. Из предосторожности я спустил все паруса, а у грот-мачты подрезал канаты, так как не мог справиться с ее парусом.
Скоро весь рейд погрузился в прозрачную тень, v только последние лучи солнца, украдкой пробиваясь сквозь кружевную листву леса, заиграли на ярких цветах старого брошенного корабля и осыпали его точно драгоценными камнями. Начало свежеть. Мне оставалось только покинуть «Испаньолу», что я и сделал, ухватившись руками за обрывок якорного каната и спустившись при его помощи в воду. Вода стояла очень низко, едва достигая мне до пояса, и я легко добрался до берега. В самом отличном настроении направился я к блокгаузу: ведь если я и поступил сначала необдуманно, то после вполне загладил свою вину, раздобыв в наше полное владение шхуну и оставив ее в безопасном месте. Мне казалось, что мои заслуги должен был признать даже строгий капитан.
С такими мыслями пробирался я лесом, пока не дошел до ручья. Около этого места встретился я прошлый раз с Беном Гунном. Сделалось уже темно. Обогнув холм, я увидел на небе отраженный свет от костра Бена, как я подумал, меня только удивило, что он ведет себя так беспечно и не боится, что его огонь заметят из лагеря пиратов. Темнота все более сгущалась, и очертания холмов точно расплывались в воздухе. На небе зажглись бледные звездочки. Я то и дело спотыкался об ямы и кочки.
Но вдруг из-за «Подзорной трубы» выглянул месяц и залил все вокруг дрожащим серебристым светом. Тогда я ускорил шаг и почти бегом пустился к блокгаузу. Только подходя к нему, я сдержал свое нетерпение и пошел тише, осторожно пробираясь между деревьями; было бы слишком глупо и печально, если бы мои товарищи приняли меня за неприятеля и уложили на месте пулей.
Наконец я вышел на поляну перед блокгаузом, и глазам моим представилось странное зрелище: между домом и палисадом разведен был костер, красноватый отблеск которого на небе я и видел раньше. Это удивило и смутило меня, так как было совсем не похоже на наши прежние привычки; капитан обыкновенно был очень экономен с дровами. Я почувствовал, что это плохой знак, и что без меня произошли какие-нибудь перемены.
С тяжелым сердцем я тихонько подкрался к самому дому и прислушался. Но то, что я услышал здесь, совершенно успокоило меня и наполнило мое сердце самой искренней радостью. А между тем звуки сами по себе были далеко не музыкальные и не заключали в себе ничего приятного, это был дружный и громкий храп нескольких человек. Странно было только, что никто не стоял на часах, но эту небрежность я объяснил болезнью капитана и снова почувствовал угрызение совести, что покинул своих друзей в такое тяжелое для них время.
Я подошел к двери и заглянул в комнату. В ней было совершенно темно, и среди мрака раздавался только храп и еще какой-то однообразный звук, точно постукивание обо что-то. Протянув вперед руки, осторожно шагнул я в комнату, собираясь тихонько пробраться в уголок на свое старое место, чтобы удивить и обрадовать моих друзей на следующее утро. Я наткнулся на что-то в темноте, кажется на ногу спавшего человека, он только вздохнул и перевернулся на другой бок. Но вдруг в темноте раздался резкий голос, крикнувший:
