Александр Немировский - За столбами Мелькарта
«Бедный Мидаклит! Ты погиб, прижимая к груди свой свиток. Ты унёс с собой тайну Атлантиды. Я должен исполнить свой последний долг — похоронить тебя по обычаям предков. Ведь эллины говорят, что душа покойного, оставшегося без погребения, мучается и блуждает по свету!»
Ганнон стоял, оглядывая разбросанные камни. Когда на глаза ему попадался ровный и плоский камень, он поднимал его и нёс туда, где лежала шкура лесного человека.
Ганнон хотел соорудить гробницу там, где море выбросило его самого, где песок ещё сохранил отпечаток его тела. Хотя бы этим он будет ближе к душе своего друга!
От слабости подкашивались ноги, но Ганнон, стиснув зубы, таскал и таскал камни.
Уже стемнело, когда на песке выросла большая куча камней. Но это была только половина работы. Острым камнем Ганнон нацарапал на песке прямую линию в четыре локтя длиной. Под прямым углом к ней он прочертил другую линию. Опустившись на колени, он стал по этим линиям укладывать камни, выбирая их из кучи. Когда были готовы две стенки высотой в локоть, он сел на шкуру и вытер тыльной частью ладони вспотевший лоб. Долго и мучительно он вспоминал, как эллины называют пустую гробницу, сооружаемую людям, погибшим в море. Так и не вспомнив, он принялся снова за работу. Наконец каменный прямоугольник был готов. Ганнон накрыл его сверху обломками досок. На одной из них он нацарапал: «Мидаклит».
В глаза Ганнону глянул бледный лик луны, взошедшей над волнами. Ему показалось, что богиня Тиннит всё видит. Это она отомстила ему за похищение Синты. Владычица наказала его одиночеством.
Превозмогая боль и усталость, Ганнон двинулся в путь. Ноги не слушались его, тело казалось каким-то чужим, словно сделанным из камней, как кенотаф (наконец он вспомнил, как называются эти пустые гробницы!).
Пройдя несколько шагов, Ганнон оглянулся и зашагал обратно. У шкуры лесного человека он остановился в раздумье. Потом взвалил её на спину. Шкура была мокрой и скользкой. Даже солёные волны не смыли одуряющего запаха, который она испускала. Ганнон брезгливо отвернул голову, но шкуры не бросил.
Всю ночь он шёл не останавливаясь, остерегаясь лишь встречи с людьми. Он не знал, куда его выбросило море и что его ждёт одного на этом чужом берегу.
Морской бой
Первые проблески зари легли на волны. Море уже успокоилось и тихо колыхалось между горизонтом и прибрежными скалами, как вино в поднятой чаше.
С мрачным упорством Ганнон брёл по пустынному берегу. Острые камни ранили его босые ноги. Вскоре он совсем выбился из сил и присел на обломок скалы. И вдруг он услышал тонкое блеяние. Оглянувшись, шагах в десяти от себя он увидел человека с большой суковатой палкой в руках. Поодаль щипали траву овцы.
Пастух стоял неподвижно, как статуя. В его голубых глазах застыл испуг: «Кто это? Человек моря! Тогда это враг. Ведь люди моря лживы, как само море, которому они продали свою душу. То оно кажется спокойным и ласковым, как весеннее утро, кротким, как ягнёнок, то вдруг по нему проносится буря, в порыве гнева разбивающая рыбачьи лодки, сокрушающая всё, что попадётся ей на пути. Так и люди моря. Порой они кажутся приветливыми и радушными, они могут угостить вас вином, веселящим сердце, одарить красивыми тканями, но вдруг в них просыпается безумие. С пылающими глазами, искажёнными от ярости лицами они бросаются на мирных поселян, скручивают своими плетёными ремнями их руки и ноги и тащат на корабли. И редко-редко возвращаются на родину те, кого они увели с собой, возвращаются с телом, покрытым рубцами, и душой, исковерканной рабством».
Эти мысли, казалось, отражались в испуганном взгляде пастуха.
«Но этот чужеземец не вооружён. На нём нет ничего, кроме шкуры, похожей на медвежью. Он не опасен».
— Где я? — спросил Ганнон на языке эллинов и тотчас же повторил свой вопрос на финикийском языке.
Пастух отрицательно покачал головой. Он не понял слов Ганнона. Но там, в Кумах, — пастух указал на глубоко вдающийся в море мыс, — ему смогут помочь.
Среди странно звучащих слов Ганнон уловил одно, показавшееся ему знакомым: «Кумы».
«Так вот куда меня забросила судьба! К Кумам! На берег Италии!»
И вот он снова бредёт, держась ближе к морю, где камни, казалось, были менее острыми. Солнце пригревало сильнее, и Ганнон уже не чувствовал холода. Но голод! Тошнота подступала к горлу. Кружилась голова. Присев на корточки, Ганнон подобрал моллюска и жадно проглотил. Но ощущение слабости не покидало его. Ганнон прилёг на песок и прикрыл глаза ладонью от солнца.
Затем он встал, задумчиво глядя на море. Казалось, оно что-то шептало, властно и нежно. Снова с необъяснимой силой оно звало его к себе.
«Море! — думал Ганнон. — Сколько ты дало мне радости! Каким могучим трепетом и страстным восторгом ты наполняло моё сердце! Какие красоты ты открыло моему взору! Но сколько горя ты мне принесло! Может быть, и правы те, что говорят, будто ты ревниво? Ты поглотило всех моих друзей, всех, кого я любил».
Взгляд Ганнона блуждал, но вдруг остановился на одной точке. На горизонте показались корабли.
— Один, два, три… — считал он вполголоса. — Десять кораблей.
Это были одномачтовые триеры.[99] Из воды, как хищные клювы, выдавались тараны. На носу первой триеры белела статуя. Да, это эллинские суда. Они направляются к берегу. Наверное, хотят высадиться. Нет, триеры повернули и пошли вдоль берега. Зачем же они это сделали?
Но вот из-за мыса, на который указал Ганнону пастух, показалась другая эскадра. Длинные суда с узкой и заострённой кормой. Треугольные паруса. «Что же это?» — подумал Ганнон. Эскадру замыкал большой корабль, очень вытянутый, с высоким носом и изогнутой, как гусиная шея, кормой. Квадратные паруса! Ганнон вздрогнул. Этот корабль он узнал бы из тысячи. Ведь это «Сын бури»! Правда, его борта выкрашены в голубой, излюбленный пиратами цвет и на носу укреплён шест с каким-то полотнищем, но всё равно это он, его корабль! Значит, этруску удалось привести «Сына бури» к себе в Этрурию. Может быть, и сейчас этот вероломный пират ведёт его корабль и на борту «Сына бури» Синта и Гискон? Или он успел уже выдать их Магарбалу? Продать в рабство! Сердце Ганнона захлестнула острая боль.
«А другие корабли? Тоже этрусские? Целых двадцать кораблей. Плохо же придётся эллинам!»
Но вот по сигналу с «Сына бури» этруски повернули свои корабли к берегу. Да, они хотят перехватить эллинские суда! А на них — он это ясно видит — матросы убирают паруса, снимают мачты. Значит, они хотят принять бой. Но «Сын бури» идёт с гордо развевающимися парусами. Огромный, с высокими бортами, он кажется среди других кораблей целой крепостью.
Этруски уже почти настигли эллинов. Но что это? На горизонте новая флотилия. Корабли выстроены в две линии. Их не меньше сорока. Да, это эллинские суда.
И только тут Ганнон разгадал план эллинского наварха[100] — прижать этрусков к берегу, бросить их на прибрежные камни. Десять эллинских триер были только приманкой. Этруски бросились за нею, как лев за ягнёнком, а в это время вышли охотники.
С интересом ждал Ганнон, что предпримут этруски. Им ничего не оставалось делать, как выброситься на берег. Но нет! «Сын бури», развернувшись, двинулся на эллинскую триеру. Он ловко лавирует, меняя каждый раз направление, и за ним, как волчья стая за вожаком, следуют другие этрусские корабли.
Манёвр «Сына бури» застиг, видимо, эллинов врасплох. Они ещё не успели убрать паруса, и это было уже поздно делать. Фланги эллинских кораблей выдвинулись вперёд, и теперь они шли двумя полукружиями. На их палубах моряки размахивали мечами, топорами, крючьями, устрашающе кричали. Но этруски не думали отступать.
«Сын бури» приближался к эллинской триере. Казалось, сейчас они столкнутся носами, но в последнее мгновение этруски развернули корабль, и он прошёл борт о борт с триерой. Раздался треск её вёсел. Теперь эллинское судно вышло из строя и не могло гнаться за «Сыном бури», который шёл на парусах и на вёслах. Это был хорошо известный Ганнону приём. Но этруски проделали его так ловко, что возглас восхищения невольно вырвался из уст Ганнона.
«Сын бури» прорвал первую линию вражеских кораблей, но за нею была вторая. На этот раз эллины решили не допустить прорыва. Они сгустили свой строй. «Сын бури» заметался, как волк среди стаи псов. Абордаж ему не страшен, так как у него высокие борта. Но, чтобы идти самому на абордаж, надо было спустить паруса. И этим занялись этруски.
Но паруса ещё не были спущены и наполовину, как одной из эллинских триер удалось подойти к корме этрусского корабля. С разгону она ударила тараном ниже кормового весла. Треск напомнил удар грома. «Сын бури» накренился. Мачта с полуспущенными парусами легла на воду. Киль задрался кверху.
